Как же это ты, а? Как же? Я тебя позвал, а ты спрашивал сконфуженно Пиварь. Он считал себя виноватым в том, что Смирнова смыло за борт.
Володя сидел на трюме, глупо улыбался, ему было стыдно, оттого что он причинил всем столько волнений, и радостно, оттого что он жив. За бортом было очень страшно.
Хватит сидеть, строго сказал Карданов. Идти можешь? Тогда ступай немедленно в баню. Прогрейся. На вахту не выходи.
Что вы, Андрей Андреевич, запротестовал Володя. Я же здоров. Сейчас переоденусь
Не разговаривай, подтолкнул его капитан.
Смирнов побежал в кубрик.
Вот боцман, что бывает, когда вовремя не принимают мер предосторожности. Немедленно натяните леер. И без надобности по палубе не ходите. Чуть человека не потеряли.
Виноват, Андрей Андреевич. Учту. Пошли, Степан Прокофьевич, быстро проговорил Федя.
Как это его угораздило, товарищ капитан? Я его позвал А он вместо того, чтобы за люк держаться, по самому краю пошел, не успокаивался Пиварь.
Человек первый раз в море, следить за ним надо.
Поднявшись на мостик, Карданов нашел там старпома. Бархатов стоял с укоризненно поджатыми губами, всем своим видом говоря: «Ну что? Я предупреждал».
Ему очень хотелось сказать капитану что-нибудь едкое. Услышав вздох Карданова, он насмешливо проговорил:
Вздыхаете? Вздыхать, товарищ капитан, последнее время Бархатов избегал называть Карданова по имени-отчеству, надо было на улице Герцена, когда набирали команды. А теперь что ж. Поздно. Пожинаем плоды
Я вздыхаю оттого, что у такого опытного старшего помощника не был протянут на судне штормовой леер.
Бархатов опешил. Упрек попал «не в бровь, а в глаз». Старпом, и никто другой, должен был отдать распоряжение о том, чтобы натянули леер. Бархатов промолчал, потоптался еще в рубке, поправил лежавшую на столе карту и ушел.
На траверзе острова Жужмуй ветер усилился. Качать стало сильнее. То и дело на палубу забрасывало гребешки волн. Самоходка чаще шлепала днищем о воду, чаще слышались удары, похожие на выстрелы. При внимательном наблюдении можно было заметить, как изгибается на волне корпус.
Тоня Коршунова открыла дверь из камбуза и смотрела на черные маслянистые волны с белыми шипящими гребнями. Когда самоходка ударяла днищем о воду, девушка вздрагивала. Ей было немного страшно, ее мутило, но она всеми силами старалась не показать этого. Кастрюльки вели себя неспокойно. Они скользили то к одному краю плиты, то к другому, то и дело готовясь соскочить на палубу. Тоня пыталась связать их полотенцем, но из этого ничего не вышло.
Как всегда, на помощь пришел Болтянский. Он заглянул на камбуз, увидел позеленевшую, расстроенную Тоню, безуспешно боровшуюся с кастрюльками, и сразу понял серьезность положения. Она обрадовалась, когда появился Семен:
Шторм-то какой, Семен Григорьевич! Всё скрипит, удары такие сильные. Не разломаемся мы, как вы думаете?
Что вы, Антонина Васильевна. Какой же это шторм? Так, легкая зыбь. А то, что под днище поддает, нормально. «Ангара» наша крепкая, любую волну выдержит. Ничего не бойтесь, принцесса: пока я жив, вы обеспечены, как говорят у нас на юге. Сейчас я вам закреплю кастрюли.
Болтянский исчез, но через минуту появился снова с мотком проволоки в руках. Он ловко привязал каждую кастрюлю к плите. Теперь даже при большом крене они стояли неподвижно.
Ну вот, удовлетворенно сказал механик. Никуда не денутся. Вы не укачиваетесь, случайно?
И не думаю, прошептала Тоня, с отвращением глядя на волнующееся море.
Это хорошо, понимающе кивнул головой Болтянский. Но на всякий случай вот вам лимончик. Кому-нибудь дадите, кто укачается. Болтянский вытащил из кармана большой пупырчатый лимон. Говорят, очень помогает. Теперь я должен идти. До свидания, дорогой шеф.
Побудьте еще немного, Семен Григорьевич! испуганно воскликнула Тоня. С вами веселее.
Рад бы, да надо идти на вахту.
Механик ушел, а Тоня схватила нож, отрезала толстый кусок лимона и сунула его в рот.
Болтянский спустился в машину. Там было тепло. Пахло отработанным маслом. Привычно стучали клапана моторов. Качало меньше, чем на палубе. Второй механик что-то записывал в машинный журнал. У пульта управления на табурете сидел, опустив голову со спутанными волосами, моторист Бабков.
Укачался? спросил стармех, подходя к мотористу.
Тот утвердительно кивнул головой.
Ничего, Бабков, пройдет. От этого не умирают. Я тебя сейчас вылечу. Первое лекарство от морской болезниработа. Принеси поддон с болтами, возьми керосин и расходи все гайки. Понял? Ну, живее. Про качку не думай.
На заводе у нас не качало, Семен Григорьевич. Там спокойнее работа, попытался улыбнуться моторист. Он встал и нетвердой походкой направился в кладовую.
Шмелев сквозь сон услышал звонки громкого боя. «Тревога», пронеслось где-то в мозгу. Он попытался открыть глаза, но сон еще крепко держал его. Наконец усилием воли он сбросил сонливое оцепенение, вскочил с койки и босой выскочил в коридор. Из кают выбегали заспанные люди, на ходу застегивая одежду, натягивая сапоги. Из репродуктора, установленного над трапом, слышался голос старпома:
Пожарная тревога. Учебная пожарная тревога. Пожар у люка номер четыре, с правого борта. Пожарная тревога!
Колокол дребезжал не переставая, подгоняя людей. Генька остановился. Только теперь до его сознания дошло. «Тревога учебная». Он с облегчением вздохнул. Сплюнул.
Новое дело. Придумали. Нашли крейсер! Поспать не дадут, с раздражением пробормотал он и поплелся обратно в каюту. Как был, с грязными ногами, улегся на койку, с наслаждением потянулся, закурил, пуская голубые кольца дыма в потолок.
«И чего это жизнь так глупо устроена, лениво думал Шмелев. Сами себе люди выдумывают неприятности. Служил на военке, там тревогами замучили. Пришел на баржу, на тебе, и тут то же самое. Людишки куда-то лезут, всё им мало, всё к чему-то стремятся, чего-то изобретают. Если получил хороший кусок в жизни, сиди и не чирикай, ешь свой хлеб с маслом. Тихо, спокойно, без всяких там Верно папаша говорил: Сидя, на колесе, смотри под колесо». Если бы он, Генька, был поумнее и смотрел под колесо, были бы у него сейчас дача и машина. Когда плавал на «России», контрабандишку возил А тут эта реформа. Всё потерял
Пока Генька раздумывал над несовершенством жизни, по палубе бежали люди с огнетушителями, баграми и ведрами. У трюма номер четыре суетился Бархатов, боцман держал шланг, из которого била сильная прозрачная струя воды, направленная в море.
Отбой тревоги! Инструмент разнести по местам! раздалась команда старпома. Моряки начали расходиться.
Капитан перегнулся через фальшборт мостика и крикнул на палубу старпому:
Неплохо для первого раза, Вадим Евгеньевич! Всего три минуты, все люди на местах, и вода подана в шланги. Неплохо.
Федя Шестаков заметил, что Шмелев не вышел на тревогу. Сразу после отбоя, оставив неубранными шланги, он побежал в носовой кубрик. Из коридора в приоткрытую дверь каюты боцман увидел матроса, лежащего на койке с папиросой в зубах. Такое отношение к тревоге возмутило даже видавшего виды Федю. Добро спал бы! Тогда хоть какое-то оправдание можно было бы найти: не услышал, мол.
Привет. Ты почему на тревогу не выходил? Пригласительного билета ждал?
Шмелев нагло улыбнулся:
Там и без меня народу достаточно было. Что я, дурак, на холоде мерзнуть? Тревога учебная. Людей хватает. Я свои обязанности знаю.
Боцман подошел поближе к койке:
Вот что я попрошу тебя, Шмелев. Там у трапа номер четыре остались мокрые шланги. Ты не откажешься, наверное, помочь их убрать? Развесить на просушку.
Ты что, ошалел, боцман? Я раздет, босиком, скоро на вахту. Уберут, не бойся.
Федя встретился глазами со Шмелевым:
Не хочешь, значит? Придется тебе помочь. Ну, будь паинькой, дай ручку.
Шмелев вскочил с койки:
Всё силу свою показываешь, герой? прошипел он.
Боцман дружелюбно улыбнулся:
Да нет. Но кто за тебя работать обязан? К примеру, шланги убирать? Я, что ли?
Генька, наконец, попал ногами в сапоги, натянул ватник; шапку и бросился к трапу. Уже держась за поручень, он крикнул:
Таких, как ты, в семнадцатом году за борт бросали
Федя сделал шаг по направлению к трапу. Генька выскочил на палубу. Чертыхаясь, проклиная боцмана, «Ангару», весь свет, направился он к четвертому трюму и нехотя принялся отвинчивать шланг. Неподалеку стоял боцман и с удовольствием наблюдал за работой Шмелева.
Карданов запросил капитанов по радиотелефону о состоянии судов. Все ответили, что самоходки чувствуют себя хорошо, только Рубцов высказал некоторые опасения:
Мне кажется, недостаточны продольные крепления. Самоходки извиваются на волне как змеи. Если волна зайдет еще круче может произойти неприятность.
Карданов был согласен с Рубцовым. Он несколько раз спускался в трюм. В огромном пустом и темном помещении было жутковато, от воды отделяло всего пять миллиметров, удары волн были здесь громче. Капитан чутко прислушивался к скрипу, потрескиванию корпуса. Временами зажигал карманный фонарь, осматривал борта. Кое-где отвалилась краска, оголились головки заклепок. Но это еще особенных опасений не внушало, было терпимо.
Команда работала удовлетворительно. Болтянский сообщил, что у него «в машине» укачались два человека, но всё же работают. «На палубе» лежал один Тюкин. Ему было так скверно, что даже боцман не мог заставить его выйти на свежий воздух. Тогда Федя приготовил целый графин лимонной воды. И снес Тюкину.
Володя Смирнов чувствовал себя прекрасно. Он совсем не ощущал признаков морской болезни, качка на него не действовала. Володя охотно стоял на руле за Тюкина, страшно гордый тем, что «море его не бьет». Тоня с честью выдержала первое испытание, и, хотя она не могла смотреть на море, обед и ужин поспели вовремя.
Когда караван подошел к самому открытому месту Белого моря, ветер стал заметно стихать, уменьшилась волна, идти стало легче. До Северодвинского плавучего маяка оставалось восемьдесят миль.
Теперь Карданов имел представление о том, как держатся самоходки в море. Через несколько часов по носу открылась еле заметная полоска берега, а вскоре и черная палочка маяка.
Бархатов, стоявший на мостике, не отрывавший бинокль от глаз, удовлетворенно объявил:
Вижу Мудьюгский маяк. Считайте, что до Архангельска дошли. Первое испытание выдержали.
Андрей Андреевич задумчиво повторил:
Первое выдержали
В Архангельске Карданова ждала неприятность. Его встретил флегматичный представитель Маркова и равнодушным голосом сообщил:
Иван Васильевич ушел со своим караваном четыре дня назад. Вы очень запоздали. Становитесь на рейде против Лесотехнического института. Стоять придется довольно долго. Ваше обеспечивающее судно, траулер «Лангуст», еще в море на промысле.
Слушайте, возмутился Карданов, я понимаю, что Марков не мог меня ждать. Надо торопиться. Но что обеспечивающего судна еще нетэто уже безобразие. Вы же знаете, время не ждет. Дорога каждая минута! Ведь август месяц. А там погода задержит, а там еще что-нибудь. Кавардак!
Представитель равнодушно повторил:
Вставайте у Лесотехнического. Готовность «Лангуста» от нас не зависит. Скажите спасибо, что его удалось получить. Сейчас все суда заняты.
Я буду жаловаться. Такая нераспорядительность граничит, с преступлением!
Представитель отмахнулся от Карданова, как от назойливой мухи:
Сам Марков ничего не мог сделать. Судов нет. Понимаете? Ведь думали, что вы пойдете одним караваном, а тут потребовалось второе обеспечивающее судно. На себя пеняйте. Раньше надо было приходить.
Возражения были справедливы. Карданову пришлось замолчать. Тем не менее он злился на всё и вся. Длительная стоянка разлагает. В море, в ходу, когда вахта цепляется за вахту, когда от судна требуется непрерывное движение, железный порядок корабля держит людей в подчинении.
Самоходки встали у берега против Лесотехнического института, у грязного, захламленного пляжика. Для Карданова началось мучительное ожидание. Некоторые потирали руки. Как же, рейс удлиняется: «Больше дневбольше рублев».
Андрей Андреевич почти не покидал «Ангару». Только по утрам съезжал на берег, выслушивал надоевшую фразу: «Новостей нет. Лангуст еще не пришел», и возвращался на судно.
Он часами сидел в кресле на главном мостике и наблюдал за портом. По широкой Двине взад и вперед сновали катера, буксиры, баржи. Мимо, под всеми флагами мира проходили суда, нагруженные желтыми досками, пропсом, бревнами.
Карданов бывал в Архангельске много раз и всегда ощущал в этом городе запах моря. Город моряков! В нем нет семьи, которая не была бы связана либо с лесом, либо с морем или рекой. Лес лежал на причалах, лес перевозили на баржах, лес огромными четырехугольными плотами плыл по реке День и ночь не прекращалось движение в порту. Круглые сутки уходили и приходили океанские гиганты, ревели тифоны, слышался грохот отдаваемых якорей И почти всегда днем здесь дул прохладный ветер с моря. Он приносил захваченные по пути запахи сосны, скошенных трав и йода.
К ночи ветер стихал. Исчезала речная рябь. В начинающихся сумерках северной ночи золотыми дорожками отражались в воде якорные огни. На прибрежных бульварах светлыми пятнами белели платья девушек. Запоздавшие швертботы с обвислыми парусами торопились в яхт-клуб. Пробегали переполненные людьми пароходики пригородного сообщения«Макарки». Они проходили совсем рядом. Слышался звонкий смех, песни. Это моряки разъезжались по лесопильным заводам, где грузились их суда.
Карданов представил себе, что когда-то здесь плавали парусные корабли царя Петра, на берегу стоял один монастырь и несколько жалких деревянных домиков. Царская таможня несла службу на гребных лодках; в трактирах при свете сальных плошек танцевали чванливые шкиперы заморских судов, на берегу умельцы топором и пилой строили первенцев русского флота А теперь?..
Иногда к капитану присоединялась Ирина. Приносила свой раскладной стул, садилась рядом. Они разговаривали, читали или просто молчали. Каждый думал о своем. Капитан радовался, когда она приходила. Ему хотелось рассказать Ирине всё о своей жизни, о том, как плыл семь суток после торпедирования, про свою неуютную комнату Но он не решался этого сделать. Ему казалось, что Ирине с ним неинтересно.
Как-то Карданов спросил ее:
Вы не скучаете, Ирина Владимировна?
Она посмотрела на него удивленным взглядом:
Нет, мне не скучно.
Почему вы не поедете на берег? В кино, в театр, в музей.
Пойду как-нибудь. Я ведь в Архангельске уже была.
А не отправиться ли нам с вами в театр?
Пойдемте.
Но в театр они так и не собрались. Все мысли Карданова были заняты «Лангустом».
Знаете, Ирина, говорил на следующее утро капитан, пришел бы завтра «Лангуст». Вы бы нам дней пять хорошей погоды наколдовали. Далеко бы мы ушли за пять штилевых дней! Хлеб-то уже убирают. Не опоздать бы
Придет ваш «Лангуст». И погоду найдем хорошую, сухо отвечала Ирина.
Ей надоели бесконечные разговоры о «Лангусте», погоде, стоянке. Она ждала, чтобы Карданов сказал ей что-нибудь другое Ждала, но не хотела себе в этом признаться.
ГЛАВА IX
Володя Смирнов с повязкой вахтенного на руке, ходил по палубе. Приближалась ночь. Володя обошел судно, осмотрел, всё ли готово к сдаче вахты, подтянул кверху якорный огонь и зашел в освещенную изнутри рубку. Он был очень счастлив сегодня. Мало того, что Светлана прислала чудесное письмо, в конверте лежала ее фотография.
Володя вытащил письмо и в который раз принялся его перечитывать:
«Здравствуй, Володенька! Так соскучилась по тебе, прямо не знаю как. Хочется с тобой посоветоваться. А больше не с кем. Люблю я своих родителей, но ведь ты понимаешь, взгляды у них не те. Как жить дальше? Что делать? То ли учиться в вузе, то ли работать. Сейчас, сию минуту. Самой зарабатывать. Самой покупать себе вещи, делать маме подарки.
Все твердятобязательно в вуз, потом наработаешься. А может быть, наоборот? Как ты сделал. Ты не думай, пожалуйста, что эти сомнения оттого, что я не хочу учиться или мне лень готовиться. Совсем нет. Просто я не решила еще, как поступить. Одно я знаю твердо (в этом со мною согласны и старики): нужно стать человеком. Человеком в широком смысле этого слова. А как это сделать? Что для этого нужно? Вот Гаганова или та девушка, которая взяла на воспитание троих ребят, настоящие люди. Но мне не хочется идти в отстающую бригаду, брать на воспитание детей. Хочется сделать что-то свое хорошее. Не похожее. Но что? Наверное я эгоистка или еще хуже Самовлюбленная дура.