20 июня.
Я сейчас гощу у тетки в Воскресенске, и со мной произошло смешное и довольно-таки глупое приключение.
Я очень много хожу по лесу: хорошо оставаться одному, тогда чувствуешь себя так, словно ты дикарь, и на каждом шагу можешь встретить какого-нибудь враганапример, носорога или дикого верблюда.
Вчера я разделся совершенно голый, спрятал свою одежду в дупло, заметил место и отправился на разведку, а в руках у меня была только здоровенная палка. Это я в одной книжке читал, что так сделал один охотник в Америке и пробыл в лесу два месяца. По его выходит, что только не надо обижать лесных жителейвсяких зверей, птиц и насекомых,и тогда они тебя тоже не тронут.
Сначала было очень приятно иттитакой ласковый ветерок подуваети ступать по мху было очень мягко и неслышно. Мне пришло в голову, что если бы я встретился с кем-нибудь из ребят, то меня, наверное, засмеяли бы. Но я уже так привык все делатьпроводить на опыте, экспериментировать. Конечно, во время физкультуры или на солнечных ваннах ребята бывают в одних трусиках, но это совсем не то, а большая разница.
Пришел я к какому-то ручейку и развалился на траве, под солнечными лучами. Полежал немножко, вдруг начинают кусать комары. Я было их начал хлопать, но потом вспомнил, что тот охотник выдерживал принцип до конца и, действительно, никого не убивал (кроме рыбы, форели, которую он ел). Я тогда встал и ушел с того места. Комары за мной. Я бегом. Насилу я нашел такое местечко, что не было комаров,тоже на берегу ручейка, на песке. Мошкара сильно мешала, но я все-таки принял очень длинную солнечную ванну. Солнце стало довольно низко, а до дому было еще верст пять, поэтому я решил итти домой. Я пошел по берегу ручейка, который мало-по-малу обращался в речку, по тому же самому пути, дошел до заломленной ветки, повернул резко направо,там еще расщепленная сосна стояла. Потом, по приметам, дошел до того дерева, где была спрятана одежда. Но того дерева там не было, то-есть было дерево, и даже очень похожее, но дупла там не было. Я сейчас же вернулся к речке, нашел заломленную ветку и, очень осторожно проверяя каждый шаг, начал итти по верному, как мне казалось, направлению. Вдруг идут какие-то деревенские девушки; я от них спрятался за куст и кричу:
Проходите, что ль, скорей!
Они начали хохотать и орут:
Бесстыдник какой, по лесу телешом ходит, крапивой его надо!
А их было довольно много, и я заметил, что некоторые начали заходить сзади, а другие принялись рвать крапиву. Я тогда начал махать во все стороны своей дубиной и закричал:
Только подойдите, так огрею, кто первый подойдет, что своих не узнаете!
Но они с визгом и хохотом стали стегать меня хворостинами издалека, так что пришлось удирать. Они сначала делали вид, что бегут за мной, но потом отстали. Я довольно долго бежал по лесу, а навстречу дул ветер, уже порядочно холодный, так что я даже не знал, что делать.
Но вот, наконец, я выбежал на опушку. Там было светлей, но мне стало понятно, что до захода солнца осталось уж немного. Я в былинах читал, как разные древние богатыри приклоняли ухо к земле, чтобы услышать приближение кого-нибудь. Я так и сделал. Может, это и довольно глупо, и смешно, но мне хотелось бы узнать, что на моем месте стал бы делать кто- нибудь другой? Ну, вот я прислонил ухо к земле и вдруг, действительно, услышал мычание и блеяние и понял, что приближается стадо. Я обрадовался, потому что при каждом стаде полагается пастух. И действительно, идет стадо, но пастух как-то странно: впереди, а не сзади, и читает книжку, а кнут волочится за ним. Я сейчас же ему крикнул:
Эй, товарищ!
Он, должно быть, удивился, но не показал виду и спрашивает:
Чего еще?
Я ему рассказал, что со мной случилось, и спрашиваю, как тут быть?
Какое из себя дупло?спрашивает пастух.
Я ответил, что очень большое и глубокое, и, пожалуй, во всем лесу таких дупел больше нет.
Это, должно быть, у Кузькиной ямы,говорит он задумчиво.Должно быть, оно. Эй, Филипп, пойди сюда!
Тут вывернулся откуда-то из-за коров мальчишка в громадном пиджаке. Пастух этот пиджак с него снял и дал мне.
Пока что, хоть причину-то прикрой,говорит.
Я надел пиджак, пастух велел мальчишке посторожить стадо, а сам пошел со мной искать дупло. По дороге я к этому пастуху присмотрелся, вижу, что он еще молодой парень,и спрашиваю:
А что это ты читаешь?
Протянул он мне книжку, смотрю: Тургенев «Отцы и дети».
А ты разве все понимаешь, что здесь написано?сорвалось у меня с языка.
А как же?добродушно говорит пастух.Зачем тогда и читать?
А откуда ты книжку-то взял?
В библиотеке взял Всеработземлеса.
А ты разве состоишь?
А как же? Все пастухи, хотя и сезонные рабочие, принадлежат к Землесу. А ты думал,пастухи не люди, что ли? А ты сам кто такое?
Вторую ступень кончил, в вуз собираюсь.
На какой факультет?
Да не знаю наверняка: думаю на лит.
А я на физмате корябаюсь.
Тут я даже остановился от удивления:
To-есть как: на физмате?
Очень просто: вторую зиму буду в городе читальни просиживать.
Да ведь ты... пастух?
Ну, и что ж? Летом пастух, зимойвузовец.
Вот так штука. А как тебя зовут?
Меня зовут премудро: Афиноген. А ребята прозвали: Финагент.
Погоди, да ты что: вторую ступень кончил, что ли?
Да нет, попал благодаря Уоно на рабфак, а оттуда на физмат. Ну, вот она, Кузькина яма. А вот и дупло.
И, верно, дупло было то самое. Я вытащил свою одежонку и оделся. А пастух сейчас же повернул обратно и пошел к своему стаду.
26 июня.
Встретил Сильву Дубинину, и она сейчас же поделилась со мной своей радостью: учится стенографии. В этом деле, по ее словам, главноепривычка, а все эти знакипросто пустяки. Она, главное, радуется из- за того, что будет самостоятельной и перестанет зависеть от семьи. А дома у нее до сих порвсе по- прежнему. Было уже несколько судов, но отец упорно не желает уезжать из дома, да, видимо, и мать не особенно этого хочет.
Я рассказал Сильве про Виктора Шахова, и она согласилась со мной, что пареньочень странный, и, по всей вероятностисумасшедший. Жалко, что со мной не было этой его книжонки, чтобы показать Сильве.
На прощанье Сильва долго трясла мне рукуи вдруг говорит:
Ты не знаешь, Владлен, ты мужчина, ты с трудом поймешь, а я прямо вне себя от радости, что буду самостоятельной. Мужской психологии трудно понять, что революция дала нам, женщинам.
Тут мне стало немножко смешно.
Откуда ж ты знаешь, как себя женщины чувствовали до революции?
Это инстинкт,серьезно отвечает Сильва.Это врожденное, мы с молоком матери всосали, и тебе этого не понять. Ведь здесь перевернута вся женская психология! В течение многих веков женщина целиком зависела материально от мужчины, она, как цепочкой была к нему привязана и вдругпожалуйте. Я прекрасно знаю, как вы все, парни, даже самые лучшие, смотрите на девчат. Известно: сначала лапанье, потом пожить с неделькубросить.
Да ты-то откуда знаешь?удивился я.
Мне это известно потому, что я многих видела таких. А потомаборт, или рожать,нет спасибо! Ведь, вся ответственность ложится на женщину. А мужчина, как царь природы, задерет нос кверху и отойдет. Словно его и не касается. И главное, подлецы, потом с презрением смотрят на женщину: вот, мол такая-сякая, совершила преступление! А ты знаешь, Рябцев,обозлилась Сильва,знаешь, что в Англии до сих пор девушку, совершившую так называемый грех, до сих пор не пустят на порог ни в один так называемый порядочный дом?..
Да ведь это буржуазия,чорт с ними, Сильва!..
Нет, тут дело о моральном кодексе, который невидимо распространялся и до сих пор еще распространяется на весь мир. А что, даже у нас, в рабочем квартале,разве не будут коситься матери семейств на «такую» девушку?.. Да что там далеко ходить: сам-то тыбезгрешен в этом отношении? Тебе разве все равно: жила девушка с кем-нибудь или нет?
А, ей-ей, все равно.
Нет, врешь! - закричала Сильва.В том-то и дело, что далеко не все равно! Ну, а, кроме того, тут дело, что далеко не все равно! Ну, а, кроме того, тут Ну, мне сейчас с тобой некогда, но пойми ты, что мы, женщины, рас-кре-по-ще-ны, мы уже не рабы ваши, господа цари природы, мы равны вам, мы даже выше вас, потому что мы рожаем новых людей, а вынет, а потоммы во всех степенях, мы инженерами будем, капитанами, изобретателями, творцами, мы опередим вас...
Каждая башкафакел пылающий,перебил я ее.
Что-о-о?на всем ходу затормозила Сильва.А это я одного оратора слышал. Так он говорил: каждая башкафакел пылающий. Каждое сердцепростодушная орифламма. Каждая мысльбанка с динамитом...
Тут мы оба расхохотались, а Сильва спрашивает:А что такое: орифламма?
Не знаю. Должно быть, когда двое в рифму говорят. А признайся, товарищ, ведь это ты не сама говорила?
To-есть как: не сама?
А так. Кого-то слышалаи запомнила. Сознайся, сознайся!
Конечно, может тут много и не от меня,говорит Сильва,но я все это сама чувствую, стало быть, достаточно. Я же говорила, что тебе не понять. Да и никому из мужчин не понять того, что революция дала нам, женщинам.
Ну, а ты кем же будешь, решила?
Я иду на медфак.
Значит, доктором будешь? Эдак, годиков через пять, значит, приду я к тебе и скажу: доктор, у меня живот болит. А ты что на это?
Тут она схватила меня за шиворот и начала трясти, я отбивался и кричал:
Сильфида, чорт, пусти, а то я всем твоим пациентам расскажу, что ты дерешься!
30 июня.
Я только что вошел во двор фабрики, как Ванька растворил окно фабкома и кричит:
Иди-ка скорей, Костя, дело есть!
Я вошел в фабком, а Ванька говорит:
Тут, понимаешь, волынка с этими сезонниками выходит. Послал им Ганьку Чиж,они ее чуть в кулаки не приняли, ну, а Пашкаты сам его виделстоерос. Так ты крой туда на подмогу,авось, что-нибудь... Там, понимаешь, есть очень хорошие и сознательные ребята, по политграмоте понимают. Но, с другой стороны, есть у них там такой дедну-у, в роде подряд- чика, что ли. Они его называют: водитель. Так вот, что этот водитель скажет, то и делают. Об религии и слушать не хотят. Если про веру заведешь разговор, сейчас вопрос:А ты во что веруешь? Скажешь: ни во что, так они не верят.Нет,говорят,ты суку молишься. Как это так суку молюсь?А кто же ты,говорят,как не сукомол?Какому ж это я суку молюсь?А вот, который красной тряпицей помечен, над воротами у вас висит. Он у вас заместо иконы.Поди, поговори с ним. А бога вашего,говорит,звать Карла-Марла, и усы у него крашеные, и ему повсеместно велено каменных идолов ставить, и тех идолов крестьянской кровью поить...
Погоди-ка, Ванька, да разве есть теперь такие типы?
Они, видишь, из марийской, что ли, области, да потом, ведь, не все такие. Это только дед, но они его слушаются. Так вот. Сегодня, как раз воскресенье, ребята в бараках. Ганя Чиж уже отправилась, сейчас и Пашка идет. Ты валяй с ним, а то все время только портками трясешь...
Еще не доходя до бараков, мы с Пашкой услышали чьи-то возбужденные голоса. На груде досок расположилась кучка парней, а девчина в красном платке, видимо, Ганя Чиж, спорила с каким-то стариком.
С сукомолами нет у нас никакого разговору,кричал старик, наступая на Ганю.Мы за власть! Нас, чойно, в покое оставь! В гражданскую войну под Толчаком нами доказано! А ваши уговоры нам ни к чему!..
Да ты, дядя, погоди,пыталась перебить Ганя.
Я те, чойно, не дядя! А парешки мои в бога верят! Не как вы черковные: поманили вас тряпицей, а в тря- пице-товстрешный. Тьфу, тьфу, тьфу! Уходи, откелева пришла. У вас девки в портах ходят, заголясь! Тьфу!
Тут эта самая Ганя, видно, решила, что со стариком каши не сваришь и взялась за парней.
Товарищи,говорит,конечно, предполагается наступление мирового капитала! Международная буржуазия готовит новую интервенцию! В общем и целом, приходится думать о политграмоте! Как выкустари, а я, по-крайне, фабричная работница, то вы должны каждому пролетарию итти навстречу...
Как раз в тот момент, когда мы с Пашкой подошли к баракам, старик изловчился, протянул руки к Ганиной голове:
Сыми, сыми, чойно, печать антихристову, покайса, блуд...
Он, видно, хотел сорвать красный платок, но Ганя сделала выпад; под общий хохот старик покатился по земле и уже там докончил:
...ница вавилонская...
Вот что значит физкультура, слушь-ка,шепнул мне Пашка, а Ганя, как ни в чем не бывало, продолжала:
Итак, товарищи! Конечно, обнаруживающий поход капитала, против трудящихся нужно изжить в общем и целом, целиком и полностью! Довольно странно красной молодежи, как вы являетесь, не записываться в комсомол. У нас, по-крайне, тридцать с половиной процента девушек с производства втянуто в работу... У нас...
Мы не заметили, как настойчивый дед вытянул откуда-то узенький горбыль, зашел сзади и со всего размаху вехал Гане в спину. Ганя как-то странно качнулась, выдохнула воздух, медленно опустилась на землю. Пашка тигром прыгнул на этого старика-водителя, выхватил горбыль у него из рук, повертел со свистом вокруг головы и угрожающе гаркнул:
Вы... слушь-ка... драться?!.
А шо она... кулачищами... подо вздох?!проворчал дед.
Идолы вы, черти!..заревел Пашка, наступая и вывертывая горбылем восьмерки.К вам, слушь-ка... про землю, про землю пришли толковать... про всякую огородную овощь... А вы, этого, за орясины беретесь... Как для всего народа... Черти абригенты... Я вот хоть сам садовник...
Сволочи!с болью сказала Ганя.Прямо по больному боку трахнули. Ну, их! Пойдем, Пашка!
Ну, нет, этого так оставить нельзя!закричал я, подходя к старику.Ты что, дед, советских законов не знаешь, что ль? Драться нельзя! За это ты ответишь! Эй вы,идите все сейчас же в свидетелии в милицию!..
Не убоюса антихристовой печати,твердо ответил дед.Куда хошь пойдем.
Ну их!еще раз сказала Ганя.Иди, товарищ. Тут с милицией нельзя. Идем.
4 июля.
Я ходил проведать Никпетожа, и у меня осталось очень странное впечатление. Постараюсь по возможности точно записать наш, разговор.
Никпетож говорит, что каждого человека легко определить по классовому признаку, и даже не только его, а еще и его поступки. Конечно, это правда, но дело в том, что и сам Никпетож путается. Разговор зашел про Ваньку Петухова.
Петуховчистый пролетарий,сказал Никпетож.
А то, что Ванька торговцем раньше был, папиросами торговал,это разве не в счет?спросил я.
Конечно, не в счет. В период гражданской войны и взрослые рабочие выделывали зажигалки на продажу кустарным способом, но это еще не значит, что оникустари.
Ну, а Елена Никитишнакто?
Все мы, дорогой Костя, деклассированные интеллигенты,с каким-то сожалением ответил Никпетож.Раньше мы служили буржуазии, а теперь служим пролетариям. И эта двойственность так же, как и двойственность педагогических систем, с которыми нам на своем веку пришлось иметь дело,не может не отзываться на качестве работы.
Так ведь вы добросовестно относитесь к работе, чего же еще?
Этого мало. Нужно было родиться и вырасти в этой атмосфере, тогда могла бы быть действительно полноценная работа.
Скажите, Николай Петрович, а вот я познакомился с одним молодым рабочим, Пашкой Брычевым. Он никогда в деревне не бывал, а между тем бредит о земле. Как его определить?
Это не удивительно,ответил Никпетож.Россия вообще страна в большинстве крестьянская, и у каждого рабочего в той или иной степени есть корни в земле.
Ну, а я, по-вашему, классовокто?
А как вы сами думаете, Костя?
Хотел бы быть пролетарием.
Вас, конечно, определить трудно,задумчиво сказал Никпетож.Но вам, конечно, легче, чем нам. Вот вы, например, в полной мере сознаете свою ответственность перед жизнью, перед классоми это помогает вам жить. А взять, с другой стороны, меня.
Никпетож походил по комнате, вздохнул.
Эх, милый Костя, глупый Костя,жизнь оказалась сильней меня. Я шуткой брал ее, жизнь-то эту самую. Вы знаете, как меня воспитывали? Об этом надо бы рассказать подробно, но... некогда. Я вот к чему. Когда я бывало, что-нибудь набедокурю меня выдерут, я начинаю орать паровозным голосом. Тогда отец звал дворника и меня тащили в коровник. Корова была здоровенная и страшная, глядела на меня, жевала и шумно выдыхала воздух огромными эдакими ноздрями. Сначала я боялся, а потом... потом стал забираться на ясли и оттуда плевал на корову, стараясь попадать прямо в ноздрю. Так же поступал я и с жизнью. Сначала боялся, а потомв ноздрю, обязательно в ноздрю! Корова долго терпела и флегматически жевала. Но, должно быть, надоело ей получать плевки в ноздри, и однажды она страшно и угрожающетак показалось мне тогда заревела. Мычала она долго, а я торчал на яслях ни жив, ни мертв и все думал, когда она начнет меня бодать? Но корова не бодала, а, отмычав свое, опять принялась за бесконечную жвачку. «А, ты так»,подумал я тогда, взял сена, растер его в ладонях, и, нацелившись, как следует. бросил корове в ноздри. После этого я задремал. Стоя дремать неудобно, и я начал мало-по-малу сезжать в ясли. Глаза сами собой слиплись, и я уже начал видеть сон, как вдруг раздался страшный удар грома, пушечный выстрел, крыша обвалилась на меня с грохотоми я вскочил, потрясенный до самой глубины существа. Что такое? Оказалось, что корова чихнула! Тогда я рассвирепел, натер побольше сена и начал пачками швырять корове в ноздри. И что бы, вы думали, Костя, сделала корова? Она некоторое время смотрела на меня недоумевающими глазами, а потом... повернулась ко мне задом!