Он выбрал того, у которого меньше блестели крылья. С улицы долетел шум торопливых шагов, видно, люди спешили куда-то, и Петрос, выбравшись из высокой травы, повис на садовой ограде. Увидев Сотириса, он окликнул его.
Я искал тебя, подбежав к нему, сказал Сотирис. Давай заберемся на холм и оттуда посмотрим на Акрополь. Говорят, сорвали немецкий флаг.
Кто?
Неизвестные лица. Осталось одно древко.
Подожди меня, попросил Петрос, карабкаясь на ограду.
Оглянувшись, он бросил взгляд на Нюру, которая прогуливала на длинной нитке жужжащего майского жука.
А ты не могла мне сказать? дернув ее за руку, сердито крикнул он, а потом уж перелез через ограду.
На холме собралось много народу: все смотрели на Акрополь. Там виднелось пустое древко, точно мачта в небе. Впервые Петрос пожалел, что ни разу не побывал на Акрополе. Кто же, забравшись туда, сорвал флаг?
Какой-то английский офицер, сообщил ему по секрету всеведущий Сотирис.
Рядом с ними стояла старушка, держа в руке таз с половой тряпкой.
Бог послал ангела, и тот унес флаг, крестясь свободной рукой, пробормотала она.
За древком, точно позолоченные, сверкали на майском солнце колонны Парфенона.
Едва наступил вечер, как на стенах домов, на заборах и даже на электрических столбах появилось множество немецких воззваний. С сегодняшнего дня комендантский час устанавливался с десяти вечера. Каждый, кто появится на улице после десяти, будет расстрелян. Тому, кто предоставит убежище похитителям флага, тоже угрожает расстрел. И сорвавшего флаг тоже ждет смерть, будь то сам ангел божий, как утверждала старушка.
Глава 7СУМАСШЕДШИЙ В ПИЖАМЕ
Петрос ничего не помнил. Забыл все. Забыл и то, что было перед войной, до оккупации. А дедушка постоянно рассказывал массу всяких историй, да так, что можно было подумать, будто все это случилось вчера!
Ну вот, выступали мы в Фи́вах Великая Антигона выходит на сцену, распахивает плащ, который держался у нее на броши с драгоценным камнемподарок одного богача из Во́лоса
Дедушка, когда ж это было?
М-м-м лет тридцать назад.
Дедушка помнил даже, чем угощал их на званом обеде после спектакля мэр города и кто сидел за столом справа от него, дедушки, а кто слева. Петрос с трудом мог припомнить, кто сидел с ним на парте совсем недавно перед войной. Он с трудом мог припомнить вкус жареной телятины с картофелем, даже вид моря, к которому он ездил летом, скалы, прыжки в воду и имя мальчишки, который четыре раза перекувыркивался через голову на песке. Он с трудом мог припомнить, как выглядела на праздник мама в новом платье, когда дома пахло свежеиспеченным тортом и мастикой, которой натирали паркет.
Казалось, все это было очень давно, тоже лет тридцать назад. И даже победы над итальянцами забывались. Что мы взяли раньше, Тепелену или Гьирокастру? Но то, что произошло после вступления немцев в Афины, Петрос не мог забыть, особенно сумасшедшего в пижаме
Приближался конец сентября. Прошло пыльное жаркое лето. Петрос с Сотирисом подолгу сидели во дворе на винтовой лестнице, ведущей на террасу. Там не так сильно донимало солнце, хотя и пахло отбросами, но к этой вони примешивался приятный запах, долетавший из кухни госпожи Левенди. Женщины больше не поливали водой раскалившиеся на жарком солнце плиты тротуаров. Воды не хватало. Лишь раз в два дня наполняли огромный кувшин на кухне. Мама сердилась на Петроса, который без конца подбегал к кувшину, чтобы попить воды.
Ты словно нарочно без конца прикладываешься
Он делал это не нарочно. Теплая невкусная вода не утоляла жажды.
Когда в животе полно воды, не чувствуешь так сильно голода, просвещал его всезнающий Сотирис.
И Петрос находил, что тот прав.
Все говорили, что зимой наступит голод. Петрос и Сотирис не могли понять, какого еще голода ждут: ведь и теперь они постоянно хотели есть. Особенно Сотирис. За столом нельзя было попросить добавку или накрошить в суп побольше хлеба, чтобы насытиться.
Скоро я свяжу платье и получу за него буханку хлеба, сказала однажды мама.
Папа считал, что до зимы все образуется. Он, как и раньше, не отходил от приемника. Мама, судя по ее словам, была бы очень рада, если бы все радиоприемники опечатали тройной печатью.
Успокойся, говорил ей дядя Ангелос, выкладывая на стол свое жалованье.
Петрос ни разу в жизни не видел такой уймы денег.
Что ты глазеешь? Скоро я буду привозить свое жалованье на тележке, но этих денег не хватит даже на кило фасоли, усмехался дядя Ангелос.
Когда мама с папой ссорились за обедом или за ужином, Антигона, не доев своей порции, вставала из-за стола и уходила в детскую. Петрос мечтал, чтобы сестра не вернулась и ему разрешили съесть ее долю. Но мама пододвигала тарелку Антигоны к себе, а потом, разогрев остатки супа или фасоли, кормила дочку на кухне.
В тот день за ужином Петрос подумал: хорошо бы через много, много лет рассказать, как дедушка: «Помнится, однажды, лет тридцать назад»
Как-то недавно он ходил в конец квартала, где за домами возвышался небольшой холмик. Там он рылся самозабвенно в земле среди камней, отыскивая осколки зенитных снарядов. Они с Сотирисом подвешивали их как грузы к бумажным голубям, которых запускали с террасы. Когда стало смеркаться, Петрос нехотя направился к дому. Вскоре, наверно, там зажгут свет, маленькие лампочки, похожие на ночники; читать при них почти невозможноболят глаза. Немцы запретили жечь в домах много электричества«ферботен». Теперь Петрос хорошо знал значение этого слова. Во всех комнатах сменили лампы, только в столовой горела более яркая. Ее спустили низко над столом, так, что она отбрасывала светлый круг на дедушкин пасьянс. Карты блестели, и дедушка путал валетов с королями и бубны с червями. Поэтому у него теперь гораздо чаще сходился пасьянс, но какой толк: что ни задумывал дедушка, ничего не сбывалось. Петрос прекрасно знал, о чем тот мечтает: о блюде пехлеви́, обильно политого сиропом.
Сегодня вечером он попросит Антигону поиграть с ним в живые картинки, чтобы скорей прошло время до сна. Кого бы ему изобразить, чтобы сестра не догадалась?..
Эй, мальчик
Голос доносился словно из-под земли. Тут Петрос увидел возле себя яму, прикрытую досками. Туда бросали всякий мусор, потому что телеги с городскими ассенизаторами появлялись редко. Наклонившись над ямой, Петрос раздвинул доски.
Не бойся, послышался опять тот же голос.
Петрос не испугался. Он лишь изумился, обнаружив в мусорной яме мужчину в пижаме. Не сумасшедший ли это?
Ты знаешь, где улица Аристоме́ниса? нетерпеливо спросил мужчина.
Тут поблизости.
Петрос, конечно, хорошо ее знал. Там на пустыре они играли с Сотирисом в футбол.
Можешь ты пойти туда в дом пятнадцать, постучать в дверь и сказать, что тебя прислал Миха́лис? Голос звучал еще более нетерпеливо и в то же время умоляюще.
Какой Михалис?
Я.
А вы не сумасшедший? отважился спросить Петрос.
Возможно чуть-чуть, но не опасный, невольно улыбнулся незнакомец. Я хочу вернуться домой. Поторопись, а то обнаружат, что я сбежал из больницы, и станут повсюду меня разыскивать. Скажи: меня, мол, прислал Михалис, ему нужна одежда.
Точно устав от длинной речи, мужчина замолчал, тяжело дыша.
Кому сказать это?
Тому, кто откроет тебе дверь. Только быстрей.
В прошлом году дедушка получил контрамарку на спектакль и взял с собой в театр Петроса. В пьесе рассказывалось о короле, которого дочери как безумного прогнали из дома, и он скитался по разным странам и царствам в поисках пристанища.
Короля звали Лир, вспомнил наконец Петрос. Может быть, и этот человек на самом деле не сумасшедший, а просто дочери, чтобы избавиться от него, запрятали его в больницу. Но на короля, конечно, он ничуть не похож, и у того длинная борода развевалась по ветру. Хотя щеки незнакомца тоже ввалились, и глаза блестят как в лихорадке.
Над дверью в доме пятнадцать висел высохший венок, оставшийся там, по-видимому, с первого мая прошлого года, еще с довоенного времени. Петросу открыла полная женщина с проседью в волосах, ее гладкое, без единой морщинки лицо было добрым, приветливым.
Ну, опять С самого утра я только и знаю, что выдаю вам мячи, залетевшие со двора, с напускной строгостью сказала она. Бери, но только в последний раз
Я пришел не за мячом, смущенно пробормотал Петрос. Меня прислал Михалис.
Михалис?! Женщина застыла от изумления.
Ему нужна одежда.
Она втолкнула Петроса в переднюю и заперла дверь.
Скажи, ради бога, где он?
Здесь недалеко, в мусорной яме. Он не хочет возвращаться в сумасшедший дом.
Последних его слов женщина не слышала. Она скрылась в комнате и тотчас вернулась со свертком в руках. Отдав сверток Петросу, она торопливо поцеловала его в голову. От нее приятно пахло хозяйственным мылом. За всю оккупацию мама ни разу его не поцеловала, даже вечером перед сном в кровати
Уже совсем стемнело, когда Петрос явился домой. Он сразу сел ужинать. Взрослые, как всегда, говорили о самых будничных вещах.
«Спасибо. До скорой встречи. И не выдавай нашей тайны», сказал ему напоследок сумасшедший в пижаме и пристально посмотрел в глаза
Когда однажды, еще давно, Петрос увидел на улице странного мальчика с огромной, круглой, как арбуз, головой и рассказал о нем дома, ему никто не поверил.
С тобой всегда происходят какие-нибудь чудеса, посмеялась над ним Антигона.
Честное слово
Вот рассказать бы сейчас о мужчине в пижаме, который сидел в мусорной яме! А если теперь промолчать, кто знает, вспомнит ли он, как дедушка, через тридцать лет все подробности? Например, что у того сумасшедшего на запястье? Там, где носят часы, была какая-то отметина, словно след от прививки оспы Но Петрос ничего не сказал, не из боязни, что ему не поверят, а чтобы иметь свою тайну.
Между тем разговор за столом принял серьезный оборот. Дядя Ангелос заявил, что нашел себе работу в другом городе и уедет, наверно, надолго.
Может, ты решил жениться и скрываешь от нас? пошутила Антигона.
Ты отгадала, в тон ей ответил дядя Ангелос.
Некоторое время все молчали, никто не спрашивал, куда он уезжает. Петрос тоже молчал. Он знал, что дядя Ангелос собирается в Египет. Разве он не повторял то и дело: «Исход войны будет решаться в Египте»?
А как же Рита? невольно вырвалось у Петроса.
Все сердито посмотрели на него, словно он сболтнул страшную глупость. Но дядя Ангелос со смехом обнял его.
Я, дружок, стар для Риты. Мне уже двадцать восемь. Но если она дождется моего возвращения и подрастет к тому времени, то
Обняв дядю Ангелоса, Антигона расплакалась. А Петрос, почувствовав всю важность момента, встал рядом с ним и, положив руку ему на плечо, как это делал директор школы, вручая выпускнику аттестат, произнес с пафосом:
Ты, дядя Ангелос, умрешь и тебя забудут
но родина останется! к великому удивлению мальчика, закончил фразу дядя Ангелос. Думаешь, только ты читал про Алексиса? расхохотался он.
Перед сном Антигона, закручивая волосы, долго вздыхала.
А вздохи ее означали, что она расчувствовалась и не прочь пооткровенничать.
Петрос присел на край ее кровати.
Тебе жалко Риту? спросил он.
Нет, я ей завидую.
Завидуешь?!
Знаешь, как прекрасно любить человека, который где-то вдали подвергается опасности. Ты волнуешься, не знаешь, что с ним, мечтаешь о нем каждый вечер, и твоя подушка мокра от слез
Он оцепенел от изумления.
И что в этом хорошего?
Ты еще мал и ничего не понимаешь.
Петрос не стал возражать. Ноги у него замерзли, он прикрыл их одеялом сестры, и Антигона, кончив закручивать волосы, стала согревать его холодные пальцы своим горячим дыханием.
ЧАСТЬ II«Е-Е-ЕСТЬ ХОЧУ»
Глава 1НОВЫЕ ИГРЫ
Школа открылась! Но не было ни новой школьной формы, аккуратно развешанной на спинке стула, ни новых учебников с одуряющим запахом типографской краски. Антигона примерила свой старый фартук. Хотя выпустила весь запас, он оказался ей настолько короток, что, глядя на нее, невозможно было удержаться от смеха.
Ах, как ты выросла! воскликнула мама с отчаянием в голосе, поразившим детей.
Мама взялась связать кофты директрисе Антигоны и ее дочерям в счет платы за обучение. Часто по вечерам, когда Петрос помогал ей распутывать нитки и наматывать их на клубки, он думал о том, что Антигона, как и он, прекрасно могла бы учиться в государственной школе, и маме тогда не пришлось бы мучиться с грубой козьей шерстью, больно коловшей руки. Но мама и слышать об этом не желала.
Здание частной школы «Парфенон» забрали немцы, и девочки занимались теперь в редакции одного журнала. Они сидели по две на одном стуле, а после конца уроков убирали стулья в соседнюю комнатушку, потому что в пять часов приходили на работу сотрудники редакции. Вернувшись однажды домой, аккуратная Антигона, вопреки обыкновению, швырнула портфель на кровать и, закрыв дверь детской, посмотрела на Петроса горящими от возбуждения глазами.
Знаешь, кто директор журнала?
Какого журнала? с недоумением спросил он.
В редакции которого мы занимаемся.
Кто же? равнодушно откликнулся Петрос, совсем не стремившийся это узнать.
Костас Агаринос!
Ну и что?
Антигона тут же принялась рассказывать: сегодня, когда они перед занятиями расставляли стулья, то увидели в углу стопку журналов «Пегас». Внизу на обложке было набрано красивым шрифтом: «Директор Костас Агаринос».
И что еще я нашла! воскликнула она, захлебываясь от восторга, и показала листок бумаги, где было выведено каллиграфическим почерком: «Приду в восемь. Костас Агаринос».
Не успел Петрос спросить, ей ли адресована записка, а если нет, то зачем она ее взяла, как Антигона заговорила опять:
Разве не замечательная записка? Я взяла ее себе на память.
Сложив листок, она спрятала его в какую-то книгу и принялась снова болтать, но Петрос не мог долго выслушивать ее излияния. Ему надо было срочно разыскать Сотириса: у них были свои дела
Со школой Петроса дело обстояло еще хуже. Ее помещение заняли карабинеры, и уроки проходили в бывшем гараже, где на земляном полу застыли масляные пятна и от огромной железной двери, даже закрытой, несло холодом. В каждом углу там рассаживалось по классу, и если не приходил какой-нибудь учитель, то два, а иногда и три класса сливали. В двенадцать уроки кончались, потому что учеников начальной школы сменяли гимназисты. По дороге домой Петрос часто встречал Янниса, идущего на занятия. Из семидесяти ребят в классе Петроса в школу являлось не больше двадцати. Господин Лукатос теперь не проверял по списку присутствующих и не спрашивал: «Почему ты опоздал?», если кто-нибудь появлялся среди урока. Он уже не кричал, размахивая указкой: «Молчать!»и не повторял своей любимой фразы, которую все знали наизусть и даже шиворот-навыворот: «Я отправлю тебя колоть дрова». Придя в первый раз после перерыва в школу, ребята с трудом узнали его. Он встретил их словами: «Мои милые детки»и спросил, завтракали ли они. Руку подняла одна Нюра, дочка пекаря.
Как-то раз Яннис сказал при встрече Петросу и Сотирису, что они ему скоро понадобятся, и мальчики стали приходить в пять часов к гаражу и поджидать Янниса. Сначала Петрос думал, что Яннис хочет узнать что-нибудь об Антигоне, но тот даже не спрашивал, как она поживает. Однажды, обняв Петроса и Сотириса за плечи, он повел их по переулкам к большому шоссе. Взобравшись на насыпь, они смотрели, как мимо них проезжали огромные немецкие грузовики, от тяжести которых, казалось, должен осесть асфальт.
Черт побери, что они везут? спросил Сотирис.
Боеприпасы, ответил Яннис, вынимая что-то из-за пазухи. Проколем у них пару шин? Как вы считаете? И он бросил на мальчиков лукавый взгляд.
Но как? подскочили те.
За пазухой у Янниса был спрятан бумажный пакет, полный коротких толстых гвоздей с большими шляпками. Ребята принялись с увлечением бросать их на шоссе, точно это было конфетти. Потом, притаившись, ждали, когда, тяжело пыхтя, пройдет первая машина. Вдруг раздался громкий хлопок, похожий на пистолетный выстрел. Сотирис и Петрос припали к земле. Яннис шепнул им:
Лопнула шина, лопнула! И кадык радостно подпрыгнул у него на шее.