Папа рассердился, зачем она вмешивается в его дела, а мама проворчала еще более раздраженно, что не хочет обрекать детей на голодную смерть. Они наговорили друг другу еще кучу неприятных вещей, а Петрос подумал, что с самого начала войны его родители разговаривают между собой резко, сердито и мама всегда готова взорваться.
Петрос не раз читал в романах о героизме женщин, совершивших за свою жизнь немало подвигов. Он знал до мельчайших подробностей историю Те́кли и особенно Алекси́и, как она много веков назад, в эпоху Василия Болгаробойца, притворившись немой, проникла в ряды врагов и выслеживала их. А вот Антигона, несмотря на войну, закручивала волосы на шестьдесят восемь тесемочек и вязала носки, болтая с Ритой. Носки могут вязать и старухи, а Антигона должна сбежать на фронт, делать перевязки раненым. Ей уже четырнадцать лет! Алексии было примерно столько же, когда она скиталась по лесам и горам. А если вспомнить Теклу и Але́ксиса
« Алексис, ты слышишь меня? спросила Текла умирающего юношу.
Я слышу тебя, Текла Поклянись
Клянусь.
что ты отдашь свою жизнь за благо родины.
Клянусь».
А мама то затевает дрязги из-за бидона масла, то приходит в отчаяние из-за того, что ей всучили в лавке червивую фасоль.
«И Текла вынула кинжал из раны Алексиса, который прошептал, умирая: «Моя жизнь пройдет, и меня забудут, но родина останется».
Ах, если бы Петрос был постарше, ведь ему всего лишь девять лет! Если бы он мог тоже сказать: «Моя жизнь пройдет» Но кто с ним считается? Хорошо еще, что дядя Ангелос на фронте. Хорошо, что хотя бы для него «любовь к родине превыше всего», как говорила Алексия. И еще хорошо, что после окончания войны, когда победители въедут верхом в Афины, семья Петроса тоже будет ждать своего героя. А после того как снова откроются школы и начнут изучать на уроках историю теперешней войны, возможно, расскажут и о дяде Ангелосе и повесят его фотографию рядом с портретами Колокотро́ниса и Ма́ркоса Боца́риса. Но что же будет делать мама, когда весь город потонет во флагах, знаменах и все колокола зазвонят в честь великой окончательной победы?
Глава 3ANTE PORTAS
В то утро Рита подняла их чуть свет. Незнакомый человек принес ей записку, сказала она, что брат ее лежит раненый в госпитале. Она решила скрыть это от мамы, у которой было больное сердце. Рита и сама дрожала от волнения.
Петрос пойдет в госпиталь и все разузнает, решительно заявила Антигона и бросила брату на постель одежду.
Петрос никогда не бывал в больнице. Однажды он слышал причитания заболевшего дедушки:
«Дайте мне умереть спокойно дома, на моем диванчике в столовой, только не отправляйте меня в больницу».
Госпиталь, где надо было разыскать Мори́са, брата Риты, оказался огромным. Петрос поднялся по мраморным ступеням и, войдя в коридор, почувствовал боль в желудке, как на контрольной работе, когда не мог вспомнить окончаний прилагательных и причастий в родительном падеже множественного числа. До сих пор он их путает. Как правильно: раненых или раненов?
Коридоры были заставлены кроватями, а на них лежали люди с забинтованными головами, так что виднелись только глаза Надо писать «раненых», он тогда сделал ошибку, и учитель, вызвав маму, ругал Петроса за незнание грамматики. А если бы он написал в контрольной правильно, что изменилось бы? Неужели не ранили бы Мориса? И как его теперь найти, если все забинтованные головы похожи друг на друга? «Корпус 2, второй этаж, палата 3»было написано на бумажке, которую дала ему Рита. Петрос пробежал по коридору и, тяжело дыша, поднялся по лестнице. Медицинские сестры, врачи поспешно проходили мимо, не обращая на него никакого внимания. На втором этаже в коридоре не было ни души. Петрос остановился перед дверью с надписью «Палата 3» и не поверил своим ушам: через закрытую дверь доносились звуки аккордеона, и хриплый дрожащий женский голос пел:
«Шут Муссолини, тебе и всем вам не поздоровится» Он тихонько приоткрыл дверь и от изумления замер на пороге. Дедушкина Великая Антигона в фустанелле стояла на столе и пела, то отбивая такт каблучками, то маршируя на месте, как в школе на уроках физкультуры. Возле нее выстроилось несколько нарядных дам с такими же картонными коробками в руках, как те, что привозил Майкл, жених Лелы.
Какая-то медсестра, обернувшись, с недоумением посмотрела на Петроса. Он дал ей Ритину записку, и она указала глазами на одного из раненых. Нет, Морис не был забинтован с головы до ног, но костыль, прислоненный к спинке его кровати, сразу бросился Петросу в глаза. Полированный, деревянный костыль. Такой же светло-желтый и отполированный до блеска, как гробы, которые стояли у стены похоронного бюро на углу соседней улицы.
Почему их делают такого ужасного цвета? спросил он как-то Антигону.
Чтобы у них был отталкивающий вид, ответила она.
Значит, и костыль должен иметь отталкивающий вид.
Мориса, казалось, нисколько не трогало, что отвратительный костыль стоял у изножия его кровати, он не сводил глаз с Великой Антигоны и хлопал ей Петрос подошел поближе к нему. Заметив его наконец, Морис перестал бить в ладоши и громко спросил:
Как моя мама?
Раненый на соседней койке зашикал.
Здорова, не понижая голоса, ответил Петрос, и вся палата уставилась на него.
Он молча стоял возле Мориса до тех пор, пока Великая Антигона, кончив петь, слезла наконец со стола и вместе с нарядными дамами стала раздавать раненым иконки и кулечки с конфетами. Она трепала по щеке тех, у кого была забинтована голова. Проведя рукой по волосам Мориса, она протянула:
Приветствую тебя, герой!
Петрос думал, как обрадуется дедушка, когда узнает о выступлении Великой Антигоны в госпитале, но запах ее духов вызвал у него опять боль в желудке и неприятное воспоминание о контрольной работе по греческому языку.
Дедушка утверждал, что борьба требует жертв, а военные победырук и ног. Рита оплакивала брата, потерявшего ногу Открытки от дяди Ангелоса перестали приходить. На фронте не одерживали больше побед.
Наши солдаты точно окаменели, говорил папа.
Антигона и Рита продолжали вязать для солдат носки и складывать их в картонную коробку, одну из тех, что выбрасывала госпожа Левенди на задний двор. Уже два дня все вокруг сотрясалось от бомбежек, но никто больше с кастрюлей на голове не забирался на террасу. Туда поднимались, только когда сирены давали отбой, чтобы посмотреть на валявшиеся повсюду осколки. Вдали, возле холма Касте́ллы, небо было ярко-красным. Казалось, горит весь Пире́й. Петрос беспокоился: не стряслась ли беда с Сотирисом и его матерью, которые поехали накануне в Пирей к какому-то родственнику, пообещавшему дать им полбидона оливкового масла? До сих пор они не вернулись, и бабушка Сотириса сегодня чуть свет заявилась в квартиру к Петросу. Она вся тряслась от волнения; мама Петроса отпаивала ее настоем ромашки и успокаивала, говоря, что ее дочь и внук не смогли возвратиться домой из-за отсутствия транспорта. У бабушки Сотириса над верхней губой чернели усики. Петрос впервые их заметил. Его дедушка носил прежде седые усы, но потом сбрил их. Впрочем, Антигона утверждала, что вовсе не сбритые усы, а война виновата в том, что дедушка вдруг превратился в тщедушного, жалкого, вечно зябнувшего старичка. Не успела уйти бабушка Сотириса, как пришла Рита. Она со слезами бросилась Антигоне на шею.
Антигона, милая, мы пропали Немцы объявили нам войну. Мама говорит, нас, евреев, всех перебьют.
Петрос очень удивился: он давно знал Риту, но впервые услышал, что она еврейка.
А ты знала? спросил он погодя сестру, когда они остались одни в комнате.
Да, ответила она, но совсем об этом не думала.
Потом они с Антигоной договорились, что потихоньку от родных спрячут у себя Риту, если немцы одержат победу.
Я спрячу ее под мою кровать, и только через мой труп доберутся до нее немцы, сказала Антигона, гордо тряхнув головой.
Ты хотела бы, чтобы тебя назвали Алексией? задал ей тогда вопрос Петрос.
Нет, покачала она головой. Мне нравится имя Антигона, хотя оно и не в моде.
Теперь шла уже настоящая война. Дни и ночи бомбили окрестности Афин, и город содрогался от взрывов. Замолк веселый колокольный звон. Папа каждый день ближе и ближе передвигал флажки на карте, и всем было ясно, что враг приближается к Афинам. Сотирис и его мама вернулись наконец из Пирея.
Пришел конец света, дорогая госпожа Эле́ни, сказала мама Сотириса маме Петроса. Немцы не чета петухам-итальянцам.
Ночью Антигона, подойдя к кровати брата, растолкала его.
Слышишь? спросила она.
Петрос вскочил и прислушался. Откуда-то доносился вой, точно скулила раненая собака. Выйдя в переднюю, они прокрались к окну, выходившему на черный ход. Вой долетал снизу.
Это Шторм, прошептал Петрос.
Раздвинув ставни, они припали к стеклу. Из квартиры госпожи Левенди долетали обрывки фраз и шум шагов.
Что у них стряслось? испуганно пробормотала Антигона. Уже три часа ночи.
В столовой зашаркали шлепанцы дедушки.
Дедушка проснулся, с удивлением сказал Петрос и побежал в столовую.
Стоя у окна, через щели ставни дедушка наблюдал за тем, что происходило на улице.
Дедушка, что случилось? спросила Антигона, сдерживая дрожь в голосе.
Уезжает Майкл, жених Лелы. Верней, удирает среди ночи, ответил он.
Удирает?! Бедная Лела! запричитала Антигона, принимавшая близко к сердцу все любовные истории.
Бедная Греция, вздохнул дедушка. Если убегают англичане, значит, немцы ante portas.
Петрос не понял последних слов, но не стал задавать вопросов. У него из головы не выходил Шторм, продолжавший выть.
На следующее утро Сотирис, позвав Петроса, показал ему набитый чем-то мешок.
Гляди, тут целый клад, похвастался он.
Мешок полон подметок для солдатских ботинок. Толстых кожаных подметок.
Я его приволок из английской военной лавки, той, что тут рядом. Какой-то пацан утащил ящик подтяжек. Народ подбирает все, что англичане побросали. Драпанули англичанушки.
Потом он предложил Петросу пойти с ним в Монастира́ки, чтобы продать подметки. Петрос постеснялся признаться, что не знает, где находится Монастираки, и лишь спросил:
Мы поздно вернемся?
Что, в школу боишься опоздать? с насмешкой протянул Сотирис, берясь за один конец мешка.
До войны Петрос никуда не ходил один дальше своего квартала. И еще ни разу не подымался на Акро́поль. Господин Лукатос обещал в этом году сводить туда их класс: ведь когда он спросил, кто уже был на Акрополе, поднялось только пять рук. Но началась война, и он не успел выполнить своего обещания. Петрос не знал, что делается даже за ближайшим пустырем, где он играл с ребятами в футбол. Лишь недавно начал он бродить по незнакомым улицам. Дома его не спрашивали: «Где ты был?» Если он опаздывал к обеду, мама говорила ему:
Я оставила тебе поесть.
До войны стоило ему, увлекшись футболом, забыть о времени, как мама шла его искать.
Я не хочу, чтобы ты дотемна бегал по улицам, бранила она Петроса.
Теперь школы были закрыты, папа не ходил на работу, и жизнь дома совершенно переменилась. Никто не вспоминал о том, что пора обедать или ужинать. Дедушка почти не поднимался с дивана, лежал закутанный пледом, потому что постоянно мерз. Всю зиму не топили печурки, и, хотя стояла солнечная погода, в комнатах было сыро и холодно. Папа целыми днями молча сидел в кресле и пытался поймать какую-нибудь иностранную радиостанцию. Он слушал английские, французские, русские и немецкие передачи, хотя не понимал ни слова. Маму это страшно раздражало, тем более что приемник был старым и шипел, как раскаленная жаровня.
Зачем ты слушаешь, раз ничего не понимаешь? возмущалась мама.
По интонации диктора я делаю некоторые выводы для себя, с достоинством отвечал отец и опять замолкал надолго.
Однажды в присутствии Петроса мама пожаловалась дедушке на папу:
Чего он сидит там как неживой? Ему надо бы побегать по городу, поискать работу. Разве он может прокормить семью своими паршивыми карточками?
А папа и правда словно окаменел с того дня, как немцы объявили войну Греции. Кроме передач по радио, ничего его не интересовало. Мама до поздней ночи сидела и вязала. Не для солдат, а для каких-то дам, которые платили ей за работу деньги. Хорошо еще, что дядя Ангелос защищал честь семьи, воюя на фронте
Петрос не представлял себе раньше, как увлекательно слоняться с мешком подметок по площади в Монастираки. Теперь уже не приходилось тащить мешок в онемевших от тяжести руках: мальчики волокли его по земле, взяв за оба конца. Чем только не торговали здесь, посреди площади! Какая-то женщина предлагала ржавое оцинкованное корыто и дамскую сумочку, расшитую цветными бусами. Священник продавал из-под полы рипи́ду с золотыми лучами, на которой был изображен ангел с белокурыми локонами. Старик стоял, держа под мышкой кошку с круглыми зелеными глазами, а на его раскрытой ладони лежали две пары запонок. Щуплый мужчина кричал, что продает гроб, длинный, широкий и удобный; он то и дело залезал в него, ложился на спину и замирал, скрестив на груди руки, изображал покойника.
Погляди-ка, Петрос потянул Сотириса за рукав.
В углу площади устроили балаган, повесив простыни вместо занавеса, и кукольный театр давал представление. Куклы появлялись над простыней, просвечивавшей на солнце, и виднелась тень артиста, который водил их. Кукла-эвзон надавала пинков куклеитальянскому солдату в фуражке с петушиными перьями, который обратился в бегство, со стоном потирая свой зад. Не успел эвзон нанести последний удар, как выскочила кукла-немец с автоматом, рассыпающим искры. Петрос и Сотирис затаив дыхание смотрели на сцену. Безоружный эвзон руками и ногами наподдавал немцу.
Всыпь ему! вне себя кричали оба мальчика.
Привет маленьким патриотам, сказал стоявший рядом с ними высокий мужчина с крючковатым носом и похлопал их по спине. Мы расправимся с немчурой!
После ожесточенной борьбы эвзон сбил немца с ног и отнял у него автомат. Сотирис и Петрос подпрыгнули от восторга.
Кто из ребят хочет выйти на сцену и спеть что-нибудь? спросил победитель эвзон.
А ну идите, чего вы робеете? подтолкнул их высокий мужчина.
Мальчики нерешительно переглянулись.
Эй, братишка, здесь есть два героя! Они не прочь спеть! крикнул он и стал расталкивать народ, освобождая дорогу юным артистам.
Пусть идут сюда, путь идут, обрадовался эвзон.
Вы посторожите наш мешок? попросил Сотирис высокого мужчину.
Какой мешок? с удивлением протянул тот, хотя мешок лежал у него под ногами. Ну конечно, посторожу. Идите, маленькие патриоты. Воодушевляйте народ.
Пошли, решился наконец Петрос, подумав, что не одному же дяде Ангелосу защищать честь семьи.
Добравшись до балагана и чуть не запутавшись в простынях, мальчики проникли на сцену. Актер, который водил кукол, был таким тощим, что казалось, дуньи он упадет. В одной руке он держал нитку от эвзона, в другойот немца. Петрос и Сотирис встали на цыпочки, чтобы лучше звучали их голоса, тонкие детские, но чистые и приятные.
Средь безвестных селений гордолин
Победоносно проходит войско
Когда они кончили петь и раскрасневшиеся вышли из балагана, народ уже стал расходиться с площади. Они подошли к тому месту, где оставили мешок, но мешок и высокий мужчина исчезли бесследно.
Наплевать, сказал Сотирис. Тем лучше. Теперь не надо ни торговать подметками, ни тащить их домой.
А как здорово он играл и эвзона и немца! восторгался Петрос, на которого произвело большое впечатление, что один актер управлялся с двумя куклами.
Я бы никогда не согласился играть немца, хоть озолоти меня, заявил Сотирис.
Как ты думаешь, мы и с немцами тоже расправимся? спросил Петрос.
Расправимся убежденно ответил Сотирис. Жалко, что я не оставил себе пару подметок, мои-то совсем прохудились.
Глава 4ΙΝΤRΑ PORTAS
Проникнув через щель ставни, солнечный лучик упал на постель Петроса, потом ласково скользнул по панцирю Тодороса, которого накануне вечером пришлось взять в детскую, так как кругом говорили, что немцы вот-вот войдут в Афины. Бояться за Тодороса, конечно, не приходилось, просто в такой тяжелый час Петросу не хотелось с ним расставаться, и Антигона, как ни странно, не противилась переселению черепахи.