19 января: «Поля плохо возделаны. Культура по первому впечатлению чрезвычайно низкая, много сору, нет внимания к полю»
21 января: «Огромные возможности [местных] культур богатые почвы. Все можно буквально обратить в рай. Но пока ко всему этому почти не прикоснулись по-серьезному». Причины? Они на виду: «Ни регистра, ни кодекса законов, ни нормальной оплаты администрации страна не имеет. 10 - 11 миллионов населения существует без аграрного надела. Земля принадлежит господствующей этнической группе - амхарам, их два с половиной - три миллиона. Гала, сомалийцы работают на амхаров. Рабство фактически не ликвидировано» Ученый из Страны Советов не остается равнодушным к социальной драме вчера еще чужого ему народа. «Нужна коренная реформа землевладения. Это первое, парцеллизация (разделение. - М. П.) земли. Автономия земледельческого населения», - записывает он, имея в виду освобождение нищих арендаторов, тех, кто возделывает землю своими руками, от власти владельцев гигантских латифундий.
После десятидневного путешествия по Харару Вавилов добрался до Аддис-Абебы. Предстоящие в столице встречи тревожили. Еще в Джибути, едва вступив на африканскую землю, он записал в дневнике: «Чувствую себя как на Марсе. Один. Что дальше? Что россияне? Все риск. Пустят ли в Эритрею? Что Ras?» Из скупых строк явственно видятся тяготы, неизбежные для путешествующего гражданина СССР. Россияне - белые эмигранты - уже не раз чинили ему препятствия. Но одно дело - Лондон или Париж, где есть посольство под красным флагом, другое - Аддис-Абеба, где советский гражданин, не имея никакой официальной поддержки, полностью предоставлен самому себе. Рас Тафари, регент престола, а по существу абсолютный властитель Эфиопии, без разрешения которого нечего и думать о дальнейших поездках по стране, также оставался для Вавилова «белым пятном». Каков он, этот рас? Да и кто согласится представить ему ученого из Советского Союза?
Растениевод вынужден стать дипломатом. «Никогда не попадал в такой дипломатический круговорот, как здесь, - жалуется он Писареву. - Никто не верит, что- от нас может приехать ботаник собирать пшеницы. И все ищут причин более глубоких. А так как здесь клубок, то Вы поймете мое положение. Принимаю визиты, трачу тьму денег на сода-виски, коньяк, почти спился Боги великие и малые, когда же я выберусь из Аддис-Абебы?!» Но выбраться можно, только будучи представленным ко двору одним из послов. Приходится снова и снова принимать приглашения и приглашать к себе «влиятельных» лиц.
Первым в гостиницу к «красному профессору» приехал предупрежденный госпожой Вильморен французский посол. Затем потянулись остальные. Прислали приглашение представитель Японии, посол Греции. Во встрече с английским послом Николай Иванович был заинтересован особо: все еще надеялся получить хотя бы транзитную визу в Судан и Египет. Этот визит, самый неприятный из всех, живописал он в дневнике с обычным своим лаконизмом и темпераментом: «Попытка безуспешна. Слушают как рыбы. Приняли у министра [посла] Англии. Он видит, черт его дери, что перед ним [человек], не хуже его знающий Кембридж, - и все впустую». Кембриджские однокашники - ученый и чиновник, - как уже не раз случалось в подобных ситуациях, «общего языка не нашли».
С россиянами отношения тоже складывались не просто. Рядом с откровенными белогвардейцами (эти даже на рынке слушок пустили: «Не продавайте большевику зерно - сглазит») оказались в эмиграции честные интеллигентные люди, готовые помочь ученому земляку. Надо было за короткий срок разобраться, кто есть кто. «Клубок российских обывателей труден, - записывал Николай Иванович. - Есть сочувствующие, есть терпимые, есть обрезающие на ходу подметки, есть наследники престола Все пестро, подозрительно Отбитые жены. Ненависть друг к другу». Впрочем, он довольно быстро ориентировался в «клубке» и нашел себе действительно полезных и верных друзей.
Не столь проницательным оказался ученый, попав во дворец. Рас Тафари дважды приглашал русского в свои покои. В первый раз, когда посол Франции представил советского ботаника, беседа носила официальный характер. Рас получил в подарок переведенную на английский книгу Вавилова о центрах и новую Карту Земледелия СССР. Будущий император, очевидно, страдал подозрительностью в меньшей степени, чем аккредитованные при его дворе европейские дипломаты. Учёному из Советского Союза был обещан Открытый лист и высокий статут «Гостя Эфиопии». Еще через несколько дней последовало второе приглашение, на этот раз личное. В почтовой открытке с портретом раса Тафари, отправленной Писареву, Николай Иванович сообщил: «Имел две аудиенции в два с половиной часа. И обещал послать его Величеству книги на французском языке с программой большевиков, коей его Величество весьма заинтересован». В записных книжках аудиенция описана подробнее. Беседа шла с глазу на глаз, по-французски. Рас, опершись тонкими черными пальцами на стол, как зачарованный слушал рассказ о мировой войне, Распутине, отречении и аресте русского царя, о событиях Февральской и Октябрьской революций. Он выспрашивал подробности биографии Ленина, интересовался нотами Чичерина, почему переименовали Петроград, как идет жизнь в Советской России. Вопросам не было конца. Но в основном будущего императора интересовала судьба российской царской династии. Вечером в гостиничном номере, восстанавливая на память разговор во дворце, Вавилов резюмировал: «Впечатление от раса Тафари, как от человека, кое-что усвоившего и внутренне, и внешне от Европы, но не сильного волей. Это не Петр. Не почувствовал и мудрого политика».
Спустя несколько лет ученому пришлось убедиться в своей ошибке. Когда Муссолини бросил против нищей, полудикой страны свои танковые дивизии, император Хайле-Селасие I, бывший рас Тафари, показал себя энергичным военачальником и умным политиком. Он не только несколько раз отбивал атаки фашистских войск, но и сумел обратить против агрессора все мировое общественное мнение. Осенью 1935 года в Советском Союзе прокатилась волна митингов в защиту Абиссинии. Вавилов охотно и искренне выступал,на таких собраниях. Он даже написал для «Известий» большую статью об экспедиции в Эфиопию, статью, полную симпатий к народу-борцу и его руководителям. Что побуждало его делать подобные заявления? Только ли долг ученого-общественника? Думается, для Николая Ивановича было важно и другое: хотя странички абиссинского дневника остались неопубликованными, автору хотелось лично для себя пересмотреть прежние оценки, освободиться от давнего заблуждения. «Эфиопия представляет единственный остров среди огромного черного континента, еще борющийся за свое существование, - писал он. - Против него - вся современная техника вооружений, на стороне абиссинцев - горы, моральная сила и симпатии тех, кто против поработителей».
Караван вышел из Аддис-Абебы 19 февраля 1927 года. Однако этому памятному дню предшествовали не менее памятные недели сборов и приготовлений. Начальник каравана должен был на два месяца вперед предусмотреть все, от большого до самого малого: купить мулов, нанять погонщиков и солдат, купить винтовки и револьверы на случай встречи с хищниками. Николай Иванович заполняет страницы записных книжек названиями деревень, через которые пройдет маршрут, именами князей-расов, через провинции которых предстоит идти каравану. А рядом - списки продуктов, закупаемых на дорогу: консервы, сухари, сахар, чай. Нельзя забывать и про лекарства - на два месяца начальник каравана становится для своих подчиненных также и врачом. Кроме раствора карболовой кислоты, аспирина, английской соли и доверовского порошка, в абиссинском походе оказалось необходимым каскеровое масло от вшей и глистогонное. Последний препарат специально оговорен в контракте, который составляется у губернатора. Согласно этому контракту, начальник каравана обязан не только хорошо относиться к своим спутникам, сытно кормить их и в случае смерти похоронить по всем эфиопским законам, но также ежемесячно давать им глистогонное, ибо местные жители предпочитают сырое мясо вареному и жареному.
Сборы каравана невыносимо затягивались. «Трудностей много, самые нелепые, с которыми никогда не встречался нигде», - писал Вавилов жене в начале февраля. Недоразумения возникали главным образом оттого, что добросовестный и доброжелательный путешественник не всегда хорошо знал обычаи страны. Чтобы облегчить караванщикам и солдатам двухтыся-чекилометровый путь, Вавилов купил каждому по ослу. Ослов доставили во двор гостиницы, и весь с трудом подобранный «штат» каравана тут же разбежался. Оказывается, сесть на осла для взрослого мужчины - позор, на ослах ездят лишь дети и прокаженные. Конфузом кончилась и попытка начальника каравана обуть своих подчиненных. Розданные босым погонщикам сандалии мгновенно исчезли: караванщики продали обувь на том самом рынке, где Вавилов на час раньше купил ее. Чтобы не попадаться больше впросак, Николай Иванович принялся расспрашивать местных коммерсантов: итальянцев, англичан, французов, которые уже проводили торговые караваны по стране. Их советы также попадают в записную книжку: «Средние цены: 1) начальнику каравана - 25 талеров в месяц + три талера на харчи, 2) Солдаты по 10 талеров в месяц Жалованье в дороге не давать». Однако от одного горячо рекомендованного ему приобретения ученый отказался: он не взял с собой запас кандалов на случай нарушения дисциплины. Более опытный в таких делах губернатор Аддис-Абебы покачал осуждающе головой: «Попомните, молодой человек»
17 февраля Вавилов послал Писареву открытку: «Сегодня караван (И мулов, 12 человек и 7 ружей, 2 копья, 2 револьвера) выступает в глубь страны, к верховьям Нила. Путь Анкобер - Гондар - Асмара (Эритрея). Надеюсь, если не съедят крокодилы при переправе через Нил, быть в начале апреля в Асмаре». Крокодилов в дальнейшем удалось одолеть, но осилить беспорядок, царящий в многолюдных канцеляриях Аддис-Абебы, Николай Иванович так и не сумел. Чиновники в надежде на взятку еще на два дня затянули составление контракта. «Порядочки замечательные, - с сарказмом записывал Вавилов после многочасового ожидания какого-то писаря. - Нужно адово терпение» И снова: «Нервы мои уже вышли из равновесия. Кругом появилась тьма типов, которые устраивают всякие напасти, чтобы получить бакшиш. Людей, которым дано жалованье вперед за месяц, не соберешь. Еще не уверен, выедем ли сегодня, [хотя] уже 12 часов дня На два месяца нужно держать нервы в вожжах. Предвижу кафиристанский аналог».
Дороги Абиссинии в целом оказались более легкими, чем в Кафиристане, да и население - не чета обитателям Гиндукуша: добродушное и гостеприимное. Но нравы черного материка не раз заставляли ботаника вспоминать самое трудное из его путешествий - путь через Восточный Кафиристан. В деревнях, таких же нищих, как и афганские, и в городах, которые не многим отличались от деревень, одетые в рубища жители встречали караван с восторгом. Все спешили накормить, а главное - напоить гостей. То, что Абиссиния - родина твердых пшениц, ныне оспаривается, но неоспоримо, что именно здесь родина крепких спиртных напитков. «К вечеру, как правило, в деревне и в городе трудно найти трезвого человека, поголовно от мала до велика все навеселе, и в первую очередь караван». Кувшины с течем, крепким напитком из пчелиного меда, и ячменным пивом талу разрушали и без того не очень прочную дисциплину солдат и погонщиков. Несколько раз пьяные караванщики пытались пускать в ход ножи, и начальнику приходилось разнимать драчунов. А когда однажды среди ночи особенно горячий поклонник Бахуса, не внемля никаким уговорам, принялся отвязывать мулов, Николай Иванович с грустью вспомнил о предупреждении губернатора Аддис-Абебы: буяна пришлось скручивать веревками. Впрочем, наутро (опять это эфиопское добродушие!) вчерашний дебошир как ни в чем не бывало взялся за свои обязанности.
Ночами, когда перепившиеся караванщики спали, завернувшись в одеяла и неизменную белую шаму - плащ, ученый занимал пост у костра. Надо было поддерживать огонь, время от времени стрелять в воздух, отгоняя диких зверей. Ему тоже не мешало бы отдохнуть, тем более что специально для охраны лагеря в Аддис-Абебе было нанято семь вооруженных солдат. Но что поделаешь, если даже главный помощник начальника каравана, переводчик Торо Тенсай (прозванный за свои знахарские познания хакимом - доктором), человек, в общем, покладистый и исполнительный, оказался не настолько надежным, чтобы доверить ему ночное дежурство. Вавилов не ропщет. За время ночных бдений он успевает прочитать несколько итальянских книг о природе Эритреи и в чаянии будущих путешествий начинает даже заниматься испанским. Выручает во время вынужденных ночных бдений дикий кофе. Двух чашек хватает, чтобы не спать, чувствовать себя бодрым и зорко исполнять обязанности стража. Родина кофе, кстати сказать, тоже Абиссиния.
Другое бедствие здешних мест - обилие начальства. По нескольку раз в день то на пустынной тропе, то у ворот какой-нибудь деревушки в пять хижин возникал перед караваном некто босой, но вооруженный, в обшитом парчой мундире и требовал документы. Даже огромные императорские печати не всегда удовлетворяли строгую заставу. Надо было заручаться дополнительными разрешениями от начальников провинций - расов. Впрочем, встреча с казазмагом (второе лицо после раса) или с генералом - фитурари - зло сравнительно небольшое. В крайнем случае приходилось задержаться, чтобы выпить несколько стаканов теча за здоровье хозяина. Куда более опасными оказывались чины малые - «шумы», начальники деревень и небольших городков. Такой «шум» мог явиться на базар и без всякой видимой причины запретить торговцам продавать иноземцу провиант. А то и вовсе не разрешит двигаться дальше. Однажды, это было уже в конце похода, неподалеку от границы с Эритреей, в провинции Тигре, один такой ретивый служака попытался даже отнять у начальника каравана Открытый лист правителя Эфиопии. Его возмутило, что документ составлен на амхарском, а не на тигрейском языке. Выручать уникальную бумагу (без нее по Абиссинии нельзя сделать и одного перехода) пришлось чуть ли не силой. Вот типичная для тех дней запись из дневника Николая Ивановича:
«12 марта. Караван проводит весь день в Дангале. Сегодня суббота. Оказывается, что, начиная с Аддис-Абебы; суббота является основным недельным праздником Начальство Данга-лы - «шум» - пытается задержать караван из-за отсутствия специального разрешения раса Хайлы, правителя Годжама. Документы центрального правительства считаются недостаточными. К вечеру весь город перепился, в том числе и «шум». Даже ворота забыли закрыть. В потреблении напитков городские дамы не уступали мужчинам. Около Дангалы много лагуссы [злак], из которого добывают араки - водку, много гиши, заменяющей хмель, много меда, из которого с прибавлением гиши готовят крепкий напиток. Всю ночь придется дежурить Аш-керы [погонщики] исчезли в городе. Мулы без корма Ночью явился «шум» за подарками. Кое-как снабдивши начальство вазелином, зеркальцами и дешевыми духами, коробками консервов и коньяком [все это взято в дорогу специально, в предвидении подобных встреч], выпроваживаем его в город спать До утра пришлось быть на страже».
Утренние заботы начальника каравана столь же тягостны: «С трудом поднимается караван, едят без конца, греются у костров Всех надо самому будить, снимая с них одеяла и шамы Дисциплину привить безнадежно» Но несмотря на препятствия «шумов», пьянство и недисциплинированность караванщиков, воля ученого торжествует. Как бы ни был труден путь, люди и мулы делают ежедневно от 30 до 40 километров. Сам Вавилов проезжает еще больше. Он то и дело отклоняется от основного маршрута, чтобы осмотреть окрестные поля, собрать образцы теффа, ячменя, пшеницы, дурры. Мулы ревут: от дальних переходов у них сбиты спины. Люди простужены - ночи на высоте 2500 - 2800 метров холодны, после захода солнца нередко перепадают дожди. Но начальник каравана не соглашается на непредусмотренные остановки. Он твердо решил 31 марта пересечь границу Абиссинии и Эритреи.
Вверх Вниз И снова вверх по узким, осыпающимся тропам. Внутренняя Абиссиния - каменистое плато, рассеченное глубокими каньонами до тысячи и более метров глубины. Они прорезают каменную плоть страны во всех направлениях, как морщины лицо очень старого человека. Ущелья мрачны и труднопроходимы. Особенно опасен спуск к Голубому Нилу. На дно теснины, где извивается бело-голубая полоска великой реки, можно добраться только пешком. Мулов ведут под уздцы. На спуск и подъем уходит почти три дня. Вода на переправе едва достигает мулам по брюхо, но вступить в нее караван рискует лишь после получасовой ружейной пальбы: кругом тьма крокодилов.
Чем севернее, тем круче горы, хуже тропы. Но в записи путешественника, наоборот, проникает умиротворение и оптимизм. Срабатывает, очевидно, тот благодетельный механизм ва-виловского характера; который помог ученому в 1921 году «не замечать» петроградского голода и холода, а в Афганистане уберег от страха перед саблями басмачей. Николай Иванович умеет так глубоко и безраздельно погружать себя в океан научных интересов, что бытовые неприятности в его сознании отодвигаются, блекнут, превращаются в незначащие тени. Армия фаланг и скорпионов приползает на свет фонаря в его палатку, рев леопарда на рассвете приводит караван в ужас, еще одна стычка между солдатами и погонщиками Вавилов хладнокровен и деловит. Хитро орудуя фонарем, он отводит ядовитых насекомых подальше от стоянки людей и мулов, организует отпор хищнику и в который раз принимается урезонивать своих беспокойных подчиненных. Все это - налог, который ботаник и растениевод безропотно готов платить за право собственными глазами увидеть великий сад земли. Но мысли его заняты совсем другим. Как магнитная стрелка, они неизменно обращены на главное, на те действительные неожиданности, которые рассыпает Африка перед внимательным наблюдателем.