Прорыв за Гиндукуш был, конечно, подвигом и, как всякий подвиг, отразил неповторимый, личный характер своего творца. Но в уникальном рейде, где казалось бы, всё - природа, политика, даже время года - было против исследователя, видится и объективная научная необходимость, задача, которую Николай Иванович ставил себе и своему институту. Эту цель он очень точно объяснил в письме к профессору Левшину вскоре после возвращения из экспедиции. «По логике исследований приходится уделить исключительное внимание в ближайшие годы исследованиям сопредельных стран и вообще исследованию неисследованных областей. Все больше и больше укрепляемся в правильности географического подхода к решению основных вопросов селекции. Афганистан дал исключительный материал в этом отношении»
Географические устремления, которые вскоре погонят Николая Вавилова через плоскогорья Абиссинии и пустыни Алжира, вовсе не заслоняют от него судьбу родных полей, делянки отечественных селекционеров. Наоборот. Все ценное, что было найдено в первом «пекле творения», тотчас поступило на опытные станции Советского Союза. Собранные растительные богатства несколько лет изучались виднейшими растениеводами страны в Узбекистане, на Северном Кавказе, под Киевом, в Воронежской области. Особенно интересовали Вавилова афганские пшеницы. Подводя итоги этих опытов, Николай Иванович с удовлетворением писал, что доставленные из Афганистана формы «вскрывают такую широкую амплитуду наследственной изменчивости, такой огромный потенциал признаков, что нет сомнений, что отдельные элементы этого потенциала могут быть использованы для улучшения пшениц нашей страны и других стран». Он не ошибся: афганские мягкие и карликовые пшеницы не раз потом служили советской селекции.
Экспедиция 1925 года, труднейшая из всех многочисленных поездок Вавилова, до конца жизни оставалась самым любимым, самым гордым его воспоминанием. Торжество победителя слышится в строках, адресованных старому другу доктору П. П. Подъяпольскому: «Обобрал весь Афганистан, пробрался к Индии, Белуджистану, был за Гиндукушем. Около Индии добрели до финиковых пальм, нашли прарожь, видел дикие арбузы, дыни, коноплю, ячмень, морковь. Четыре раза перевалили Гиндукуш, один раз по пути Александра Македонского Собрал тьму лекарственных растений. Нигде в мире не видал столько аптек, аптекарей, как на юге Афганистана, целый цех табибов-аптекарей. Так и определил Кандагар «городом аптекарей и гранатов». Гранаты бесподобные»
О дорогах Кафиристана вспоминал он и позже, в Африке, на пути к Голубому Нилу и в Южно-Американских Андах. Из Америки писал друзьям, что, выдержав экзамен на перевале Парун, не боится больше никаких испытаний.
Об этом походе пришлось ему в 1928 году напоминать и своему бывшему спутнику Букиничу. Случилось это незадолго до приезда в СССР Амануллы-хана. К приезду высокого гостя срочно завершалась работа над «Земледельческим Афганистаном». Вавилов - автор и главный редактор книги - очень волновался по поводу качества бумаги, фотографий, перевода на фарси (часть тиража предназначалась в подарок эмиру). Но больше всего доставлял ему беспокойство его соавтор. Букиничу было поручено написать главы о почвах, об орошении и технике земледелия. Упрямый инженер долго отнекивался, тянул и так долго не сдавал свои главы, что поставил под угрозу все издание. Пришлось прибегнуть к решительным мерам. В один прекрасный день Вавилов привез Дмитрия Демьяновича в Пушкино (здесь, в бывшем Царском Селе, была к этому времени создана Генетическая станция, которой руководил Николай Иванович), привел в свой кабинет и, повернув ключ в замке, совершенно серьезно заявил, что не выпустит упрямца, пока рукопись не будет завершена полностью. Именно тогда, желая урезонить Букинича, Вавилов бросил ставшую ныне исторической фразу:
- Возьмите же себя в руки, Дмитрий Демьянович, ведь вы же герой, первый европеец, прошедший через Кафиристан с севера на юг. Подумайте только: первый!
Себя начальник экспедиции охотно признавал вторым.
Глава пятая
ДРУЗЬЯ ПУТЕШЕСТВЕННИЦА
1925-1929
Скажи мне, кто твой друг
В пору, о которой сейчас пойдет рассказ (между 1925 и 1929 годами), Николай Иванович Вавилов был человеком редкостного везения.
Фотографии тех лет рисуют ученого человеком рослым, коренастым, обладателем завидного здоровья. Темные небольшие усы, просторный лоб, всегда блестящие, очень живые глаза, жизнерадостная улыбка, быстро переходящая в глубокую сосредоточенность.
«Был он веселым, подвижным, - вспоминает профессор Е. Н. Синская. - Самая походка у него была легкая, быстрая Несмотря на то что он всегда куда-то бежал, он легко и останавливался, притом, остановившись так на всем ходу, мог долго проговорить со встречным. Если вопрос его сильно интересовал, он как бы забывал обо всем, а когда разговор заканчивался, мчался дальше. Сотрудники привыкли ловить его на лету».
Ленинградский график Н. Б. Стреблов, карандашу которого принадлежат наиболее удачные, по общему мнению, портреты Вавилова, жаловался: выражение лица Николая Ивановича меняется в тончайших нюансах так быстро и так часто, что художнику трудно уловить самое характерное. Стреблову тем не менее удалось запечатлеть главные черты вавиловской натуры: динамизм, целеустремленность, сосредоточенность. Полный творческих замыслов и энтузиазма, профессор готов одаривать ими всякого, кто душевно обнищал. Вот типично вавиловские строки из письма, отправленного в 1925 году впавшему в уныние сотруднику: «Впереди нужно сделать горы: заставить расти у нас хинное дерево, заставить яблони цвести от семян через несколько месяцев, персики плодоносить месяца через три-четыре после посева семян. Неплохо было бы заставить хинные прутики, которые у нас растут, накапливать процентов до 10 хинина вместо одного процента. Повторяю: задач перед физиологом и физиологией - гора. Жду от вас подвигов».
Он верил во все то, о чем писал, во всяком случае искренне верил, что ученый обязан стремиться к подвигам. Его собственные экспедиции 20-х и начала 30-х годов - непрерывный подвиг. Маршруты искателя культурных растений проходят по самым диким районам мира. Поломка самолета над Сахарой; ночь, проведенная по соседству со львом; встреча с разбойниками на берегах Голубого Нила; сбор пшеничных колосьев в зоне восстания друзов Родные и товарищи узнают о подобных эпизодах лишь случайно, в пересказе Николая Ивановича они звучат как мимолетные забавные приключения. Но подлинно близкие к Вавилову люди видят: тяготы экспедиций, опасности дальних дорог вместе с радостью познания составляют главную радость его жизни.
Удача требует признания, научный успех подобен в этом отношении успеху артиста. Вавилов не обойден славой. Изданная в 1926 году книга «Центры происхождения культурных растений» становится крупным событием в общественной жизни страны. Рецензии на нее появились не только в специальных, но и в общих, широко распространенных изданиях. «На днях я прочитал труд проф. Н. И. Вавилова «Центры происхождения культурных растений», его доклад «О законе гомологических рядов», просмотрел Карту Земледелия СССР - как все это талантливо, как значительно» - сообщает Максим Горький. Оценка Алексея Максимовича совпадает с официальной оценкой, которую получили эти исследования на родине ученого. Ему присуждена премия имени Ленина. В том же 1926 году его избирают членом высшего в стране органа - ЦИК.
Имя профессора Николая Вавилова не сходит с газетных полос. «Караван Вавилова пересек Абиссинию». «Вавилов: посылки с семенами из Сирии и Палестины». «Пензенские колхозники назвали именем профессора Вавилова свою артель».
Научные организации тоже не обходят его своим признанием. В тридцать шесть лет Николай Иванович избран членом-корреспондентом Академии наук СССР; в «Памятной книжке» академии за 1929 год Вавилов уже значится академиком, кстати - самым молодым: ему едва исполнился сорок один год. Одновременно его избирают в свои члены Академия наук Украины, Британская ассоциация биологов и Британское общество садоводства, Академия наук в Галле и Чехословацкая Академия сельскохозяйственных наук Доклады профессора Вавилова с интересом слушают делегаты международных конгрессов в Риме, Кембридже и Берлине.
Не хватит ли? О, вполне достаточно! Хотя здесь приведена лишь малая часть знаков общественного и научного признания, хлынувших на ученого после 1925 года. Пожалуй, кое-кто уже захлебнулся бы в этом потоке. Но Вавилов слишком мало придает значения внешним формам почета. Да, он удовлетворен. Но и только. Награды - лишь побуждение к дальнейшей работе. Так отвечает он президенту Географического общества, получив медаль «За географический подвиг», так пишет избравшим его иностранным академиям. Денежная премия тоже оставляет его спокойным. 8 октября 1926 года во время экспедиции он пишет жене из Иерусалима: «В газете «Дни» Вычитал о получении премии. Сама по себе она меня не интересует. Все равно пролетарии. Но за внимание тронут. Будем стараться».
Стараться - пожалуй, не совсем точное выражение. Николай Иванович и без того работает на полную мощь, работает как некая интеллектуальная фабрика, без передышки, во все возрастающем темпе. За пять лет пройдены тысячи и тысячи километров по дорогам пяти континентов; собрана уникальная по числу образцов коллекция семян и плодов культурных растений; основан крупнейший в стране научно-исследовательский институт; подготовлена и осуществлена организация Академии сельскохозяйственных наук имени Ленина. И при всем том - ни дня без строчки: за те же пять лет в научных журналах на русском и иностранных языках появляется пятьдесят публикаций профессора Вавилова.
«Считаете ли вы, месье, что Ваша жизнь сложилась удачно?» - спросил его корреспондент парижской газеты после возвращения из очередной экспедиции. Ни на секунду не задумываясь, ученый ответил утвердительно: «Да, очень». Это сказано вполне искренне. Да и почему не считать жизнь удачной? Во второй половине 20-х годов все складывалось для Николая Ивановича как нельзя лучше.
Никогда - ни прежде, ни потом - не чувствовал он себя таким нужным людям, государству, науке. Никогда не был так свободен в поступках, решениях. Жизнь не стала более легкой, скорее наоборот, но она до краев наполнилась творчеством, трудом, любовью. Да, и любовью. Пришел конец мучительной неопределенности в отношениях с женой. Екатерина Николаевна Сахарова из Саратова в Ленинград не поехала. Осела с Олегом в Москве, у родных. Со стороны казалось, что дело только в петроградской голодовке и отсутствии удобной квартиры. Но голод кончился, квартиру директор института получил, а Екатерина Николаевна не спешила расставаться со столицей. Современники вспоминают о Сахаровой как о женщине умной, образованной, но суховатой и чрезвычайно властной. Интеллектуальная связь между супругами была, очевидно, наиболее прочной и длительной. В письмах из Америки (1921 год) Николай Иванович подробно обсуждает с женой события политической, научной жизни, рассказывает о прочитанных книгах. В 1920 - 1923 годах Сахарова перевела, а Николай Иванович отредактировал несколько специальных сочинений, в том числе блестящую книгу английского естествоиспытателя Р. Грегори «Открытия, цели и значение науки». Но образ жизни Вавилова раздражал Екатерину Николаевну. Николай Иванович приехал. Николай Иванович снова уезжает. Николай Иванович навел полный дом гостей и толкует с ними до глубокой ночи. Никогда не известно, сколько в семье денег: профессор одалживает сотрудникам различные суммы и при этом не считает нужным запомнить, сколько дает и, главное, кому Так Екатерина Николаевна жить не могла. А Николай Иванович по-другому не умел. Несколько лет длилось какое-то подобие семейных отношений. Он в Петрограде, она в Москве. Деликатный по природе, Вавилов старается не допустить разрыва. Заботится, чтобы семья имела все необходимое, засыпает сына подарками, на лето забирает Олега в Детское Село. Получает приглашения и Екатерина Николаевна, но, как правило, покинуть Москву отказывается.
А жизнь идет своим чередом, на смену умирающему чувству приходит новое, молодое. Эту миловидную девушку можно встретить еще на саратовских любительских фотографиях. Елена Ивановна Борулина - первая аспирантка профессора Вавилова. Бог знает, когда уж оно зародилось, их чувство. Во всяком случае, Елена Ивановна, коренная волжанка, саратовка из строгой религиозной семьи, преодолевая отцовский запрет, уехала в Питер с первой же группой саратовских сотрудников Николая Ивановича. Хватила она в чужом городе лиха, но не отступила, не убежала под отцовский кров. Скромница. Труженица. С утра до ночи на полях, в лаборатории, за книгой. Их роман долго сохранялся в тайне. Только в 1926 году, когда разрыв с Сахаровой стал реальностыо, Елена Ивановна и Николай Иванович открылись друзьям. Ждали свадьбы, но никакого торжестве так и не состоялось. «Жених» готовился к дальней экспедиции и скоро умчался в более чем годовую поездку по Европе, Азии и Африке. А его подруга погрузилась в исследование мировой коллекции чечевицы (впоследствии Елена Ивановна стала крупным знатоком этой культуры). Супруги встретились лишь через двенадцать месяцев, в мае 1927 года, и не в Ленинграде, а в Италии, куда Николай Иванович пригласил жену на две недели.
Много раз потом собирала Елена Ивановна экспедиционные чемоданы своего беспокойного мужа, много раз пришлось ей встречать праздники в одиночестве, а в будни терпеть в своем доме нашествие невероятного числа гостей. Но дело мужа, привычки мужа всегда были для нее священными. Кандидат и доктор наук Елена Ивановна Борулина осталась той же верной, скромной, на все готовой подругой, какой была для своего учителя и мужа в годы голодного питерского сидения.
И друзьями Николая Ивановича судьба не обделила. Сначала наиболее близкие люди оставались в Москве, в Петровке: любимый учитель профессор агрохимии Дмитрий Николаевич Прянишников, однокашник и давний приятель, знаток бобовых Леонид Ипатьевич Говоров. Но постепенно круг близких начинает расти и перемещаться из столицы на периферию, в Ленинград перебираются наиболее талантливые биологи страны. Из Киева - цитолог Григорий Александрович Левицкий, из Ташкента - специалист по бахчевым Константин Иванович Панга-ло, из Тифлиса - ботаник Петр Михайлович Жуковский. Переехал и Говоров да еще привез с собой молодого талантливого генетика Георгия Дмитриевича Карпеченко. Ближайшие сотрудники, они становятся и ближайшими друзьями директора. Эта нераздельность личных и творческих симпатий - одна из типичных черт Вавилова. За пределами науки друзей он заводить не умел. Но уж те, кто попадал в «ближний круг», оставались там на всю жизнь.
Да, всё, решительно всё складывалось как нельзя лучше. И по личному, и по большому государственному счету. Торжественно отпраздновано было двухсотлетие Академии наук. Постепенно выходило из употребления словечко «спецы». Все чаще стало звучать уважительное - ученые. Возрождались международные связи: для русских исследователей открылся путь общения с иностранцами на международных конгрессах и конференциях. Появилась возможность беспрепятственно знакомиться с мировой научной литературой. Вавилов в восторге: единство, неделимость мировой науки - его любимый тезис. Он оказался одним из первых советских биологов, кого стали приглашать на международные научные встречи. Личное общение с коллегами - это великолепно. Вместо абстракции идей - живые лица, интонации, взрывы смеха после неудачного доклада и аплодисменты, награждающие талантливого экспериментатора или блестящего оратора. Присутствуя на конгрессах, легче понять, кто есть кто, после международных встреч не чувствуешь себя одиноким в науке: усилия твоих сторонников и противников, работающих над общей проблемой на разных материках, рождают азарт, увлеченность, желание добиваться собственных успехов. Он чутко ловит каждый звук в международном научном оркестре.
«Пишите о том, что творится нового, - просит он в декабре 1925 года своего командированного в Германию сотрудника. - Что подумывает Гольдшмидт: он большой олимпиец, но все же наиболее интересный в Берлине. Что делает Баур? Над чем сидит Винклер? Что поделывают Леман, Рейман? Нет ли чего любопытного по межвидовой гибридизации?» И снова в другом письме: «Зайдите при случае к злаковедам: Харланду, Боллу, Колленс, Лейти. В 1932 году, живы будем, всех увидим».
Он и сам неизбежно входит в круг чьих-то интересов и симпатий. Уже после двух-трех международных конгрессов обаятельный и общительный профессор из Ленинграда становится среди своих коллег фигурой весьма популярной. Ему охотно прощают несносный русский акцент (Вавилов и сам любит подшутить над несовершенством своего английского произношения). Но зато каждое выступление его полно оригинальных мыслей и наблюдений. «Никто не видел такого количества и такого разнообразия культур, какое видел и изучил Вавилов», - публично заявил один почтенный ботаник, и с этим согласился весь мировой синклит растениеводов и генетиков.