Я ещё шустрый. Вот погляди!
И он насмех всем пробовал бежать по улице в своих огромных валенках. Собравшиеся играть в лапту мальчишки и девчонки зажимали ладонями рты и, нахохотавшись вдоволь, тоже просили:
Возьми, Грач.
И Колька уступал:
Ладно.
А дед уже хвастался:
В молодости не то бывало. Как-то меня хотели побить. На лошадях догнать не могли.
Все опять хохотали. Вообще играть с дедом было веселее. А правила игры были жёсткие. Выбирался подавала, или судья. Он подбрасывал мяч для удара по нему палкой. Если промазалиди на черту и жди, когда тебя выручат.
Выручалой в нашей компании был Колька, он почти никогда не «мазал». А уж лупил по мячузагляденье. Мяч улетал чёрт знает кудаи за это время мы все четверо и пятый дед Архип успевали сбегать от своей черты до черты противника и возвратиться.
И уставший дед, дыша, как загнанный барбос, садился прямо на своей черте и стонал:
Ух, весела!
И хохотал, радуясь, как маленький: хи-хи...
Сквозь смех приговаривал:
Ну и бедовый ты, Колька. Чисто антихрист. Завсегда буду играть с тобой.
Бабка Илюшиха следила за стариком издали, от своей калитки, и сокрушённо качала головой.
Я тоже бил по мячу недурно. И хитрил, пуская его вскачь по земле. И никогда не давал ловить. Валька и дед Архип подражали мне. Вообще, когда дед Архип бил по мячу, противники, те мальчишки, что маялись, отходили подальше: частенько палка деда вырывалась из рук и можно было поймать синяк.
А вот Лёнька частенько нас подводил. Он всё норовил ударить напоказ, с блеском, как Грач, но не получалось. Мяч слабо взвивался иразкому-нибудь в руки. Противник «отмаивался».
Впрочем, поймать мяч было легко. Против нас играло детворы целый полк. В кого-нибудь да угодишь. А такие, как Павлуха Долговязый или Наташа Воронова, всегда, начеку. И если Лёнька подавал мяч на них, его тут же цапали. И спасибо за это не говорили. Ещё посмеивались:
Хватит, потешились. Идите майтесь.
Грач в таких случаях ворчал на Лёньку:
Разиня! А ещё жених.
Ему подпевал дед Архип:
Ей-пра, калека. Руки не тем концом ставлены.
Корочене оставались в долгу, выбирая самые едкие слова. Только Валька Ларина старалась нас примирить:
Ладно, мальчишки. Зачем скандалить? Отмаемся.
Она всегда была какой-то сверхспокойной.
«Маялись» мы своеобразно. Впереди нашей компании, растопырив шубу, становился дед Архип. Надеялся тоже поймать мяч. Мы вчетвером маневрировали позади него. И чаще «отмаивались» прощевышибая противника.
Схватишь скачущий по земле мячик и «врежешь» им кому-нибудь из бегущих. И самибежим. И если те, из Павлухиной компании, не успевали по нам ответно «врезать», всё, «отмаялись». Скучающий судья-подавала подкидывал под наши палки мяч, и мы гоняли по-прежнему Павлуху и его полк. Иной раз до изнеможения, до седьмого пота. Дед Архип частенько «жилил». Если мяч, которым в него «врезали», попадал в шубу, он это за попадание не признавал.
Шубу что бить. Ей всё одно не больно. Да и я не чую,говорил он.Вы вдарьте так, чтобы чутко...
И Павлуха Долговязый обещал:
Вдарим, дед, вдарим. Три дня будешь чесать одно место.
Однажды дед Архип не успел добежать до заветной черты: попалась под валенок пола шубейки, и он упал. А пока вставал, игравший против Слава Рагутенко догнал его с мячом. И ведь где. До черты оставалось от силы шага два.
И дед Архип, обернувшись, завопил:
Эй-ей, Славка. Не моги бить. На пузе у мя чирей.
И он даже поднял вверх руки.
Сдаюсь!
Пока же Славка, разинув рот, размышлял, бить или не бить, дед Архип задом, как рак, уполз за черту. И запрыгал снова, как маленький.
Обманул дурака.
Пляска его продолжалась с выкрутасами, как в балете.
Павлуха Долговязый грозил издали старику кулаком. И кричал:
Ну, не попадайся, дед! Я тебе врежу по мослам. Чтоб не жилил и не хитрил.
И не раз это обещание сбывалось, после чего, хватаясь за ушибленное место, дед Архип хромающей походкой покидал поле. Ковылял к дому, к своей старухе.
Его провожали всеобщим смехом. И понимали, что на сегодня он отыгрался. Получил травму.
Лапта нам надоедала быстро. К тому же приходили заботы об огороде, и надо было помогать матерям. Но забав по весне много.
Четырнадцатого апреля дядя Лёша Лялякин, вернувшись в полдень с работы, сказал:
Волга тронулась.И сверкнул серыми глазами, зажигая нас.Был такой треск... Жуть! А по зелёному льду будто молнии скакали. После сквозь эти трещины вода хлынула фонтанами. И пошло, пошлозакачался лёд, как пьяненький.
Эх, посмотреть бы,выдохнул Грач.
Я разве против,сказал я.
Мы копали у них на огороде грядки под лук. А дядя Лёша стоял за забором и, положив локти на жерди и куря свой ядрёный самосад, всё это рассказывал.
Колькина мать, выйдя из дома, подслушала нас.
Будет шляться,сказала она Кольке.Делов по горло.
Так сегодня выходной, мама.
Колька окинул взглядом грядки, потом глянул на навоз, вывезенный нами на огород, и, наверное, подумал: порядком мы наработали. И дядя Лёша так подумал и потому тоже попросил:
Пусти их, Катерина. Такое можно раз в год увидеть.
Но Колькина мать разозлилась.
Не суйся куда не просят.
И упрекнула:
Вечно ты, Лексей, дразнишь ребят.
Но когда дядя Лёша, в сердцах махнув рукой, заковылял прочь, она словно одумалась. И смиловалась:
Ладно, ступайте. Только к вечеру чтоб дома. Одна нога тамдругая тут.
Повторять нам разрешение не надо было: мы куски хлебав зубы, варёную картошкув карман и подались. Мимоходом свистнули Лёньке; хоть и жених, но всё-таки товарищ. И он, конечно,за нами. Ему-то жить было прощедел по весне никаких. Лёньку мать баловала. Не утруждала. Зато она всегда была начеку. И на этот раз сурово окликнула:
Ты куда?
Лёнька на бегу спрятал кусок хлеба за пазухумы ему уже сказали куда. Но матери он крикнул:
Я счас... На минутку. Малышка сорочиные гнёзда нашёлцелую колонию. Мы только яйца соберём.
Смотри штаны не порви!ещё строже предупредила Лёнькина мать.
И, уходя, громко хлопнула калиткой. Это означало, что она разрешила.
Около леса встретилась нам Валька Ларинашла с сумкой из магазина. Её синие-пресиние глаза светились, будто само небо.
Мальчишки, вы куда?
На Волгу. Ледоход смотреть.
А меня возьмёте?
И, не дожидаясь ответа, она поспешила:
Я только сумку отнесу.
А мы стояли и думали, как можно не взять Вальку. И я крикнул ей вдогонку:
Побольше хлеба захватина Волге всегда есть охота.
Валька оглядывалась и согласно кивала на бегу. А я опять думал: «Как хорошо, что хлеба стало вдоволь. Не жизнь, а мечта». Мы даже заметно поправились. И забыли то ощущение, когда сосёт под ложечкой. И стали какие-то спокойные. Стояли вот и терпеливо ждали Вальку.
И, наверное, понимали, что всем троим она нужна. Ведь все дороги с Валькой почему-то короче казались. И потому, когда она появилась вдалеке на тропке, мы облегчённо вздохнули.
Идя с нами, Валька любила забегать вперёд и, обернувшись к нам лицом, шагать пятками вперёд. Это у неё получалось ловко. И она была вся на виду, весёлая, красивая. И без умолку тараторила:
Мальчишки, а сколько лет Волге?
Не знаем.
А Жигулям?
Они, наверное, ровесники.
Нет, горы старше,упрямился Лёнька.
Тожезнахарь!
Я не любил, когда Лёнька в чём-то опережал. Но он доказал. И логично. Когда Волга текла, Жигули уже были. И река их обогнула, будто змея. Потому-то Волга у нашего города такая согнутая в дугу.
Я всё равно упрямился:
Неправда!
Нет, правда!
Валька заступилась за Лёньку. И неспростане потому, что он прав, а потому, что дарил цветы.
Грач же ничего не понимал и тоже кричал:
Правда! Я верю.
Желал угодить Вальке. И я не посмел возражать: иначе схлопочешь, по шее. А кулаки у Колькибудь здоров.
Затем мы говорили о птицах в нашем лесу, об их песнях, о школе. О чём угодно...
Но вот и Волга. Она завиднелась сразу: из-за голых лесных ветвей, как в рогатине, маячила её пёстрая от ледохода ширь.
Река бежала где-то ниже, поперёк Студёного оврага и маленькой тропки в нём, которая ещё не привела нас к берегу. А чуть левее, на склоне, прилепился ветхий посёлок. Правее возвышалась Лысая гора, на которую не однажды мы лазили.
Только редкими гостями мы были на Волге, хотя река почти под боком. Поначалу считались маленькими и матери неохотно отпускали нас. Пугали их разные беды: двух наших ровесников из посёлка завалило оползнем, когда они коротали рыбацкую ночь под обрывом. Старика, мужа бабки Авдошиной, кто-то застрелил на плотах у дока. И матери если и баловали нас разрешением порыбачить, то скрепя сердце и наказывали:
Только ради бога не ночуйте там.
Но какая рыбалка без ночёвки у реки... И потому мы не слушались матерей. И разрешения эти выпадали за лето раза два-три. Потом, когда мы подросли и, казалось, могли обойтись без родительской опеки, появились заботынадо помогать по дому. И опять счастье попасть на рыбалку выпадало не часто.
Сегодня Волга встретила нас, как всегда, чем-то необычным, новым. Песчаный берег был загромождён льдинами. Они наползли одна на другуюцелый хребет белых гор. Некоторые из нагромождённых льдин ещё нежно зеленеливылезли из реки только что, и вода не успела из них вытечь. А река, полоща бесконечное стадо плывущих ледовых островов, казалась шумно-весёлой, взбунтовавшейся. И, разлившись, играла крупной волной, чем-то похожей на зубья пилы. Над льдинами и течением гулял попутный ветерок, тоже холодный как лёд. Где-то вдалеке копились пухлые тучи. Этот ветер и эти тучивечные попутчики ледохода.
И мы, спускаясь ближе к воде, кутались в короткие осенние пальтишки. И изрядно выпачкались. Тут, на берегу, была ещё грязь. Под ней мерзлота, и оттого ноги наши скользили, будто по горбам невидимых булыжников. Грязь пудовыми комьями месилась под подошвами. И Лёнька проворчал:
Пропали мои ботиночки.
Грач в улыбке щурил свои цыганские глаза.
Ради такой картины стоит пожертвовать. Ботинки, онитьфу, обувь.И кивнул на реку, словно мы так же, как он, заворожённо не глядели на ледоход.Вот она, Волга! Страшная! Будто война на ней...И солидно добавил:
Река зиму сломала.
На ледоход можно смотреть и час, и два. И не устанешь. И не надоест. По крайней мере, так казалось нам, детям. Но и взрослым нравилась эта картина.
Потом с реки подуло сильнейветерок набрал силу, готовый сшибить с ног. И низкие тучи наплыли на наспосыпали белым снегом. Мягкие, будто ватные, хлопья липли нам на одежду, на берег, на плывущие льдины и пропадали в реке. И лёд пошёл гуще, с шугойсеверный лёд. Огромные белые острова лениво качались на волнах. Временами на них виднелся мусор, солома, конский помёт и брёвна. Иногда виднелись грязные тропинки, исхоженные и изъезженные дороги.
Все зимние мосты Волга размыла,вслух подумал я.
Никто не отозвался. Только минуту спустя Лёнька сказал:
Как холодно. Идёмте домой.
Грач, восторженно дыша, протянул:
Подожди ты.
И Валька Ларина попросила:
Давайте посмотрим ещё.
А холодный ветер донимал: даже кости ныли. Но если смотреть на ледоход и одновременно доставать из кармана по крохам хлеб и жевать его, казалось теплее.
Потом Валька вдруг закричала:
Смотрите, мальчишки, шалаш.
И точно, по реке на огромной льдине, чем-то похожей на широкие штаны, плыл шалаш. Его залепило снегом, из-под острого верха будто дымилось. А около входного отверстия бегала маленькая чёрная собачонка и ритмично испуганно лаяла. Увидев нас, она даже тоскливо завыла, точно прося о помощи. И Колька Грач решил:
Там, в шалаше, есть кто-то.
И я так подумал. И через минуту мы уже бежали по грязному берегу наперегонки со льдиной.
В спины нам толкался попутный ветер, густо насыщенный снегом. Мы вразнобой кричали:
Эй-эй!
Из шалаша никто не выходил. Только река дико шуршала в ответ да тявкала собачонка. Потом льдина начала нас обгонять, разворачивалась поперёк течения. Её лизали тёмные волны, подталкивали другие льдины, значительно меньшие и сидящие в воде глубже.
И вдруг мы увидели, что льдину с шалашом, точно специально, начало сносить к нашему берегу. Она медленно подчаливала, и мы, устало дыша, ещё быстрей погнались за ней. Грязь сделала подошвы толстыми, отлетала в стороны вязкими комками. И пот заливал лицамы сразу согрелись. Но бежали кучно, даже Валька не отставала.
Там есть кто-то,выговаривал Грач, и эти слова подталкивали, будто ветер.
Наконец чуть впереди, шагах в двадцати, огромная льдина с шумом села на мель. Белый тающий лёд на берегу разлетелся кубарем от её толчка, и образовался проход. Собачонка выскочила нам навстречу, чёрным комочком мчалась уже по берегу, точно мы были ей самыми близкими хозяевами. Лёнька даже потрепал её за ухо.
Повезло тебе, Бобик. Или Жучка.
Грач торопил.
Идёмте скорей в шалаш.
А ноги у нас не шлиотяжелели, и мы никак не могли отдышаться. Но теперь шалаш был близко, хорошо видно, что он сверху дымился.
Дым валил порывамисерый, грузно стелился на воде. Огромную льдину в такт волн покачивала река. И тёрлись об её бок другие льдины, как бы лёжа на воде катились по ней. Огромная льдина вздрагивала от этого, будто живая, и не разваливалась на части оттого, что вмёрзли в неё брёвна. Мы не труся ступили на неё. Впрочем, может, и трусили, просто некогда об этом было думать, ведь в шалаше кому-то нужна помощь. А собачка хитрая: не побежала вслед за нами, тявкала на берегу. После наши следы, точно пунктиры, сошлись у клеёнчатого полога на запорошённой льдине. Ветер задувал его внутрь и трепал, как флаг. А в шалаше пусто. И никакого костра нетпросто куча давнишней золы. Ею-то и баловался ветер: врывался под полог и выдувал золу в тонкое конусное отверстие. Издали это похоже было на дым. И Колька засмеялся:
Вот чудеса. А мы-то подумали...
Лёнька торопливо поправил:
Ты подумал.
Ему, Лёньке, не хотелось оставаться в дураках вместе со всеми. И он даже сделал умное лицо, будто всё знал заранее.
А шалаш, конечно, был зимним. Какой-то рыбак его смастерил. И грелся в нём. В стороне неподалёку глазели, точно круглые оспины, лунки для удочек. Вода плескалась из них и уползала опять, как в норы, будто прячась от нас, и вымывала потихоньку брёвна.
Но откуда же тогда взялась на льдине собачка?
Возможно, застал её на реке ледоход и она, испугавшись, юркнула в шалаш, и пришлось ей попутешествовать. Нам было досадно, что кросс наш оказался напрасным. Даже собачку сама река спасла.
Впрочем, размышления наши были недолгими. Раздался глухой треск. И, оглянувшись, мы увидели, что на льдину с шалашом натолкнулась такая же громадина и с разгону давила, раскачивала. Мы бросились наутёк по своим следам: но там, у самого берега, их уже пересекла тёмная трещина и ширилась, кипя водой. Испуганно завыла собачка, которая осталась на берегу. Мы поменялись с нею ролями: поплыли по Волге, а она догоняла нашу льдину по грязному склону.
Что творилось с нами в первое время! Мы слиплись около шалаша кучкой и даже онемели. А льдина, безучастная ко всему, набирала скорость, торопясь на быстрину. Волга будто засасывала туда её. Берег плыл уже на почтительном расстоянии, прощально махали голыми ветками залитые, торчащие из воды тополя. Первым нарушил молчание Лёнька, какой-то весь сжавшийся, будто сморчок, и даже посеревший.
Всё ты, Грач! Придумал тоже, что кого-то надо спасать. Сами вот пропадай теперь.
Лёньке никто не ответил, словно мыи Грач, и я, и Валька Ларинанабрали в рот воды. Нечего греха таитьвсе трусили. Волны угрожающе кипели вокруг. Сыпал по-прежнему смешанный с ветром снег, будто желая спрятать нас от людских глаз. И ночь тут как тут. Наползла. Только и ждала, когда мы попадём на льдину, как в западню.
Впрочем, это была ещё не ночь, а вечер. Но от бурана, от туч сделалось пасмурно. Даже темно. А на Волге здесь между Студёным оврагом и городом было самое гиблое место. Русло сужалось, льдинам становилось тесно. Река словно жевала их.
Нас спасло то, что наша льдина с шалашом была массивней других. Но и она трещала и её захлёстывала вода. И постепенно крошилась, теряла размытые брёвна. Вскоре мы поняли: спасти нас может лишь чудо. И «чудо» это состояло из сцепленной проволокой связки. Если эту связку не размоет, не растолкает льдинамимы ещё продержимся, поживём. Ноги захлёстывало мутной ледяной водой, отчего наша льдина как бы проседалаи тогда мы ловко приплясывали и были похожи на плотогонов.