Признаюсь, с трудом, Михаил Матвеевич, осторожный Молчанов был само внимание, но его лицо с косо нависшими бровями восторгом не сияло. Тем не менее, я способен и не на миг представить, что Калифорния, хотим мы того или нет, покуда незыблемая собственность Испании. И сей прожект, господа, опасен, ибо пуще возбудит противу Мадрида к России. Вспомните басню: осмотрительный опасался, да и был цел; опрометчивыйнапротив, да и был съеден.
Булдаков зарделся пылающей головней, но молвил по обыкновению уверенным тоном:
А тыскептик, брат. Право, не замечал за вами сего греха. Но я возьмусь развеять ваши опасения, милостивый государь. Мадрид, Михаил Матвеевич вонзил указку в самое сердце Испании, был силен, да весь вышел. Судите сами: война с Наполеоном, кровопролитные восстания в колониях, темные интриги при дворе и, наконец, больной зуб в десне испанской короныКадисское ре-гентство! О, нет, господа, Мадриду не до Калифорнии. Вспомните якобинский диктат: когда в доме пожар, о соседях не думают. А значит, лакомый кусок будет взят сильнейшим. Разумеется, всё решится миром. Кстати, Баранов и Кусков уведомляют: туземцы вельми как охотно ссуживают нам свои земли. И полно вам сомневаться, Фердинанд не рискнет ссориться с победителем Буонапарта из-за мелких недоразумений.
Но Англия, черт возьми!
Вот эта мозоль побольнее! первенствующий директор скрипнул зубами и утерся платком. Но насколько можно судить из верных уст, англичанам нынче не до России. Они по горло увязли в войне с американцами
Это уж точно! Монархи начинают вести себя разумно лишь после того, как исчерпают все другие возможности
Хватит ребячества! Румянцев грохнул по столешнице. Хватит гадать на кофейной гуще!
Господа притихли, с опаской глядя на графа Николая Петровича. Того лихорадило.
Ужель не ясно, помыслы наши гроша не стоят, ежели сильный мира сего прислушивается к подлейшей клевете! Клевете бесстыдной, без меры и приличия!
Волевая, что порез кортика, ямочка на подбородке, воспаленные бессонницей глаза с красными ячменными веками и подвижные во гневе, словно порхающие крылья, темные брови испугали соратников. Многие повставали со стульев, болея душой: уж не приключился бы с канцлером новый удар. Все держали в памяти тот случай, когда Румянцев, сопровождая Императора в Вильну, был там разбит параличом.
Будет, ваше сиятельство, вкрадчиво вставил Булдаков, мягко отложил указку и подошел к тяжело дышавшему графу. И на море случается чехарда: шторм, буря, шквал Станем вместе поднимать паруса, командор, он оглянулся на замерших офицеров, и его большая, теплая ладонь согрела холодные персты старика.
Николай Петрович взглянул на простое лицо Михаила Матвеевича, и грудь его заныла от щипательно-теплой волны благодарности. На глаза предательски навернулись слезы, но тут же пропали, точно пожалели седого канцлера.
Булдакова, младше его на 12 лет, граф знал еще с тех времен, когда пребывал в должности министра коммерции. Тот был талантливым самородком из сословия не громкого, но с крепкой жилкой, торгового. С зеленой юности он вел торговлю с китайцами. Пришелся по сердцу великому путешественнику Шелихову, да так, что после его кончины безутешная вдова выдала за Михаила дочь.
На дворе еще топтался девяносто девятый год, а Булдаков уменьем да рвением добился, чтобы Российско-Американская Компания была обласкана и принята под Высочайшее покровительство. Он же и возглавил совет директоров. За выслугу и жертвенность во благо Отечества ему был жалован чин коллежского асессора и серебряная шпага.
В третьем году он, ратуя за расширение торговых операций, влез по уши в долги, но снарядил кругосветную экспедицию. Его величество, лично знавший Булдакова, изволил после удачного завершения плавания наградить его орденом Святого Владимира IV степени.
Румянцев губ не разомкнул, но в сыром блеске его очей Михаил Матвеевич, равно как и весь совет, прочитали низ-кий поклон признательности и испытали душой крепкую боль за старика. Перед ними стоял тот же человек, некогда блестящий канцлер, с осанкой родовитого вельможи, сына екатерининского героя, но теперь, увы, не с гордо поднятой головой, а с погасшим взором, согбенный бременем царской опалы, сирый и одинокий в своем тускнеющем величии.
Все это знали и все молчали. Начиная с двенадцатого года, Императора во всех кампаниях сопровождал не старый канцлер, а граф Нессельроде, назначенный, кстати, временно заведовать Министерством иностранных дел.
Николай Петрович, обведя своих питомцев взглядом, спокойно сказал:
Да, господа вы правильно всё истолковали. Номинально я еще держу дипломатический штурвал нашего корабля, но управляют им чужие руки. А посему, голос его звучал по-ратному твердо, мне стоит поторопиться сделать прощальный залп. А вам, други, он с надеждой посмотрел на свою смену и отечески улыбнулся, помочь старику.
За спинами собравшихся послышались шаги. Господа обернулись: в дверях стоял подрумяненный морозцем князь Осоргин.
Глава 8
Унылая осень, объевшись туманами, колючими дождями, свинцовой ватой облаков, уступила место русской зиме: студеной, ворчливой, седой, а леди Филлмор по-прежнему пребывала в Северной Пальмире.
«Боже, я всё еще здесь» кутаясь в черную пену кружев, склонив задумчиво голову, она стояла у высокого окна, устало наблюдая за падающим снегом. Изящные пальцы бессознательно гладили червонное золото подаренного распятия.
«Вот он и уехал След его замело Зачем? Зачем все это? Он такой славный Красивые губы, глаза цвета сырой бирюзы Похоже, я влюбилась сильно, но не умно»
Она с грустью вспомнила их первую прогулку Он, с бруммелевским узлом галстука при алмазной булавке, был неотразим и галантен четверка цокала к дому, князь провожал ее, смущая тонкими комплиментами. Было прохладно, но весело. Внезапно она отпрянула, испугавшись, что он непременно обнимет ее, а она выдаст себя с головой от первого прикосновения.
Аманда улыбнулась печально, с губ слетело шекспировское: «Окончились турниры поцелуев, и в куклы стало некогда играть» Она вспоминала что-то еще, когда приглушенный щелчок двери заставил ее вздрогнуть и повернуться.
Леди Филлмор, к ней подходил отнюдь не походкой слуги тот самый швейцар, что провожал князя. В шагах четырех он замер и склонился в небрежном поклоне. Затем с хозяйской непринужденностью опустился в кресло, и холодные глаза встретились с напряженным взглядом Аманды.
Я слушаю вас, Пэрисон, тихо, сквозь зубы сказала она, брезгливо дрогнув верхней губой. Голос звучал отрешенно, точно она говорила сама с собой.
Вы удивляете меня, мисс. Это я вас слушаю,Нилл Пэрисон застыл в кресле: голова величественно поднята, плечи отведены назад.
Леди молчала. Прошла минута, другая
Куда поехал русский? К старому болтуну? Пакет у него? Когда он собирается покинуть Петербург? Да не молчите же вы! человек в кресле жестко стрелял вопросами, не отрывая колючих глаз от молодой женщины. Или вы решили опустить занавес, не попрощавшись со старыми друзьями?
Он внезапно поднялся, пугая оскалом крупных, неровных зубов. Аманда крепче сжала крест Осоргина. Она давно прекрасно знала: такая улыбка не обещает ничего хорошего.
Послушайте, мне всё надоело. Сколько можно? Сначала Рим, потом Брюссель, Париж, теперь Петербург! Я устала, устала, слышите?!
Ее серо-голубые со льдинкой глаза закрылись, но спокойствия и гордой уверенности как не бывало. Когда, после секундного раздумья, она вновь распахнула глаза, в них было лишь немое страдание и боль.
Если вы хотите знать мое мнение о вас, Пэрисон невозмутимо разглядывал свои холеные ногти, то
Мне на него плеватьне скрывая отвращения, отрезала леди и, отойдя прочь от окна, подобрав ноги, села на разобранную кровать.
Вот как?«швейцар» повернулся к ней, голос его отдаленно напоминал сопение линкольнширской волынки. И так говорит благовоспитанная дамадочь лорда Филл-мора?
Не смейте трогать имени отца, Пэрисон, вам до него далеко, как до шпиля Биг-Бэна.
О, не спорю. Так же, как и до казематов королев-ской тюрьмы, где он четвертый год вспоминает о своей ненаглядной дочке.
Да как вы смеете!
Смею, мелкие глаза зло блеснули на красном, точно распаренном лице. Довольно мне говорить о возрасте и благородстве вашего отца! Седина никогда не мешала Джеффри Филлмору быть негодяем.
Леди Филлмор, в родословной которой было без счету славных рыцарей, перед которой склонялись знатные фамилии и «мели землю перьями своих шляп», вдруг почувствовала железные объятия Фатума
Задыхаясь от отчаяния, она схватила с консоли фужер с недопитым токайским, но он запрыгал в ее руке, и золотистое вино пролилось на голубую поляну персидского ковра. Она как-то враз сникла, подтянула колени к подбородку, уткнула лицо в ладони, часто вздрагивая всем телом.
Однако Пэрисон был неумолим, как кромвелевский палач:
Будьте благоразумней, леди! Иначепеняйте на себя. Впрочем, если вас не казнят, а бросят в Тауэр к старому кроту Филлмору, пособнику Бони, это будет высокой милостью. Вам сие улыбается? А между тем, моя дорогая,барон рассыпался хриплым смешком и положил широкую ладонь не ее упругое бедро, вам стоит лишь захотеть
Вы! Животное! Аманда отшвырнула его якобы по-дружески положенную руку. Бригандажер! Грязный лжец! всякая краска отхлынула от ее лица, глаза потемнели, сделались большими, почти безумными. Эти увещевания я слышала уже тысячу раз в Лондоне, Риме, Парижетам, где за вашей тенью лилась кровь, ломались судьбы и сыпался яд Сколько я еще должна сделать, чтобы спасти отца?! О! Вы прекрасно знаете, что он не виновен! Откровенность и честность сгубили его. Весь его грех в том, что он имел глупость в Сент-Джеймском дворце заметить: «Император Франции Буонапарте больше заботится о своем народе, чем его величество Георг IV».
Это ваше последнее слово, мисс? с угрозой надавил Пэрисон.
Но она будто не слышала. Глядя в одну точку немигающими, потемневшими глазами, Аманда с каждой секундой ощущала, как ширится и разливается вокруг нее зловещая пустота, и угадывала сердцем нечто ужасное, роковое, чему препятствовать и противостоять не было сил
Она внимала заполошному стуку своего сердца и тупо молчала, чувствуя себя лишь орудием в цепких руках, понимая, как липко и навсегда спеленута паутиной интриг, сотканной из фальшивого блеска.
Так что мне передать лорду Кастльри? Вы отказываетесь помочь своему отцу и Англии? Нилл Пэрисон с плохо скрытой нервозностью комкал перчатку.
Не надо, сэр, не говорите так! встрепенулась она при имени человека, от которого в большой степени зависела участь ее самой и отцапоследних из рода Филл-моров. Я сожалею Все глупо Да-да Я понимаю по нежным щекам катились слезы.
«Боже, какая красивая, спелая дура!» холодно и спокойно в который раз резюмировал Пэрисон, однако не преминул, как требовала инструкция, сделать заученный шаг:
Что с вами, мисс? Сколько опасных безумных слов, и для чего? Клянусь величием Англии, другая на вашем месте гордилась бы фантастической судьбой и была счаст-лива королевским доверием, выпавшим на ее долю. А вы?.. О, святой Яков! воскликнул он неестественно высоким голосом и драматично закрыл лицо малиновым обшлагом своей раззолоченной ливреи. Да знаете ли вы, леди, какие чувства испытываю я, член дипломатического корпуса, представитель древнего рода, в этой гнусной шкуре шута?! тут Пэрисон с такой гадливостью воззрился на свое платье, точно по нему были рассыпаны чешуйки проказы. Но я наступаю себе на горло, черт побери! Потому что вижу и слышу в этом маскараде во сто раз больше, чем на десяти бестолковых приемах сразу. И знаю, что такие, как вы и я, приносят его величеству не меньше пользы, чем сам легендарный Нельсон.
Барон был в ударе. Он продолжал еще чем-то пугать: вроде того, что ей, дочери изменника, где бы она ни очутилась, не скрыться от их могущественного влияния, что не станет еговзойдут иные, кому поручено будет контролировать каждый ее шаг, каждое дыхание; при этом он театрально заламывал руки, умело жонглируя высокими именами и идеалами Великодержавной Англии.
Главное, что бесило Аманду, перековывая отчаяние в гнев, заключалось не в пугающей трескотне Пэрисона, а в его плохо скрытой жажде быть ее обладателем. Глядя на барона сквозь зависшие алмазными дробинками слезы, она чувствовала себя оскорбленной, до нитки раздетой изголодавшимися по страсти глазами. Аманда с деланной непринужденностью плеснула себе остатки токайского и, любуясь цветом вина, спокойно сказала:
Помилуйте, барон, вам стоит быть поделикатнее. Если я женщина, то, по-вашему, у меня и развитие, как у незрелой репы? Вы далеко не подросток, сэр, и вам пора сделать выбор: распутник вы или член дипломатического корпуса! И кто знает, быть может, тогда разрешились бы все ваши муки
Побагровев, барон что-то хотел вопросить, но синее пламя глаз сожгло и это.
Проклятьетолько и смог простонать Пэрисон.
В ответ Аманда посмотрела на него через коричневое золото токайского вина и, копируя фривольное обращение барона, съязвила:
Вот-вот, мой дорогой, продумайте на досуге свою месть Но помните, сэр, шантажвещь обоюдоострая!.. И я не уверена, что лорд Кастльри засияет от счастья, узнав однажды, что его поверенное лицо легко путает женщин с делами Англии.
До-воль-но! Замолчите!
Однако леди Филлмор продолжала наступать и, одарив насмешливым взглядом ряженого барона, понизив голос, еще раз показала когти.
Только не питайте иллюзий, Пэрисон, что попадись я вам в руки на всю ночь, к рассвету вы бы сделали меня покорной, как воск
Сказав это, она вдруг опять потускнела, уткнувшись в колени, и в глазах ее вновь колыхнулась тоска.
Солнца видно не было, но его золотисто-белые лучи вторгались белым снопом в спальню, освещая ореховый туалетный столик; старинный, из пергамента и страусовых перьев, веер; капризно выбранный строй хрустальных флакончиков духов; и что-то еще деликатное, мелкое, женское
Внезапно спальню наполнил мелодичный звон часов работы Рентгена. Замысловатый механизм хрустально выигрывал тирольский напев.
Запоминайте, барон, Аманда рассеянно провела рукою по белому мрамору шеи, точно ей не хватало воздуха. В двенадцать князь должен быть во дворце графа Румянцева. Пакета при нем, полагаю, нет, во всяком случае, я не нашла его Время отъезда узнать не удалось, но уверена: не позднее завтрашнего дня Это всё, а теперь убирайтесь к черту! И впредь, когда заходите, стучитея не прачка, а вы не кучер, сэр. Прощайте!
Глава 9
В кабинете они остались вдвоем: молодость и зрелость. Румянцев лишнюю строгость на себя не напускал. Был краток и четок.
Рад тебя видеть, князь. Изволь сесть хоть куда и прошу со вниманием слушать. Время, сам знаешь, приключилось грозовое, а потому пробил час кое в чем тебя просветить и просить об одном одолжении. Скажу наперед: будучи делу предан до скончания живота своего, речь поведу единственно о Державе, но помниседой канцлер приложил к губам палец, сверкнув изумрудовым перстнем, глаголсеребро, молчаниезолото.
Алексей сидел на оттоманке зеленого бархата, свободно закинув ногу на ногу, но было приметно, что князь азартно взволнован. Он расцветал от запаха опасности, тайны так же, как дамы обмирали от его золотых эполет.
Граф улыбнулся в душе: «Нет, этому Анакреону, пахнущему духами и отвагой, решительно никакое соперничество не в страх, онОсоргин!»
Так вот, продолжал Николай Петрович, вам, конечно, известно, князь, что в двенадцатом году мы за-ключили с испанскими кортесами миротворческий договор.
В Великих Луках, вскинув левую бровь, почтительно уточнил Алексей.
Именно, граф довольно кивнул головой. Уполномоченным от Мадрида был дон Зеа де Бермудес; если помнишь, он прежде служил испанским генеральным консулом у нас в столице.
Да, сухим эхом отозвался Осоргин. Нам следует присмотреться к нему? Иль тревожиться?
Лично я встревожен, откровенно заявил Румянцев. Но не им. Дон Зеадаровитый, отменной чести человек, кстати, отказавшийся в свое время присягнуть на верность Жозефу, брату Наполеона. Нет-нет, он вне подозрений. Тут дело в ином, голубчик. Сей договор с Испанией, ежели начистоту, был моим последним дипломатиче-ским шагом. Позже, по причине недуга, тебе известно, я вынужден был оставить Государя, армию иНиколай Петрович болезненно напрягся лицом и выдохнул, возвернуться в Петербург.