Но вот, подняв паруса, двинулись к дальним берегам каравеллы Колумба, Васко да Гамы, Магеллана, Джона Кабота, и сразу стало тесно в ботанических индексах. Испанцы привозят из вновь открытой Америки картофель и маис, табак и подсолнечник, помидоры и баклажаны. Европейцы узнают о кофейном и какао деревьях; в садах Италии и Испании зацветает привезенная с Ближнего Востока сирень; начинают плодоносить прибывшие из Китая апельсины и мандарины. Цейлон шлет гвоздичное и коричное деревья, камфарный лавр, индигоферу, дающую ослепительно синюю краску индиго. Португальцы впервые сталкиваются в своих владениях с ананасом, агавой, зеленым перцем. Разведчики Африки приносят весть о гигантах древесных пород - баобабе и драцене. Становится все труднее разобраться в изобилии новых растений, тем более что ботаники разных стран всяк на свой вкус именуют вновь обнаруженные травы и деревья. И нередко какой-нибудь цветок получает тридцать - сорок наименований.
«Если эту беспорядочную толпу не разделить на отряды подобно армии, то все в ней останется в хаосе и волнении», - сокрушался итальянский ботаник XVI века Цезальпин. Причин для беспокойства у него было вполне достаточно. Беспорядочное накопление фактов в ботанике привело к бесконечным ошибкам и ожесточенным спорам между учеными. Цезальпин делает первую попытку определить и назвать известные уже растения. Но ни ему, ни его коллегам в течение последующих двухсот лет работа эта оказывается не под силу.
Когда швед Карл Линней в середине XVIII века приступил к созданию новой ботанической классификации, число известных науке видов возросло до десяти тысяч. Зеленый океан явно выходил из берегов человеческого познания, грозя затопить ботанику как науку. Линней, в честь которого король Швеции приказал выбить золотую медаль, совершил для своего времени великий подвиг. Он разделил растительное царство на четко различаемые неизменные виды и окрестил их именами, удобными для ботаников и агрономов.
По греческому преданию, дочь критского царя Миноса подарила афинскому герою Тезею клубок ниток, чтобы он смог выбраться из запутанных коридоров Лабиринта. Завершив свое дело, Линней с полным правом мог утверждать: «Система - это ариаднина нить ботаники, без нее дело превращается в хаос». И действительно, предложенная им система, как плотина, остановила расползающуюся громаду научных фактов, слово ученого построило в отряды не поддающуюся учету растительную «толпу».
Линнеевская классификация долгие годы оставалась нерушимой, как скала.
Но постепенно ботаники стали замечать, что линнеевские виды отнюдь не так неизменны, как это представлялось «королевскому ботанику и врачу адмиралтейства». Там, где натуралист XVIII века видел единую однотипную группу организмов, современники века электричества обнаружили сотни важнейших различий. Скала линнеевской классификации начала давать трещины. В трудах специалистов растительные виды стали дробиться на подвиды, крошиться на разновидности, распыляться на расы. К началу XX столетия таблицы Линнея, включавшие когда-то десять тысяч видов, разрослись до ста тридцати трех тысяч. Искусственное - руками человека - производимое скрещивание тоже порождало новые формы. А кроме искусственного, существует скрещивание естественное. Короче, зеленый океан снова, как в предлиннеевскую пору, грозил прорвать пределы, поставленные ему научной системой.
Саратовскому профессору Вавилову кажется, что пора подумать о новом решении давней проблемы. Все прошлые попытки найти для каждого представителя растительного мира четкие признаки, которые, во-первых, отличали бы его, а во-вторых, указывали бы на степень близости с другими родственными, несовершенны. Дело, очевидно, в том, что старые классификаторы чаще всего исследовали засушенные, мертвые гербарии, а не живое растение.
Среди ботаников прошлого, интересовавшихся культурными растениями, было мало путешественников и экспериментаторов, которые своими глазами видели много разных растений в естественных условиях и на делянках. Между тем классификатору нового времени, по мнению Николая Ивановича, необходимо точно знать строение, морфологию как можно большего числа видов и разновидностей. Сам Вавилов уже в начале
20-х годов был человеком на редкость хорошо осведомленным о, казалось бы, самых пустячных деталях строения огромного числа видов пшеницы да и других культурных растений. Семь лет, отданных изучению иммунитета пшениц, оставили в его цепкой памяти буквально миллионы признаков: опушенность листьев, цвет колоса и зерна, толщину стебля, его наполненность, форму и размеры различных чешуек, отсутствие и присутствие лигулы, зазубринки на остях Казалось бы, к чему держать в памяти все эти мелочи? Но как раз из них, из этих мелочей, стало выкристаллизовываться то глубокое научное обобщение, которое вошло в науку под именем закона гомологических рядов в изменчивости растений.
Впервые закон прозвучал публично на Третьем всероссийском селекционном съезде летом 1920 года. Несмотря на разгар военных действий - наступал Врангель - и засуху, сулившую близкий голод, в Саратове собрался весь цвет русского растениеводства. «С утра четвертого июня Большая физическая аудитория университета была полна до отказа, - вспоминает ученица Николая Ивановича Вавилова саратовка Аделаида Григорьевна Хинчук. - Сидячих мест не хватило, и люди стояли тесно, плечом к плечу, в проходах. Кого только тут не было! Помню видных московских селекционеров Жегалова, Константинова, Лорха, воронежского профессора Чаянова, будущего академика Келлера. Присутствовала вся профессура Саратовского университета; даже юристы и медики пришли послушать Николая Ивановича. Когда он кончил, а говорил он, как мне показалось, очень увлеченно, горячо и совсем не долго, зал на какой-то миг замер, а потом разразился аплодисментами, нет, овацией, бурной овацией, которая возобновлялась несколько раз. Помню восторженные выступления по докладу, слова «революция в биологии». Очень хорошо помню, как, опять-таки при общем восторге зала, профессор Заленский сказал, что в лице Николая Ивановича съезд приветствует Менделеева в биологии»
Творец Периодической таблицы элементов химик Менделеев совсем не случайно пришел на память слушателям Вавилова. В чем суть закона гомологических рядов? Докладчик начал с рассказа о растении, которое было ему хорошо известно. Род тритикум - пшеница - состоит из восьми видов. Если рассмотреть внимательно один из них, тритикум вульгаре - мягкую пшеницу, - то можно заметить у нее множество разновидностей и рас. Есть расы с остями и без остей, с опушенными и голыми листьями, белоколосые, красноколосые, сероколосые и даже с черным колосом. Но что интересно: все остальные семь видов пшениц имеют подобные же ряды признаков. И у пшеницы спельты, той, что вскормила культуру бронзового века в Европе, и у пшеницы полбы-двузернянки, которой с древнейших времен были засеяны берега Нила, есть белоколосые и красно-колосые разновидности, остистые и безостые колосья, и так далее. Случайно ли это? Николай Иванович проверяет подмеченную закономерность на двух существующих в культуре видах ячменя. У одного вида он находит формы с плотным и рыхлым колосом, с гладкими и опушенными колосковыми чешуями, голозерные и покрытые пленкой. Другой вид своими разновидностями полностью повторяет первый. То же самое у овсов, то же у ржи.
Параллельные (гомологические) ряды признаков оказываются тем более четко выраженными, чем в более тесном родстве состоят между собой виды.
Такие же самые параллели можно заметить не только между видами, но и у близких родов. Разновидности ржи повторяют признаки, которые есть у соседнего рода пшениц, тыквы копируют черты, присущие дыням и огурцам, вика подражает чечевице. За те годы, пока выкристаллизовывался этот закоп, Николаю Ивановичу казалось, что вот-вот обнаружатся исключения, которые на нет сведут все теоретические расчеты автора. В 1916 году на Памире, как вы помните, он нашел не известную науке форму пшеницы, лишенную у основания листа особого язычка - лигулы. В литературе уже был известен овес с таким же упрощенным листом, но никто не видел безлигульной ржи. Сама лигула - ботаническая деталь, не имеющая почти никакого хозяйственного или физиологического значения. Но для творца новой теории маленький отросточек на ржаном листе превращался в пробный камень всех его теоретических домыслов. Если закон гомологических рядов действительно закон, то и рожь, подобно пшенице, должна иметь формы, лишенные лигулы. Прошло два года. И вот в 1918 году ботаники, разбиравшие находки, сделанные в предгорьях Памира, обнаружили предсказанную Вавиловым безлигульную рожь. Точно так же, обнаружив у пшениц, ячменей и овсов голозерные разновидности, открыватель нового закона предрек существование голозерного проса. И не ошибся. Выступая в Саратове, он мог уже уверенно заявить: «Мало кто видел белые, розовые и красные васильки, розовые, светло-синие ландыши. Они редки, так же как и многие редкие минералы в природе, но их необходимо иметь в виду при установлении изменчивости растений. Да, такие цветки должны быть в природе, ибо у близких родичей их окраска тоже варьирует от белого цвета до темно-фиолетового и красного.
Ну и что из того?
Какое может иметь значение то, что пшеница и рожь, тыква и дыня, вика и чечевица изменяются по общим параллельным схемам? Огромное! Прежде всего, это позволяет создать совершенно оригинальную, а главное - всеобъемлющую классификацию земной растительности. Но и без этого закон с самого своего зарождения становится компасом ботаника, агронома, селекционера. «Вместо случайного пути в отыскании неизвестно каких форм перед исследователем стоит задача установить тождества с близкими видами и родами, восстановить ряды недостающих форм, - заявил в своем докладе Вавилов. - Можно определенно искать и предугадывать формы, которых недостает в системе. В этом отношении биолог становится на путь химика, который по своим периодическим таблицам устанавливает места тех или других химических соединений и создает их путем синтеза. Самое исследование и описание новых форм растительных видов становится полным научного смысла и увлекательным. Новые формы должны заполнить недостающие ряды в системе».
Иными словами, закон, открытый Вавиловым, подобно таблице Менделеева, показывает, что в мире культурных растений уже открыто и имеется в обиходе человека и что пока не найдено, но неизбежно должно где-то таиться в природе. На шестнадцати страничках доклада уместилась целая программа действий: искать растения с ценнейшими свойствами, каких человек до сих пор не имел, искать, твердо зная: такие формы должны быть.
Закон гомологических рядов, рожденный в известной степени под влиянием первых экспедиций в Азию, стал потом обоснованием всех последующих вавиловских научных поездок. Об этих будущих походах Николай Иванович не переставал думать и в Саратове. Мечта о дальних дорогах звучит в письмах к друзьям, в воспоминаниях современников. «Мне хотелось бы удрать в Африку, Абиссинию, Судан, Нубию. Кстати, там так много можно найти», - признается он осенью 1917 года Александре Юльевне Тупиковой. Найти в Африке ему хочется, конечно, неведомые науке растения, разыскать новые факты об эволюции и происхождении пшениц. «Среди саратовских учеников Николая Ивановича разговоры об Африке велись в 1918 - 1920 годах вполне серьезно, - вспоминает ассистент Вавилова Ольга Вячеславовна Якушкина. - Уже определились и добровольцы, готовые следовать за профессором на Черный материк. Помнится, таскали мы однажды снопы с опытного поля на чердак высокого дома. Лестница крутая, снопы тяжелые. Кто-то из нас пожаловался Николаю Ивановичу: трудно, дескать. В ответ, не прекращая таскать снопы, профессор бросил: «А как же в Африке будете? Ведь там труднее придется!» И никому из коренных саратовцев, до той поры никогда но покидавших родное Поволжье, такой резон профессора не показался странным или неубедительным. Раз Вавилов сказал, поедем в Африку - значит, поедем»
Появление нового биологического закона заметили и люди, далеко как будто стоящие от научных интересов. Подобно революционным прокламациям и грозным приказам военного времени, саратовские газеты летом 20-го года печатались на одной стороне листа. Их не продавали, а для общего сведения расклеивали на заборах и стенах домов. 21 июня в таком вот вывешенном для обозрения номере «Саратовских известий» появилась заметка: «Открытие профессора Н. И. Вавилова». Набранная жирным шрифтом, заметка ни по тону, ни по содержанию не уступала сообщениям о боях с Врангелем, происках Антанты и неизбежности всемирной революции. «Профессору Н. И. Вавилову удалось сделать величайшее открытие, имеющее мировое значение», - значилось в первых строках. Далее безымянный корреспондент излагал суть закона гомологических рядов и добавлял: «Саратовский губернский исполком постановил оказать профессору Н. И. Вавилову всемерное содействие в его дальнейшей работе». Смысл закона журналист не понял (ему показалось, что открытие Вавилова помогает «получать искусственные формы растений для культуры»), но пафос информации состоял вовсе не в научной точности. Газета революционной эпохи с гордостью сообщила: несмотря на интервенцию, разруху, надвигающийся голод, русская наука не умерла, она сотрудничает с восставшим народом и по-прежнему способна творить чудеса. И это была сущая правда.
Для нас, потомков, газетная заметка интересна еще и по другой причине. Желая помочь ученому, губернские власти, как писали «Саратовские известия», постановили напечатать его труд, предоставить для опытов «в широком масштабе» хорошо оборудованный совхоз, и, что особенно важно, было решено «дать возможность профессору Н. И. Вавилову собирать культурные растения в других странах путем снаряжения ученой экспедиции за государственный счет». Эту часть своего решения Саратовский губисполком при всем желании выполнить, конечно, не мог. Кругом бушевала война, и Российская Советская Федеративная Социалистическая Республика не имела выхода ни к одной из своих границ. Но научное обоснование зарубежных ботанических экспедиций уже существовало. Еще год-другой, и в начале 20-х годов идея эта окончательно вылилась во второе великое открытие профессора Вавилова - в стройную теорию географических центров происхождения культурных растений.
Нет ничего более чуждого правде жизни, чем попытки некоторых биографов искать зачатки будущих подвигов и открытий в детских играх и развлечениях великих людей. Не станем грешить против истины. Из двух братьев Вавиловых собирать гербарии более всего любил младший - Сергей, будущий знаменитый физик. Он же поражал родителей отличной осведомленностью в названиях растений и животных. А великим биологом, ботаником, растениеводом стал тем не менее Николай, деливший свои юношеские увлечения между астрономией, археологией и физикой. Но что правда, то правда: интерес к расселению культурной флоры возник у старшего из братьев очень рано, наверно еще до поступления в Петровскую академию.
В Кембридже, где профессор Бэтсон развивал у своих сотрудников и учеников интерес к мировым общебиологическим проблемам, вопрос о том, откуда появились на крестьянских полях культурные растения, окончательно стал для Николая вопросом жизни, главной темой поисков. Потом - Саратов, размышления об итогах памирской и персидской экспедиций. Книги Дарвина, Линнея, Декандоля, Гумбольдта, Гена - на столе. Постепенно становится ясным: проблема происхождения культурных растений, несмотря на ее солидный возраст, все еще пребывает в стадии младенчества. А ведь первые попытки разыскать родину так называемых полезных растений относятся к середине XVIII века! С тех пор утекло немало воды. А что подлинно достоверного известно науке? «Местопроисхождение, первоначальное отечество наиболее полезных для человека растений представляется такой же непроницаемой тайной, как и вопрос об отечестве домашних животных Мы не знаем, в какой области появились первоначально в диком состоянии пшеница, ячмень, овес и рожь» - писал в 1807 году немецкий путешественник и естествоиспытатель Александр Гумбольдт. Англичанин Роберт Браун и швейцарский ботаник Альфонс Декандоль первыми представили на суд современников свои более или менее серьезные соображения по этому поводу. Особенно значительны были труды Декандоля, первую книгу которого (1855) Чарлз Дарвин назвал «превосходной». Глазами швейцарского ботаника наука впервые серьезно обозрела огороды, поля и сады земного шара, с тем чтобы разобраться, откуда появились все наши злаки, овощи, садовые деревья и как давно эти кормильцы человечества введены в культуру.
Декандолю пришлось обратить свою мысль не только в дальние страны, но и в далекие эпохи. По его расчетам, земледелие стало для людей насущно необходимым не менее как шесть - восемь тысяч лет назад. В Египте на пирамиде, построенной за 4000 лет до современного летосчисления, изображены гроздья винограда; в Китае обряд, по которому ежегодно в торжественной обстановке высевается пять полезных растений: рис, соя, пшеница и два сорта проса, восходит к 2700 году до н. э. Труднее было определить географическую точку, откуда пришла та или иная культура. Где родина пшеницы, кукурузы, томатов? Представляется, что она там, где более всего распространены эти растения. Но ведь человек издавна привлекает на свои поля пришельцев дальних стран. Торговля, переселение народов, заморские путешествия сделали поля Европы, Азии и Америки прибежищем целого растительного интернационала. Искать родину пшеницы в самых пшеничных странах мира - в Канаде и Аргентине - бессмысленно, ибо известно, что до Колумба Америка вообще не знала хлебов. Столь же спорно происхождение овса и ржи, хотя более всего их сеют в Европе.