Физики давно изобрели методы, с помощью которых можно измерить любое физическое усилие. Известно, сколько сил затрачивает грузчик, поднимая на плечи ящик определенного веса. Можно исчислить в килограммометрах и работу оратора - говорение ведь тоже труд. Но как измерить порыв творчества, взрыв душевных и умственных сил, которые ученый вкладывает в открытие? Да и склонны ли мы измерять эту незримую работу? В архиве Академии наук СССР хранится доклад академика Н. И. Вавилова, сделанный в декабре 1934 года на общем годовом собрании академии. Николай Иванович отчитывался о кавказской экспедиции, говорил о находках и открытиях года. Обычный отчет, каких немало уже прозвучало под этими сводами. Годовые собрания академии - акт весьма торжественный. Но, честно говоря, специалистам разных областей далеко не всегда бывает интересно слушать друг друга. Слишком далеки интересы геологов и лингвистов, астрономов и ботаников. На этот раз и физики, и математики, и астрономы с живым интересом отнеслись к сообщению биолога о том, что Закавказье - очаг видообразования культурных растений. Ясные и убедительные доводы академика Вавилова всем пришлись по душе. Ученые задавали вопросы о других центрах, о том, какую практическую пользу извлечет страна из открытия. Но никто почему-то не поинтересовался, как работали исследователь и его спутники, каким трудом добыт окончательный результат. Или такой вопрос считается нескромным? Или академики не говорят о труде, зная и без того, что никакое крупное открытие не дается в руки без гигантских усилий? Не знаю. И все-таки мне хочется, очень хочется, чтобы люди знали, каков он - труд науки. Я роюсь в архивах, разговариваю с современниками. Мои собеседники улыбаются - не дошла наука до тех измерений, которые меня интересуют. Боюсь, что мы просто не понимаем друг друга. Дело, в конце концов, не в точных цифрах. И даже не в окончательном «полезном» продукте. Для меня труд ученого - осмысленный, целенаправленный, страстный - это то, чем можно мерить ценность личности в науке.
Снова берусь за архивные документы, книги. Нет, ничего такого нет. Жаль Может быть, только вот эта маленькая справка из институтской бухгалтерии:
22 августа 1934 года.
Удостоверяю, что шоферы Лебедев С. М. и Байков А. И. работали во время экспедиции в Армению и на Северный Кавказ не меньше 18 часов в сутки без выходных дней.
Директор ВИРа академик Вавилов
ОЧАРОВАННЫЙ СТРАННИК
Вместо эпилога
Если у тебя есть десять рублей в кармане - путешествуй!
Н. И. Вавилов
Летом 1934 года легкий, рассчитанный на четырех пассажиров самолет спешил из Ганджи (ныне Кировабад) в Баку. В креслах сидели участники «пшеничной» экспедиции. Дочерна смуглый профессор Туманян, расстегнув запыленный в дорогах некогда белый пиджак, излагал своему соседу, изящному, даже франтоватому Офферману, историю Армении. Прижавшись к иллюминатору, Меллер любовался грозным кавказским ландшафтом. Вавилов читал. Ничто не предвещало беды. Вот и окраины Баку. Но почему, совершив вираж над аэродромом, самолет уходит назад, в сторону гор? Летчик поманил к себе Вавилова. Стараясь перекричать рев мотора, пояснил: «Посадка запрещена, на земле - сильный ветер. Летим обратно. Бензина мало. До Ганджи едва ли дотянем».
- Что он говорит? - спросил Меллер.
Широко улыбаясь, как будто речь шла о забавной шутке, начальник экспедиции перевел слова летчика. Меллер с ужасом посмотрел вниз. Под крылом уже начинались предгорья Главного Кавказского хребта. Офферман выхватил записную книжку, дрожащими руками принялся составлять завещание. Туманян сильно побледнел и цветом лица стал походить на свой пиджак. Вавилов развел руками: дескать, что делать, если стихии сильнее нас. Он поудобнее устроился в кресле. Закрыл глаза и через минуту безмятежно спал. Вид его огромной, спокойно отдыхающей фигуры отрезвил остальных. К троим пассажирам начало возвращаться утраченное самообладание. А самолет все летел и летел. Кончились горы. Пошли пологие холмы, под крылом зазмеилась линия железной дороги. Вавилова разбудил толчок: летчик с трудом посадил машину на небольшом, сравнительно плоском участке поля. Николай Иванович первым соскочил на землю. Притопывая от нетерпения, стал помогать обессилевшим от страха товарищам вылезать из машины. С дружелюбной иронией подбадривал коллег: «Ну-ка, ну-ка, ну-ка, ну подтяни свою струну».
Историю перелета из Ганджи в Баку рассказал в письме ко мне сам Меллер. Через тридцать с лишним лет американский ученый по-прежнему изумленно писал о мужестве своего русского друга. Однако источник этого мужества так и остался для Германа Меллера загадкой. Хотел ли Николай Иванович, укладываясь спать в обреченном самолете, только успокоить друзей или ему действительно был неведом страх? Ну, а мы, потомки, лучше ли мы поняли характер академика Вавилова, чем его современники? Готовы ли ответить, во имя чего всемирно признанный биолог годами терпел опасности и неудобства дальних дорог? Что испытывал в роковые минуты?
Естествоиспытатель XVIII века Бюффон заметил однажды: «Стиль - это человек». Он имел в виду, что одни и те же идеи могут быть достоянием разных людей и только стиль человека - неповторимая особенность его личности. Стиль Вавилова-путешественника лучше всего определяет английское выражение keep smile - кип смайл: не унывать, не падать духом, сохранять улыбку. Таким он остался в памяти всех, кто его знал. Добряк? Не то. Неизменная дружелюбная улыбка путешественника - оружие двоякое. Она то помогает завязывать контакты, то, наоборот, служит панцирем, через который не так-то легко пробиться постороннему. Всегда оставаясь самим собой, Вавилов великолепно пользовался обеими сторонами своего стиля.
1939 год. Апрель. Кубань. Дождь. Не дождь - ливень. Академик и его спутник, молодой дендролог, укрывшись плащами, осматривают новые лесные посадки. Дендролог рад, что Николай Иванович согласился поглядеть на его работу, но ему мучительно стыдно за тяготы, в которые он втянул ученого. Директор института слушает, смотрит, расспрашивает. Бродит по лужам среди посадок. И только на обратном пути, поняв состояние своего спутника, озорно ему подмигивает и улыбается. Улыбается так, будто они вместе шутки ради придумали и эту погоду, и грязь, и тряскую двуколку. У молодого специалиста будто камень свалили с плеч - Николай Иванович не сердится
Это дома. А в гостях стиль кип смайли еще более необходим.
1926 год. Испания. По пятам ученого следуют сыщики. Улыбка веселого недоумения: «А какое мне до всего этого дело!»
1929 год. Западный Китай. Прием у губернатора. Русского исследователя собираются споить. Бутылки дорогого коньяка заполонили весь стол. Широкая улыбка: «Да, конечно, благодарю вас». И незаметным движением коньяк выплеснут.
1932 год. Уругвай. Монтевидео. Очень влиятельный местный ученый Бергер, немец по происхождению, получил два приглашения на ужин. Одно пришло из посольства СССР, второе - из посольства Германии. Оба на один и тот же день, на один и тот же час. Дух Гитлера уже витает в воздухе, и общественность Монтевидео настороженно ждет, какое приглашение примет старый профессор Бергер. «Я иду к русским, - демонстративно заявляет ученый. - С тех пор как в советском посольстве остановился Вавилов, я все вечера провожу только там. Это умный и образованный агроном, замечательный рассказчик. А посмотрели бы вы, как он улыбается»
Стиль Вавилова - это риск и, если необходимо, дерзость. Это непритязательность, равнодушие к комфорту, умение обходиться в пути самым необходимым. Презрение к врагам и сердечность к друзьям. И все это - с улыбкой.
Но стиль - только внешняя упаковка, витрина, парад. А что внутри? Мне так и не удалось окончательно дознаться, сколько стран объехал Николай Иванович. Одни называли цифру шестьдесят, другие - сорок. Сам я насчитал пятьдесят два государства и территории, которые он посетил между 1913 и 1940 годами. Но современников удивляло не столько количество обойденных им земель, сколько качество вавиловских, экспедиций. Любая его поездка будто само собой превращалась в цепь уникальных открытий. Там, где он проходил, обнажались сложнейшие связи в истории растительного мира, возникали на ботанических картах вновь найденные центры, селекционеры узнавали о неизвестных прежде видах культурных растений.
Не побоимся сильных эпитетов: академик Николай Вавилов был гениальным путешественником в том самом смысле, в каком говорят о гениальных скрипачах и писателях. Художник дальних странствий, мастер неведомых дорог, он беспредельно любил свои экспедиции, любил их целиком - вместе с радостями и тяготами, вместе с замечательными находками, ленивыми караванщиками, неизбежными гостиничными клопами и бесценными ботаническими сборами. И вот что важно: радость, которую он извлекал из поездок, была неотделима от конкретного результата, который получала при этом наука, отечественное земледелие, общество. Как уж оно возникало, это абсолютное совпадение личного и общественного интереса, объяснить не берусь. Но и друзья, и недруги в один голос подтверждают: между стремлениями Вавилова-исследователя и долгом Вавилова - директора института никогда не возникало противоречий. Экспедиции предпринимались только для пользы дела, для блага страны.
Сохранилась любопытная переписка Николая Ивановича с неким Варгасовым, который в 1923 году горячо просил взять его в институт и отправить за границу. Варгасов (профессию его установить не удалось) писал, что цель его жизни - обнаружить остатки затонувшей Атлантиды. Вавилов одобрял замысел и готов был даже помочь любителю путешествий, хотя проблема Атлантиды в то тяжелое для страны время, скажем прямо, не относилась к первоочередным проблемам науки. И все же Николай Иванович не удержался, чтобы не заметить своему корреспонденту: «Я Вас хорошо понимаю, так как сам поставил вопросом жизни и смерти попасть в Африку, в Судан и в Абиссинию, но все-таки меня тянет туда за пшеницами и ячменями». В этом «все-таки» видится та еле заметная для постороннего глаза грань, что отличает гения научного поиска от мечтателей всех мастей.
А дорожные опасности?
В записной книжке академика за 1929 год среди срочных дел, которые надлежало завершить до отъезда в Западный Китай, значится: «Составить завещание». Путешественник был слишком хорошо осведомлен о превратностях дороги, чтобы не забывать о сверзающихся в пропасть лошадях и возможных воздушных катастрофах. Но одно дело помнить, другое - бояться. Страха не было. Опасность для Вавилова - естественное следствие дальних поездок, некая законно взимаемая плата за радость познания. Он готов платить этот налог, платить чем угодно - риском, трудом, собственной жизнью. Опасности - будущие и минувшие - были даже в какой-то степени ему по душе. Неизбежный в экспедициях риск наполнял жизнь острыми переживаниями, ароматом романтики, всем тем, что этот взрослый ребенок втайне обожал. Риск представлял случай ощутить в себе стальную пружину воли, силы, выдержки. А ведь это немалая радость - знать, что тебе доступно многое из того, что не по плечу другим.
И это все?
Нет, - утверждает один из друзей Николая Ивановича, известный генетик профессор Тимофеев-Ресовский. - Путешествия были для Вавилова не только желанны, но необходимы. Без них он попросту не достиг бы тех вершин познания, которые ныне связаны с его именем. Без них не стал бы великим Вавиловым.
«У каждого естествоиспытателя, - поясняет Тимофеев-Ресовский, - своя манера постигать научные истины. Один склонен углубляться в частности и оставлять после себя славу знатока деталей; другому, наоборот, дано обобщать довольно крупные «блоки» механизма природы. Большинство исследователей занято анализом фактов, но есть (хотя их очень мало) и мастера научного синтеза. Это они вносят в науку новые идеи, конструируют для человечества мир, каким его никто прежде не видел. Вавилов - из породы конструкторов. Ботаническая география, история культурной растительности требовали для серьезных выводов океана фактов. Факты были накоплены, описаны, но из страха потонуть в этом океане мало кто рисковал пускаться по нему вплавь. Ботаники XIX и начала XX века считали неприличным изучать одновременно более чем один или два вида. Не станем иронизировать над их узостью. Вот грубый подсчет: из двухсот тысяч видов высших растений человек использует тысяч двадцать. Пусть в культуре имеется только две тысячи растений, но и на знакомство с ними исследователю не хватило бы самой долгой жизни. Николай Иванович взялся за это предприятие. Взялся и вышел победителем. Помогла нечеловеческая работоспособность и экспедиции, множество экспедиций, после которых даже завистники соглашались, что «никто не видел такого количества и такого разнообразия культур, какое видел и изучил Вавилов». Экспедиции для него - средство познавать мир».
Но как справиться с лавиной увиденных фактов? Тут выясняется еще одно достоинство Вавилова-исследователя. Он мастер синтеза, человек, способный удержать в памяти, осмыслить и расположить в стройной системе несчетное число больших и малых, собственных и чужих наблюдений. Закон гомологических рядов и теория центров происхождения культурных растений не могли бы появиться на свет, не обладай их творец даром эмпирического обобщения.
Профессор Тимофеев-Ресовский напоминает слова древнегреческого философа Платона: «Лошадь увидеть каждый глупец сумеет, а вот увидеть лошадиность - талант, который дается не многим». Вавилов умел «видеть лошадиность», умел находить общее, единое, закономерное среди миллионов разрозненных и, казалось бы, совершенно непохожих явлений природы. Эмпирическое обобщение - инструмент великолепный. С его помощью Чарлз Дарвин постиг тайну происхождения видов, а Дмитрий Менделеев создал Периодическую систему элементов. И хотя потомкам абсолютно все равно, каким методом добыто то или иное открытие, в истории науки имя Николая Вавилова стоит в одном ряду с самыми блестящими мыслителями естествознания. «Наука движется толчками, в зависимости от успехов, делаемых методикой», - заметил физиолог академик И. П. Павлов. Методика Дарвина, Менделеева, Вавилова дала естествознанию XX века побуждающий толчок огромной силы.
Вот и книге конец. Можно, конечно, укорить автора за то, что он не описал все экспедиции своего героя. Это верно. Мы не коснулись поездок в Западный Китай, в Корею, на остров Тайвань, в Японию. Нет глав, посвященных Швеции, Дании, Германии. А Хибины, Дальний Восток, Западная Украина? Имеет ли право автор биографической книги ставить последнюю точку где-то на половине жизненного пути своего героя?
Признаю: я сделал это преднамеренно.
Человек, который настойчиво твердил, что жизнь коротка, надо спешить, - торопился не напрасно. Он умер совсем молодым. Но итоги его жизни - грандиозны.
Мы рассказали о Вавилове-путешественнике. Но кроме того, он был организатором советской науки, созидателем большой научной школы. Автор трехсот исследований, он боролся за свои идеи, побеждал и терпел поражения. Ему случалось ошибаться и расплачиваться за свои ошибки. Но в памяти потомства остались по справедливости не мелкие ошибки, а великие победы. Остался институт в Ленинграде, который носит имя своего основателя, осталась бесценная коллекция семян, по сию пору одаряющая сортами наши сады, поля и огороды. Есть улица имени Вавилова, научное общество имени Вавилова, Вавиловская премия Академии наук СССР. Не прошли даром и четверть века на колесах. «Колеса» Николая Ивановича оставили глубокую колею и в науке и в человеческих сердцах. Биография академика Николая Вавилова - целая эпопея. В одной книге ей тесно. Прав профессор Павел Александрович Баранов, участник нескольких экспедиций Вавилова: «Яркая и прекрасная жизнь Николая Ивановича долго будет привлекать внимание исследователей и вдохновлять писателей. Будет написано немало монографий и статей, посвященных его творческому пути в науке. Образ этого человека найдет отражение и в художественной литературе. Наша молодежь должна знать эту большую жизнь, которую можно по праву назвать подвигом ученого, должна учиться на ней, как нужно самоотверженно работать и как нужно любить свою родину и науку».
Эта книга - одна из первых попыток писателя обратиться к замечательной судьбе. Будут и другие попытки, другие книги.
1965 - 1967
ТОТ, КОТОРЫЙ СПОРИЛ
ПОВЕСТЬ О ЛЕОНИДЕ ИСАЕВЕ
ЧЕЛОВЕК В ПРОБКОВОМ ШЛЕМЕ
Каждый раз, когда я подъезжаю к Бухаре, мне кажется, что жизнь начинается снова. Я считаю Бухару своей второй родиной. Здесь я родился как исследователь и борец.