На японской каучуковой концессии гостей ждал ночлег в чистеньких домиках, как будто только что перенесенных из Осако или Киото, и традиционный рис, который пришлось есть по-японски - палочками. За чашкой чая начался разговор о целях и надеждах тех, кто начал недавно корчевать лес Амазонки. Концессионеры утверждали, что климат бразильских лесов мало чем отличается от климата их родины. Почвы здесь тоже не хуже японских. Так что вести тут хозяйство агрономам Страны восходящего солнца было совсем не так уж трудно. И действительно: наутро, отправившись в экскурсию, приезжие смогли увидеть на участках, отвоеванных у леса, плантации риса и чанного куста - растений, чья родина лежит по другую сторону Тихого океана.
Прекрасные автомобильные дороги из тщательно пригнанных друг к другу древесных стволов глубоко проникали в лесные дебри. Хозяева избегали упоминать во время беседы проблему каучука, но в лесу Вавилов быстро разыскал рощу дикой гевен, возле которой расположились молодые посадки культурного каучуконоса. Дикари - гиганты в четыре обхвата - с корой, израненной многочисленными насечками, напоминали заслуженных воинов-ветеранов. С мая по ноябрь бродят по лесам Бразилии собиратели каучука. Большими ножами насекают они деревья и подвешивают пониже ножевой раны специальные оловянные чашки, куда за ночь набегает малая толика млечного сока Сок застывает, превращаясь в эластичную массу. Это и есть лучший в мире каучук, цена на который во время первой мировой войны доходила до трех и более долларов за килограмм. Впрочем, давно уже миновало время, когда мир мог удовлетворяться каучуком, собранным в столь скромном количестве. К началу XX века девяносто процентов мирового каучука добывалось на плантациях Явы, Малаккского полуострова и еще нескольких тропических островов и полуостровов, принадлежащих англичанам и голландцам. Японцы и американцы не менее англичан нуждались в этом стратегическом сырье, но им попросту негде было разводить плантации гевеи. Оставалось одно: вернуться на родину каучуконоса и заводить концессии в самой Бразилии.
Плантация гевеи напомнила советскому ботанику, что он и сам далеко не равнодушен к проблеме каучука. Советский Союз начал строительство гигантских автомобильных заводов. Шинная промышленность остро нуждается в каучуке. Можно, конечно, покупать каучук, но может ли великая держава всецело находиться в зависимости от экспорта столь важного товара? Первый растениевод страны чувствовал себя в ответе за решение этой государственной задачи. В 1930 году, во время своей второй поездки в Америку, Николай Иванович попытался разрешить «каучуковую» проблему с помощью большого ботанико-географического поиска. Дважды пересек он Мексику, изъездил Техас, Алабаму, штат Джорджия и Флориду, добрался до Гватемалы и Гондураса. Он подверг анализу более двадцати растительных родов и сотни видов, способных давать каучук. Он вовлек в свой поиск множество агрономов, селекционеров, физиологов растений и даже самого Эдисона, изобретателя электрической лампочки, Томаса Альву Эдисона, который разрешил русскому профессору беспрепятственно собирать нужные ему растения на своей флоридской опытной ферме. Среди осмотренных и изученных каучуконосов были и большие деревья, и травы, и кусты, и даже лианы. Из всего этого разнообразия Николай Иванович выбрал довольно невзрачный на вид кустик, произрастающий в сухих предгорьях Мексики, - гваюлу. Каждый такой кустик, не достигающий взрослому человеку до колена, мог дать от 40 до 50 граммов чистого каучука. «Мексиканец» был доставлен в Советский Союз и поселен в Туркмении, где вировцы детально исследовали его привычки, вкусы, требования. Вавилов не ошибся: гваюла прижилась на новом месте. Конечно, она далеко уступала мощным бразильцам, но свое полезпое дело этот скромный кустик все-таки сделал.
Пора возвращаться назад. Пароходик доставил Вавилова и его спутников в Белен. Аэродром. Стоя на самолетном трапе, Николай Иванович Вавилов выдержал последнее испытание - атаку корреспондентов газет. «Что вы думаете о Бразилии?» Как легко было отвечать на этот вопрос в первый день и как трудно это сделать сегодня, три недели спустя! В памяти, как на киноэкране, вспыхивают ослепительные краски тропического леса, щедрое изобилие бразильских садов, океанские волны в устье Амазонки, обреченные на гибель кофейные горы в порту Сантус и стада автомобилей, замерших на прекрасных улицах Рио-де-Жанейро из-за отсутствия бензина. «Что я думаю о вашей прекрасной стране? - путешественник улыбается и машет провожающим шляпой. - Я думаю, что вся Бразилия - в будущем!»
Он привез домой подарки, во много раз более дорогие, чем обещал. Новые сорта культурного хлопчатника с острова Тринидад, полный набор всех лучших селекционных сортов по льну, пшенице, кукурузе из Аргентины. Из Канады - новые сорта кормовых трав, из Перу и Боливии - неизвестные европейцам виды картофеля.
Вавилов не скрывал: это не только его личные находки, вместе с ним трудился целый интернационал науки. Он писал: «В качестве спутников почти всегда меня сопровождали компетентные агрономы и руководители научных учреждений. Через них мне удалось достать много ценнейших материалов, необходимых для СССР».
Самой дорогой находкой были семена хинного дерева. «Дела хинные» на несколько лет стали одним из наиболее личных дел Николая Ивановича. В его архиве сохранились две машинописные странички, предназначенные, очевидно, для печати, но почему-то не опубликованные. Озаглавлен этот документ в обычной для Вавилова броской и выразительной манере: «К чему я буду стремиться в 1936 году». Среди четырех важнейших научных проблем, которыми заняты мысли первого растениевода страны, перечислена и хина. «Задача, в которой мне непосредственно приходится принимать участие, - это проблема хинного дерева в наших влажных субтропиках. Тысяча девятьсот тридцать шестой год является решающим на этом участке: впервые закладываются полупроизводственные плантации»
Капризное деревце долго не желало расти на русской почве. Оно гибло от самых ничтожных заморозков, болело. В Перу его пестуют десятки лет, потом рубят и сдирают содержащую хинин кору. Но у советских ученых не было в запасе не только десятков, но даже нескольких лет. Страна вела решительную схватку с малярией. Хинин был нужен сейчас же, немедленно. В 1933 году пришлось завезти из-за рубежа сорок пять тонн препарата, в следующем году - восемьдесят восемь тонн. Но в том же 1934 году из тоненьких однолеток хинного дерева, выращенных в Сухуме, новым, нигде раньше не применявшимся способом был выделен хинет - смесь алкалоидов, препарат, вполне способный заменить чистый хинин. Автором нового метода был Вавилов. Он рассчитал: чтобы удовлетворить потребность Советского Союза в лекарстве, нужно иметь тысячу гектаров однолетних посадок хинного дерева. Большинство ответственных лиц объявили этот план и с научной, и с производственной точки зрения нереальным. Деревце слишком капризно, в СССР нет для него подходящего климата, почв, условий. Вавилов настаивает, Вавилов борется. Он атакует кабинеты руководителей Абхазии, Аджарии, Субтропикома; организует встречи растениеводов с медиками, с химиками, достает деньги на строительство парников и теплиц. Он требует, чтобы сотрудники извещали его о каждом самом скромном событии в жизни бывших перувианцев. В Сухум и Батум идут письма-инструкции, письма-прокламации: «Не унывайте. Можно потеснить в Ботаническом саду все остальное, но хину необходимо «в люди вывести». «Словом, паки и паки дела хинные».
Вавилов добился своего: уроженец тропиков начал расти на широте, где никто и никогда прежде не мог его вырастить. Не вина Николая Ивановича, что синтетические препараты в конце концов вытеснили растительный хинин. Ненужными стали не только скромные батумские посадки, но и пятнадцать тысяч гектаров хинного дерева на островах Ява и Мадура. Отлично! Вавилов оставил в покое хинные прутики и тут же взялся за другое, столь же необходимое для страны дело. Солдат и одновременно маршал науки, он видел свой долг исследователя в том, чтобы непременно быть на самом важном, самом решающем фланге. А какое задание его там ждет, не имеет значения. Свою мысль о долге растениевода, о будущем предельно просто выразил он в письме, посланном из Перу 7 ноября 1932 года: «Сегодня пятнадцать лет революции. Издали наше дело кажется еще более грандиозным. Будем в растениводстве продолжать начатую революцию».
Глава девятая
ЖИЗНЬ НА КОЛЕСАХ
1931 -1940
«Наша жизнь - на колесах», - часто слышали мы от Николая Ивановича. «Наша жизнь» - это жизнь ботаников-растениеводов.
Член-корреспондент АН СССР П. А. Баранов
Если бы кто-нибудь на карте СССР попытался изобразить все маршруты Вавилова-путешественника, то получилась бы густая сеть, простирающаяся от Ленинграда до Владивостока и от Кушки до Хибин. Особенно густеет пересечение этих путей в районе Кавказа, Закавказья, Средней Азии. Впрочем составить карту вавиловских поездок по Советскому Союзу едва ли кому-нибудь под силу. Немыслимо и последовательно описать все экспедиции. Их слишком много. Зачем ученый столько ездил в годы первых пятилеток? Куда несли его дороги родной страны?
Первые пятилетки Все дальше на север и восток уходят монтажники, геологи, строители железных дорог. Стране нужны порты в Игарке и в Мурманске, новые шахты и рудники на Урале и в Кузбассе, дороги в Средней Азии, заводы на Дальнем Востоке. И все острее в государственном масштабе встает вопрос: как кормить этих землепроходцев пятилетки, покидающих извечные житницы России? Мыслимо ли возить им хлеб через всю страну?
Когда после первой революции Столыпин переселял на восток десятки тысяч украинских и русских мужиков, никто - ни в городе, ни в деревне - не задавался вопросом: что и как они станут там сеять. Казалось само собой разумеющимся: была бы земля, а на хорошей земле у хорошего хозяина всегда уродит. Мужики посеяли на берегах Ангары, Зеи и Бурей отличные украинские и волжские пшеницы - ульку, гирку, бело-турку и остались без хлеба. Европейские сорта если не вымерзли, то вымокли, а где выстояли в первый год - выродились потом. Если бы даже русские агрономы пожелали чем-нибудь помочь переселенцам, они едва ли смогли что-нибудь сделать. Учение о сортовом составе русских полей, блестяще развитое впоследствии Вавиловым и его школой, переживало в начале века пору младенчества. Четверть века спустя сельскохозяйственное освоение окраин приобрело совсем иной характер. Советское правительство постановило: новые земли поднимать под неусыпным надзором науки.
Что могут ученые подсказать пахарю, который затеял провести первую борозду под Мурманском, в Приморье или в районе Кузнецкого угольного бассейна? Когда в этих местах начинать весенний сев? Как обрабатывать, удобрять здешнюю почву? Какие сорта овощей и злаков принесут на новых местах наилучший урожай? Руководящие учреждения страны ждали от Академии сельскохозяйственных наук конкретных рекомендаций о том, как разворачивать окраинное земледелие. А президент ВАСХНИЛ Вавилов мог поручить это неотложное дело только одному человеку: директору института в Ленинграде академику Вавилову.
С 1930 года институт носил красивое и гордое имя ВИР. По-латыни это слово означает: муж, воин, герой, а по-русски расшифровывается просто: Всесоюзный институт растениеводства. Как ни приелись нам военные сравнения, но ВИР начала 30-х годов нельзя сравнить ни с чем иным, как со штабом растениеводческой науки. И начальником штаба был Вавилов. Современники, посещавшие ученого поздним вечером в его домашнем кабинете, чаще всего видели Николая Ивановича лежащим на полу, на листах огромной географической карты СССР. Как истинный начштаба, он что-то промеривал и вычерчивал цветными карандашами, пролагая трассы сотрудникам своего института, завтрашним разведчикам земледелия.
В обоих своих ипостасях, как президент ВАСХНИЛ и директор ВИРа, Николай Иванович форсирует массовые сельскохозяйственные опыты по всему Союзу. На очередном совещании директор и его сотрудники решают организовать сельскохозяйственную станцию на Ангаре. Вокруг Ангарстроя надо подготовить земледельческий район, который через год-два прокормит до трех миллионов человек. Спустя полтора месяца ВИР направляет другую группу сотрудников в район Урало-Кузнецкого бассейна. Там тоже необходим очаг земледелия. Чуть позже очередь доходит до Дальнего Востока. Специалистам из ВИРа поручено заложить опытную станцию на берегах Амура. Прощальная речь Вавилова, как всегда, деловита и насыщена практическими рекомендациями. Сам он уже побывал в тех местах, куда едут его посланцы. Ему ведомо, как добывать на месте материал по растениеводству края, где искать литературу, как организовать полевые эксперименты. Заключительные слова директорского напутствия снова напоминают диспозицию, которую опытный военачальник дает идущим в бой резервам.
«За два года можно этот Дальний Восток так привести в порядок, что вас будут знать и помнить на сто лет вперед Мы посылаем вас на работу, можно сказать, исключительного интереса. От вас самих зависит сделать (наилучшим образом) эту работу, которая просто государственно необходима Попытайтесь, чтобы каждая неделя вашего пребывания там была наполнена исследованием, сбором материалов Используйте (местных) биохимиков, метеорологов. Болтологией не занимайтесь. А мы вас вызовем через два года, и вы будете, как боги, знать добро и зло».
Потом пришла пора взяться за север.
Фритьоф Нансен, называвший русский Север «страной будущего», видел это будущее, по всей видимости, в очень далекой перспективе. Иначе и не мог мыслить человек, которому в 1921 году приходилось помогать голодающим Поволжья. Казалось, пройдут столетия, прежде чем страна оправится от разорения и нищеты. Десять лет спустя в Хибинах, где были открыты залежи апатитов, как на дрожжах, начал расти Хибиногорск, а на побережье Баренцева моря, будто соревнуясь с ним, возник порт Мурманск. Пошли в рост Дудинка, Игарка, Салехард, город полярников на Диксоне. «Страна будущего» не желала откладывать свой расцвет на завтра. В 1931 году, когда ВИР и вировцы начали всерьез «приводить Север в порядок», Аляска после тридцати лет усилий американских ученых и фермеров-энтузиастов имела под посевами всего полторы тысячи гектаров. «Это, по совести, мало. Хочется большего, больших дел, дисперсии 1 на весь Север», - писал Николай Иванович на Мурманский опорный пункт ВИРа. В то время площади под земледелием в Хибинах исчислялись десятками гектаров. Через три года советское приполярное земледелие по масштабу своему догнало американцев и начало стремительно обгонять Аляску [1 Дисперсия - здесь: распространение].
Север привлек Вавилова еще в начале 20-х годов, когда закладывались по стране так называемые географические посевы. Всесоюзный эксперимент, по которому собранные со всего света 185 сортов полевых культур высеивались ежегодно в 115 географических точках страны, ставил своей целью найти для каждого зеленого иностранца лучшее, наиболее целесообразное место на его новой родине. Сто восемьдесят пять, помноженное на сто пятнадцать, - массовое столкновение растений с почвой, климатом, ландшафтом, по единой, заранее продуманной программе, - принесло агрономической науке и сельскому хозяйству СССР бесценные сведения. И самые неожиданные и практически важные вести пришли тогда из северных пунктов.
Опыты под Архангельском, на реке Печоре, в Хибинах показали, что озимую рожь, озимый масличный рыжик и ячмень на зерно можно возделывать даже в Хибинах, на 67° северной широты. До 65° доходит яровая пшеница и яровая рожь. А овощи практически не знают северных пределов. Картофель, брюква, репа, капуста и лук могут расти и плодоносить на берегах Ледовитого океана и даже на Шпицбергене - 78° 30' северной широты.
Хибинский опытный пункт ВИРа стал центром исследовательской работы по северному земледелию.
Агронома Эйхфельда, руководителя пункта, тянет к узким, сугубо агрономическим вопросам, на что Вавилов резонно пеняет ему: «В Ваших статьях, конечно, очень много ценного, и все мы Вас почитаем и ценим, но не хватает в них, повторяю, устремленности к большому обобщению, к большей широте Это нужно сделать дать общие руководящие идеи, в которых нуждается вся страна».
«Видеть всю страну, прочно стоять на глобусе», - любимое выражение академика Вавилова тех лет. Это означает - знать исследуемый вопрос во всей его мировой сложности, во всесветном масштабе.
Работать с учетом «глобуса» обязан был весь институт, все его опытные станции и пункты. «Селекционеру, который не может подытожить всего, что есть на земле, надо бы уйти из ВИРа и работать в другом месте», - заметил Николай Иванович на одном из научных совещаний. Это была не случайная фраза, вызванная минутным раздражением. Просто естествоиспытатель высказал во всеуслышание свое кредо. Овладевать Севером, по мнению Вавилова, можно было тоже только с позиций «глобуса».