Письмо к сотрудникам, отправленное из Перу (г. Куско) 7 ноября 1932 года, воссоздает атмосферу увлеченности, в которой проходит каждый день, каждый час путешественника. «До черта тут замечательного и интересного. Пример картофель. Все, что мы знаем о нем, надо удесятерить Изучая поля цветущего картофеля в Перу, убедился, что все так называемые местные сорта еще могут быть разбиты на сотни форм, да каких Цветы различаются по размеру вдвое, чашелистики в десять раз, есть с раздельными и спайными лепестками, сколько тут химер, гамма цветов на любом поле, от синего темного, через весь ряд до белого да с орнаментом, а листва А засим физиология. Словом, сортов и разновидностей ботанических тут миллионы Я не сомневаюсь, что если диалектику картофельную тронуть всерьез в Перу и Боливии, то мы переделаем картофель как хотим. До черта видов дикого, культурный в таком виде, что хотя и видел «пекла творения», но такого еще не видел Это все в таком ошарашивающем разнообразии и так локализовано, что только недоразумением можно назвать недоучет целых два века селекционером и генетиком того, что тут есть».
С обычным лукавством, будто между прочим, бросает Николай Иванович несколько слов о политической обстановке, в которой приходится работать. «Чинят сукины дети препятствия, слежка на каждом шагу. Тут «русских» боятся, как дьявола». И снова обращается к теме, которая его более всего интересует: откуда происходит та или иная культура. «С кукурузой дело явное - Центральная Америка. Думаю, что и с хлопком для нас максимум интереса в Ц. Америке. Забрал перувианцев. Отправил восемь посылок по пять кило. Не могу не посылать»
Путешественник на три месяца оторвался от всего мира, но ни на вершинах гор, где идет охота за семенами хинного дерева, ни на хлопковых плантациях не забывает он о главной цели, ради которой предпринята эта экспедиция и все другие прошлые и будущие походы ученых. «Издали еще яснее, что, dear friends ', дело делаем мир баламутим [1 Дорогие друзья (англ.)]. И к сути дела пробираемся. Институтское дело большое и всесоюзное и всемирное. Не всем это понятно, но работой и результатами себя оправдаем».
Об экспедиционных трудностях мы из писем узнаем очень мало. Только то, что на снеговых вершинах Кордильер путешественник промерз, простудился, но «времени не потерял». Между тем на границе Боливии и Парагвая в это время шла война, в соседнем Чили академика Вавилова снова без всяких причин арестовали, а в Уругвае его деятельность была парализована законом столетней давности, по которому вывоз каких бы то пи было семян из страны запрещался. Но Николай Иванович не зря утверждал, что родился в рубашке. Пребывание в зоне военных действий и арест сошли для него благополучно.
Осенью 1932 года Антуан де Сент-Экзюпери уже не жил в Америке. Один из тех, кто проложил воздушные пути над огромным, слабо населенным материком, кто первым начал летать ночью, теперь вернулся на родину. В то время, когда Вавилов в Майами готовился сесть на аэроплан Линии, бывший пилот Линии Экзюпери пожинал во Франции горькую славу за свой недавно опубликованный «Ночной полет». Нет, книга не провалилась. Наоборот, читатели мира с восторгом приняли полный высокого драматизма рассказ о тех, кто, преодолевая страх, усталость и ураганы, ведут маленькие деревянные самолеты над пустынями и лесами. Книга заслужила больших тиражей и литературной премии. Но административные авиационные круги тем не менее обрушили на голову писателя весь свой ведомственный гнев. Ведь он посмел публично обнажить опасности, которые сопровождают пассажира и летчика в ночном полете! Думаю, что Николай Иванович читал газетную перебранку по этому поводу и был знаком с гремевшей в те годы повестью.
И все-таки для передвижения по Южной Америке избрал советский путешественник ночные перелеты на почтово-пассажирских аэропланах. Они были рискованны, эти перелеты, зато экономили драгоценное дневное время.
Помните, как в книге «Ночной полет», описав страшный ураган, который погубил самолет Фабьена над Патагонией, Экзюпери рисует потом благополучное возвращение на аэродром в Буэнос-Айрес другого почтово-пассажирского из Парагвая? «Девять пассажиров, закутавшись в пледы, прижимались лбами к своим окошкам, как к витринам с драгоценностями: маленькие аргентинские города уже перебирали во мраке свои золотые четки, а над ними отливало нежным блеском золото звездных городов. Впереди пилот поддерживал своими руками бесценный груз человеческих жизней Буэнос-Айрес уже заливал горизонт розоватым пламенем, готовый засверкать всеми своими камнями, подобный сказочному сокровищу. Пальцы радиста посылали последние радиограммы - точно финальные звуки большой сонаты, которую он весело оттарабанил в небе Потом радист убрал антенну, зевнул, слегка потянувшись, и улыбнулся: «Прибыли!» За умиротворенным тоном автора, за восхитительным зрелищем не укрытых тучами и туманом ночных городов угадывается облегченный вздох летчика: на этот раз пронесло.
Николай Вавилов не мог быть одним из девяти счастливцев: он не бывал в Парагвае. Но трагическая судьба патагонского самолета легко могла оказаться и его судьбой. С юга Чили до столицы Аргентины Буэнос-Айреса он добирался именно так - через всю Патагонию ночным самолетом.
Что осталось от этих полетов в его памяти? Чувство пережитой опасности? Воспоминание о былых тревогах? Профессор Лидия Петровна Бреславец, которая в Москве в зале Политехнического музея слушала доклад Вавилова о поездке в Южную Америку, вспоминает: «Доклад, как всегда, был насыщен фактами и наблюдениями, все слушали с напряженным вниманием и вдруг в одном месте засмеялись В перерыве Николай Иванович спросил меня, что смешного было в его докладе. Он не заметил, как похвалил летчиков в Аргентине - летают и ночью (тогда это было редкостью), можно, по крайней мере, привести в порядок записи, сделанные днем. Ему не пришло в голову, что другим людям надо отдыхать».
Путешествие по Америке, начатое в сентябре 1932 года, завершилось в конце января 1933 года. Позади лежали семнадцать государств и территорий. В паспорте путешественника не оставалось больше места для виз. Документ был покрыт спними и фиолетовыми квадратами печатей с текстом на английском, испанском и португальском языках. Как в колоссальном калейдоскопе, проплыли перед глазами пшеничные поля Канады, роскошные апельсиновые сады Флориды, заросли сахарного тростника на Кубе, травянистая пампа Аргентины и льдистые тропы на вершинах Кордильер. Но в этом немыслимом разнообразии, в карусели красок и запахов чувствовалась одна общая, единая для всех стран настораживающая деталь. Молчаливые безлюдные цеха скотобоен в Аргентине, замершие медеплавильные заводы в Чили, плантации, где плоды оставались гнить на ветвях, напоминали, что от Баффиновой земли до мыса Горн материк потрясает тяжелая болезнь - кризис.
На первый взгляд могло показаться, что Америка 1932 - 1933 годов процветает. Великолепные по своей архитектуре города, толпы хорошо одетых людей на улицах, отлично оборудованные научные учреждения.
Но в Гватемале и Гондурасе агрономы с удовлетворением поведали путешественнику, что банановые плантации поражены фузариозом - болезнью, которая губит плоды. При нынешних обстоятельствах это бедствие стало величайшим благодеянием. Ведь девать бананы и без того некуда, а фузариоз уменьшает конкуренцию, сокращает производство. Еще в 1930 году, во время своей второй поездки в Америку, Вавилов слышал, как видный калифорнийский агроном радовался, глядя на недавние посадки апельсинов: «Хорошо, что эти плантации так молоды, а то что бы мы стали делать с урожаем?» Спустя два года кризис еще больше разорил садоводов. В США и странах Центральной Америки советский ученый ехал целые мили мимо садов, обреченных на гибель: никто не хотел снимать урожая плодов. Невыгодно!
В Чили остановилась работа в копях, где разрабатывалось ценнейшее удобрение - селитра. Зато Бразилия, огромная страна, превышающая размерами Соединенные Штаты Америки, начала производить новое, неслыханное в истории агрономии удобрение: золу кофейных зерен. По распоряжению правительства упавший в цене знаменитый бразильский кофе начали сжигать в специальных печах и золу вывозить на поля. До столь рационального способа додумались не сразу. Сначала, между 1927 и 1932 годами, кофе в мешках выбрасывали в океан.
С кофейной трагедией Вавилову пришлось столкнуться, едва он ступил на бразильскую землю. Это произошло в середине декабря 1932 года. Самолет совершил посадку в одном из южных штатов страны, Сан-Паулу, в порту Сантус. Вот уже полтораста лет этот крупный морской порт служил для вывоза кофе на международный рынок. В конце XVIII века кто-то случайно завез в Бразилию семена кофейного дерева, и растение это, извечно произраставшее в Аравии и Абиссинии, обрело на южноамериканской земле свою вторую родину. И пе просто вторую, но надо сказать - любимую родину. Штат Сан-Паулу к началу XX века давал девять десятых мировой продукции кофе, и порт Сантус едва справлялся с вывозом главного богатства страны. Теперь морские ворота Бразилии служили совсем иной цели. Правда, Вавилов нашел портовые причалы заваленными кофе, но судьба этих кофейных гор была предрешена. В надежде поднять цены на товар экспортеры кофе уже утопили сто миллионов центнеров и готовились продолжить свое дело.
Эта несуразность показалась ученому еще более дикой, когда по красивой дороге автомобиль помчал его от океана к городу Сан-Паулу. Поднимаясь, дорога прорезала несколько сельскохозяйственных зон. Сначала по сторонам зазеленел сахарный тростник, его сменили пышные апельсиновые сады, а еще выше пошли целые леса кофейного дерева. Именно леса, ибо в штате Сан-Паулу кофе занимает до двух миллионов гектаров. В столице штата Николай Иванович нашел «первоклассный», как он записал в дневнике, Агрономический институт, также занятый проблемами кофейного дерева. Но ни усилия ученых, ни прекрасные почвы и подходящий климат не способны были спасти от разорения граждан богатейшей страны. Кризис
Хотите увидеть настоящий девственный лес Южной Америки? - предложил как-то русскому гостю ботаник Хене, сотрудник биологического института в Сан-Паулу. Шел десятый день пребывания Вавилова в Бразилии. Конечно же, он хочет. Но разве тропические леса лежат так близко к городу? Оказывается, здешние ботаники специально сохранили в виде заповедника большой кусок диких джунглей. Они построили на краю леса маленькую гостиницу (никакой прислуги, постели готовы, консервы и сухари хранятся в плотно закрытых контейнерах), проложили через болотистый грунт деревянные мостки. Каждая из таких дорожек носит имя одного из великих натуралистов прошлого: тропа Линнея, стежка Ламарка
Несмотря на мостки, отправляясь в лес, пришлось запастись водонепроницаемой обувью и плащами - в тропическом лесу дождь идет по два-три раза в день. Что сказать о тысячекратно описанном девственном лесе тропиков? Не лучше ли послушать самого путешественника?
«Когда идет дождь, все замолкает, вся жизнь притихает. Но вот ливень прошел, показалось голубое небо, засияло солнце, и все ожило. Начинается невероятная трескотня цикад, какой-то своеобразный шелест, треск сучьев. Вылетает множество колибри, разнообразных насекомых, среди которых то и дело можно видеть огромных, изумительно красивых голубых перламутровых бабочек В этом лесу огромное количество наклонившихся, упавших деревьев. Все эти погибающие деревья быстро покрываются эпифитами и сами по себе представляют целую флору орхидей, папоротников - эпифитов Это богатство растительной жизни - самая характерная особенность тропиков. На ничтожном клочке в две тысячи гектаров флористы, исследовавшие его, нашли более двух тысяч видов высших цветковых растений, то есть флору большой европейской страны. Это не считая мхов, водорослей, грибов, которые, вероятно, еще в два раза должны увеличить видовой состав этого маленького типичного уголка влажных теплых тропиков.
Особенность тропических лесов Южной Америки та, что они почти не знают крупных животных. Но зато там огромное количество мелких животных, начиная с обезьян всех цветов - рыжих, бурых, черных, пятнистых, лазящих по деревьям, цепляющихся одна за другую. Все это кричит, пищит Изредка можно слышать рев ягуара, единственного крупного животного После дождя вылетают райские птицы и пестрые попугаи, которые наполняют воздух своим своеобразным рокотом».
Что особенно привлекает Николая Ивановича в тропическом лесу? В тропических зарослях становятся явственными сложные взаимоотношения разных видов, тут виднее пути эволюции жизпи, развитие растительных форм. Недаром в тропики стремились всегда естествоиспытатели-философы, такие видные творцы научной биологии, как Гумбольдт, Уоллес, Дарвин, Аза Грей. Для дарвиниста и эволюциониста экскурсия в лесную лабораторию - что-то вроде посвящения в орден рыцарей большой биологии. Вступив под мрачные влажные своды, Вавилов забыл обо всех опасностях, которые подстерегают здесь путешественника: о болотах и трясинах, о миллионах жаждущих крови клещей, муравьев, москитов, о ядовитых листьях некоторых растений. Восторженность слышится в тех строках дневника, которые повествуют о поездке в тропический лес: «Каждый натуралист должен побывать в тропиках, чтобы хоть один раз ощутить все буйное развитие жизни, всю гамму красок животного и растительного мира, все сложные взаимоотношения от живого к неживому, от эпифитов к паразитам, чтобы почувствовать созидательную силу жизни».
В тропическом бразильском лесу Вавилову посчастливилось побывать еще раз. К вечеру 2 января 1933 года гидроплан сел возле города Белен. Вавилов взглянул в иллюминатор и не увидел ничего, кроме коричневых волн, которые плескались у самого брюха гидроплана. Это не был океан, и в то же время кругом, куда доставал глаз, простиралась водная поверхность. «Амазонское море, устье великой реки, - пояснил спутник, - здесь, возле Белена, оно достигает трехсот километров в ширину».
И вот уже маленький пароходик, покинув устье Амазонки, пробирается вдоль южного рукава. Публика на палубе демонстрирует гостю разнообразие речной фауны; шныряющих у самого борта синих, розовых, голубых рыб, лениво раскинувшихся на берегу аллигаторов. (Через несколько дней на званом обеде Николаю Ивановичу преподнесли на первое типичное бразильское кушанье: кусок вареного крокодила. Отведав блюдо, похожее на рыбный студень, путешественник отнюдь не осудил его.) Но ботаника более всего интересует все-таки мир тропических растений. Пальмы. В долине Амазонки их насчитывается до восьмисот видов. На них хочется смотреть без конца. «Нигде в мире нет такого разнообразия Особенно эффектны большие группы пальм с их стройными стволами, с кронами, поднятыми кверху, с яркими, собранными в зонтики или в метелки плодами То сочетаясь группами, то произрастая порознь, они представляют такое разнообразие форм, от которого трудно оторвать взор».
Пароходик ныряет в глухой коридор, образованный ветвями каких-то мощных деревьев. Приятно встретить старых знакомцев: ведь эти гиганты с густой листвой - какао. Здесь в лесу, на своей родине, они куда крупнее, чем их культурные собратья на плантациях в штате Байа. Только ромбовидные плоды, которые сидят у этого дерева прямо на стволе, у культурных сортов несколько более крупные. Если вскрыть оболочку, под ней приятная на вкус и вполне съедобная мякоть, в которой вкраплены семена. Индейцы охотно едят пульпу. Но плантаторов интересуют только семена, из которых после обработки можно получить знаменитый на весь мир порошок бразильского какао. До пятисот центнеров порошка дает одно такое дерево! К великой печали бразильцев, с какао произошло то же самое, что с каучуковым деревом: оно рассеялось по свету, и владельцам плантаций в Байо приходится вести борьбу не на жизнь, а на смерть со своими конкурентами из Африки и Центральной Америки.
А вот и еще один колосс. Вавилов спешит навести свою фотокамеру на американский орех невероятного роста. Спутники интересуются, знает ли русский коллега, что это такое. Еще бы не знать! Колосс Амазонки дает самые вкусные в мире орехи. Ядро порой на три четверти состоит из нежного «перламутрового масла». Одно плохо: скорлупа у этого ореха невероятно тверда, и горе тому, на кого обрушится этот тяжеловесный шар!
Все дальше плывет пароход мимо стаи обезьян, которая провожает его истошными криками, мимо небольших селений негров и индейцев, коренных жителей Амазонки. Это именно селения, даже деревней не назовешь те несколько хижин, что сгрудились на невысоком, кое-как очищенном от леса холмике. Посевов не видно. Домашних животных тоже нет. Чем живут эти лесные люди? Нищие? Да. Но нищие на свой особый, тропический манер. Как ни страшны леса Амазонки, погибнуть с голоду здесь невозможно. Круглый год, сменяя друг друга, плодоносят здесь сотни видов плодовых деревьев. Дикие плоды, конечно, не так хороши, как садовые, но если добавить к фруктовому меню мясо обезьян, рыбу, птицу, аллигаторов, то, оказывается, можно прожрить в лесу и без посевов.