Бабушка вытерла руки о передник и присела за стул напротив:
Смотри За окном все листья на деревьях стали такие разные И золотые, и бурые. А то и гнилые прямо. А весной, помнишь? Молодые, зеленые, все как один Рано тебе еще думать-то об этом Когда время придет, твой цвет-то и проступит. Твой настоящий цвет, ни с чем его не спутаешь А пока сними-ка пенку с варенья, а я пойду форточку закрою. Не то налетит к нам нечисть всякая на запах рая-то
Я вздохнула и каллиграфическим почерком будущего художника вывела: «Райские яблочки, джинн Аль-Мааджид».
***
Мы встречались каждый день
Ты приезжал на одном и том же старом такси, точно угадывая, когда в школе заканчивались часы занятий. А потом ждал меня на крыльце. Курил, здоровался со старшеклассниками и учителями. Ждал, даже если последний урок затягивался. Ждал, пока я наболтаюсь с подругами. Ждал, улыбаясь мне через стеклянную дверь вестибюля. А я боялась поверить счастью.
День за днем мы проводили вместе. Стреляли в нашем секретном тире. Гуляли под дождем. Ели мороженое в вафельных стаканчиках, посыпанное засахаренными счастливыми орешками. В Безумном парке я собирала золотые букеты из опавших листьев и плела из них фантастические короны. А ты отогревал мои замерзшие пальцы в своих. Рассказывал о Заоблачном Париже, где ты жил, и о далекой южной стране Мавераннахр, что давно исчезла с карт. Перед ужином ты отвозил меня домой.
Мое лицо бережно хранило следы твоих поцелуев, моя одежда была пропитана твоими ароматами табака и мускуса. Стоя перед дверью, я безуспешно старалась стереть улыбку, а войдя, не встретиться в коридоре с бабулей. Я пряталась в своей комнате, закрывала глаза и вспоминала бархатный звук твоего голоса А бабушка делала вид, что ничего не замечает.
Пока однажды пожилой шофер не приехал за мной один.
В школьном дворе в предчувствии зимних снегов оголились все ветки, и замерзшие птицы, грустно крича, улетали прочь, в сторону теплого загоризонтья. Треснутый колокол фальшиво и грустно играл на семи ветрах.
Сегодня, 23 сентября, в холодный полдень осеннего равноденствия, осень проснулась в Чумном городе.
***
Молчаливый водитель скрипучего такси привез меня на левый берег Масляной реки и оставил перед чугунной резной оградой заброшенной больницы. Желтая копейка растаяла за поворотом. За приоткрытыми воротамипурпур опавших листьев в прозрачных кружевах капель, молоко с медом заходящего солнца в грустной дали. Паутинки тают в его лучах.
Последний вечер перед осенью угасал.
Больница пряталась посреди запущенного сада из райских яблонь. Деревья уже давно одичали и тихо стонали под тяжестью перезревших яблок, которые никто не собирал. Вокруг больницы когда-то было протоптано множество тропинок, но ни одна из них не вела к дверям в здание. Иногда тропа заворачивалась петлей, иногда упиралась в полуразрушенную кирпичную стену. Или, издеваясь, приводила к гнилым и скрипучим, перетянутым толстой цепью воротам. А то и вовсе обводила по кругу между покрытых серыми лишаями и мхом яблоневых стволов.
Под ногами, под опавшими листьями и пожухлыми папоротниками что-то шуршало и двигалось, словно кто-то безнадежно искал давно утерянное и позабытое в тоскливых слоях тумана. Этот заброшенный райский сад представлял собой мрачный лабиринт с обветшавшим зданием больницы в центре. Когда-то, в другой жизни, оно, несомненно, было усадьбой аристократов, где в зеркальных залах закатывали блестящие балы под мерцающими свечами, хрустальными люстрами
Холодный дождь падал через распахнутое настежь окно палаты, оседал на белом кафельном полу каплями слез, между раскиданными алыми розами окровавленными бинтами.
Ты сидел на железной, с пятнами ржавчины на покатых спинках больничной койке. На твоем левом предплечье вместо обычной повязки пульсировала открытая треугольная рана, страшная и запущенная. В пыльной палате пахло формальдегидом, этим невыносимым духом медицинской дезинфекции, навивающим невеселые мысли о бренности и бессмысленности. Ты курил в затяг, посылая в сад за окно армии дымных огнедышащих драконов. Сигарета дрожала в твоей руке.
Пришло время расстаться, малыш.
Я присела на краешек кровати, не в силах произнести ни слова.
Тебя ждет другая?
Меня ждет неизбежность наказания за то, о чем я не жалею.
Наказание?
Тюрьма Может быть, казнь Не бойся за меня, малыш, я держу удар!
Я была рядом, неудобно пристроившись на жестком больничном матраце. Целовала влажные от пота и боли волосы, глотая слезы ужаса.
А если боишься, тогда молись Ты знаешь, я не умею молиться, я здесь вообще не по этой части Я больше не верю богам.
Почему? шепчу сквозь слезы на ухо.
Потому что я верю в себя! Я сам себе бог И сам себе демон. Я знаю, куда я иду, моя дорога открывается под моими ногами. Но если ты боишься, то молись за меня, ты же у меня умница, ты знаешь латынь: «Domine ad adjuvandum me festina» Молись за меня Гунтрамну-Ворону, покровителю убийц
Знаешь, шепчу, скифские девушки не могли выйти замуж до тех пор, пока не добудут в бою череп врага, чтобы приготовить из него кубок и преподнести мужу на свадьбе
Враги не при чем, малыш. Просто пришло время уходить.
Нет, нет, этого не может быть!
Я принесу тебе череп твоего врага, кем бы он ни был! Тогда ты никогда меня не покинешь и будешь любить меня по-настоящему!
Ты обнял меня и поцеловал в макушку.
А разве я люблю тебя не по-настоящему?
Но почему, почему же райские яблоки такие горькие?
И то ли это тень от ибисоголового бога и его длинного клюва являлась и пропадала на стене в неверном свете свечей и факелов, то ли это была тень от птицеголовой маски чумного доктора. То ли реальность стала сном, то ли сон реальностью в эту дурную ночь осеннего равноденствия.
Шофер отвезет тебя домой. Береги себя Увидимся через несколько мгновений, малыш!
В наступившей тишине было слышно, как кто-то тихо плачет перед воротами рая.
***
Твоё прощальное «увидимся через несколько мгновений» жестокое и неумолимое время превращало из сладкой сиюминутности в больно ранящее воспоминание. Пролитые слезы не возвращали ни аромата твоей кожи, ни вкуса твоих губ.
Все кончилось.
На следующий день желтое такси уже не приехало в мокрый и грязный школьный двор.
И никогда больше не приедет.
Где ты? Песок какой пустыни стучится в зарешеченное окно твоей тюрьмы?
***
Время уносит нас с собой в потертой сумке дервиша, мы можем только считать потерянные мгновения, которые сыплются песком из этой дырявой сумы. И мы мечтаем собрать песчинки безвозвратно утраченного обратно, в колбу разбитых песочных часов
Прочь, прочь из этой осени, прочь из сладкого сентября! Прочь и вперед, в половодье первого талого снега, сияющего осколками богемского хрусталя под первым весенним солнцем!
Как коротки дни в Чумном городе! Как длинны апрельские ночи! И в этом шальном году я уже совсем не ребенок, но еще и не женщина.
На правом берегу Масляной реки не утихает пир, не гаснут там и угли чумных костров. Тщетный и эфемерный, с фейерверками и бродячими музыкантами праздник абсолютно реален настолько, насколько может быть реален этот подлунный мир. Лишь время от времени привкус пепла на губах и запах мертвой плоти заставляет вздрогнуть и поежиться пирующих.
Как-то, пробираясь сквозь эту хмельную толпу, я поймала на себе тяжелый и требовательный взгляд.
Он был чужак, в город его привел странный случай хм, если верить в случайности, конечно. Стоя посреди возбужденной пьяной толпы, он потерянно и удивленно таращился на веселящихся. Он был похож на мясника, а за его спиной скучал телохранитель.
Знаете, признаюсь вам, что быть мясником, на мой взгляд, это даже позорнее, чем палачом. Ну, скажите, в чем виновны перед вселенной такие милые розовенькие молочные поросята? А глазастые длинноногие телята?! Убить несчастного, невинного невесомого цыпленка, чтобы набить жирное брюхо, сожрать, брызгая слюной Бр-р-р Ну, вы, видимо, догадались, что я вегетарианка
При его атлетическом телосложении Мясник вряд ли нуждался в телохранителе. От него пахло по̀том, волосатой плотью и вчерашней выпивкой. У него были глаза затравленного хищника, воспаленная экзема на лысине, мускулистые волосатые предплечья и толстый бритый затылок. Под которым, из трех последних позвонков торчали три острых костяных шипа. Странная аномалия.
Голос его был хриплый, противный и негромкий, из тех, что специально заставляет тебя приблизиться и прислушаться:
Я проездом в вашем убогом городишке и не собирался задерживаться и на час Но передумал выпью с тобой чай и познакомлюсь с твоими родителями. Пошли.
Это был не вопрос. И не предложение. Он озвучил то, что от меня не зависело.
Через час бабушка в полуобморочном от страха и неожиданности состоянии заваривала иван-чай трясущимися руками, бормоча то ли молитвы, то ли заклинания. Карлсон, вызванный для поддержки, старался смягчить обстановку и предпринимал безуспешные попытки завести светскую беседу о погоде и грибах. Безрезультатно. Шредингер предпочел удалиться на чердак. А гномик-монах спрятался в настольной лампе.
Незваный гость сидел на нашей слишком тесной для него кухне, по-хозяйски расставив колени, и душная плотская вонь, которую распространяло его тело, вытеснила наши нежные домашние ароматы ванили и роз. Грубо оборвав рассуждения соседа про превратности северного климата, он заговорил прямо и по-деловому. Он приказал мне выйти.
Обиженная, я покинула кухню. Но, как я уже говорила, жили мы в деревянном доме, поэтому чтобы быть в курсе их беседы, мне стоило всего-то пройти в соседнюю комнату и, скрючившись на ковре, приникнуть ухом к мышиной норе в стене под плинтусом.
Мясник рассказывал свою историю. Без ненужных ухищрений и неуместных иносказаний. Без поэзии и прикрас.
Вот уже несколько дней как он сбежал из тюрьмы. Еще раньше, он купил себе привилегию выходить оттуда на выходные, но в этот раз он решил больше в тюрьму не возвращаться. Человек он непростой. В криминальном мире столицы есть только один, кто влиятельней него. Хотя, вообще-то, два. ВторойБог-Отец.
У него есть все. А теперь еще и свобода. И он холостнесмотря на возраст.
На этом-то интересном моменте мыши-подлецы завозились, а децибелы разговора упали настолько, что единственное, что я услышала ясно, это громкий стук монет по скатерти стола и отчетливо произнесенное слово «опасность».
Эти деньгидля начала. Когда исполнится задуманное, получите еще. Главное: берегите её.
Мое воображение тут же восполнило пробелы в достоверной информации и нарисовало ужасную картину продажи бабушкой собственной внучки в жены этому пузатому потному чудовищу. И несмотря на то что работорговля официально запрещена аж с XIX века, эта киношная сцена, старая и вечная как мир, отчетливо и убедительно висела перед моими глазами.
Мы с бабулей никогда и не голодали, несмотря на то, что все наше малюсенькое семейство кормилось от продажи притирок, настоек и колдовских травяных сборов. Конечно, знахарством много не заработаешь, но нам хватало. Яблони, карликовые сливы и старая черная вишня в огороде полном картошки и капусты нам очень помогали. Не забывайте, что грибы, ягоды и рыбу приносил Карлсон в обмен на ужин в бабулиной компании. Но вот уже несколько месяцев, как она вела со мной пространные разговоры о моем образовании, о том, что я должна продолжать учиться. Но так как дорога в маги для меня закрыта, я начала подумывать о поступлении в Институт Живописи. Что, естественно, являлось проблемой, так как нам это было не по карману.
Проблемой, которую этот потный Мясник разрешил за пять секунд, бросив на вышитую крестиком скатерть золотые дукаты, флорины и луидоры, неиссякаемые, как золото гномов.
Да будет так! услышала я голос бабули.
Щеки вспыхнули от праведного гнева. «Посмотрим еще, кто кого!» мысленно ответила я, приготовившись к обороне.
Мясник же обрадовался и заявил, что намеревается поселиться в Чумном городе. И: «ждите меня!» нанесет нам визит в ближайшее время. А пока он вынужден распрощаться.
На пороге, уходя, он долго мялся, и, наконец, слюняво поцеловал мне руку, видимо, демонстрируя высший пилотаж галантности. При этом он противно краснел, потел и вонял, пряча в щербатый пол маслянистые глаза. И не зная, что еще добавить, в конце концов, быстро удалился
Целый час после этого я провела в ванной. Ворчала и мыла кисть руки дегтярным мылом, поливала духами и настойкой календулы.
После его ухода в воздухе повисло тестостероновое радиоактивное облако, прячась от которого наш тибетский гномик-монах, скроив недовольную мордочку, забился под пианино
До сих пор я абсолютно уверена, что это бабуля сослепу или от чрезмерной нервозности подсыпала Мяснику в иван-чай порошок из высушенных прошлой весной спаривающихся червей опарышей, что, как известно, афродизиак раз в сто сильнее виагры. Нет, не со зла, не подумайте о ней плохо, просто она очки забыла на тумбочке.
***
Закаты сменялись рассветами, снег начал превращаться в грязную талую воду, шапки и пуховики переехали на антресоли.
Вскоре мы привыкли к присутствию в нашем доме этого хмурого человека.
Иногда он приходил с телохранителем. Тогда тот бедняга, борясь со скукой, развлекался метанием дротиков в коридоре, в ту самую живую мишень, которую бабушка нашла выброшенной позади рынка ведьм Меркадо-де-Брухас в Ла-Пас. Мишень уворачивалась от дротика и прыгала по стене как солнечный заяц, а если охраннику все-таки удавалось ее достать, она начинала причитать противным женским голосом на гуарани.
Но чаще он приходил один, проводить вечера при свете оранжевого в розах абажура над кухонным столом, за чашкой иван-чая с домашним вареньем из розовых бутонов. Он рассказывал бабушке о своей непростой судьбе, о понятиях чести, о цене слова и о дешевизне человеческой жизни, о делах законченных и еще не начатых, о планах и о долгах. Бабушка вздыхала, подливала чай и пересказывала ему по памяти Веды.
Никаких посягательств на мою неприкосновенность в виде вонючих поцелуев он больше не предпринимал.
Он исчез, когда декабрьское полнолуние совпало с лунным затмением и первой метелью, так же таинственно, как и появился. Прислав по почте на прощанье мне мешок леденцов и снайперскую винтовку
Снег тяжело оседал на вайях папоротников и на голых ветках продрогших яблонь в саду. Хлопья бились в стекла, в печи трещали поленья, ночь просилась к нам в гости, напуганная сорокоградусным морозом. Снежинки ткали занавеси в узорах наступающего безлунья. А задрав голову, только и есть что разгадывать, то ли это звезды падают, то ли это льдинки уносятся в небо, следом за улетевшими безвозвратно криками сов.
Рассветы сменяли закаты, солнце все выше забиралось над горизонтом. Уже и вовсе стали не нужны куртки, и изо всех садов Чумного города распространялся дурман сирени. Бабушка приносила на кухню душистые гроздья и колдовала за закрытой дверью над приготовлением сиреневого вина.
Но надо сказать, что на меня вся эта история с продажей в рабство повлияла весьма предсказуемо. Я всерьез задумалась о самостоятельной жизни.
На западной окраине Чумного города располагалась Ложко-Плошковая деревообрабатывающая фабрика. Которая, как понятно из названия, занималась производством деревянной, столь обожаемой горожанами посуды. Конечно, их можно понять, ведь удовольствие от размазывания сладкой рисовой каши теплой деревянной ложкой по деревянной же тарелке, ни в какое сравнение не идет с тем же процессом, но в пластиковом исполнении. К тому же коренные жители Лахденпокья утверждали, что червячки и термиты, неминуемо заводящиеся в знаменитой посуде, выползали из пор в тарелках на запах еды. И что насекомые эти вкусны, полезны и являются ничем не уступающим мясу источником протеина. Чашки же сами собой наполнялись соком, похожим на березовый, и веточки, что прорастали наутро из ручки, придавали напиткам дивный аромат и неповторимый вкус, не говоря уже о ложках, сочащихся медовой смолой. Но не только это объясняло пристрастие рестораторов и гурманов к деревянной посуде Ложко-Плошковой фабрики. Нетронуто-деревянная изнутри, с внешней стороны она была невероятно красива, благодаря умениям местных художников. На ней горели гирлянды анютиных глазок с воздушными лепестками, светились букеты роз в самый пышный период цветенья, распускались нежные ирисы и палевые белые пионы.
Вы, наверное, уже догадались, что я выбросила из головы пустые мечты об Академии, и решила устроиться подмастерьем на Ложко-Плошковую фабрикурасписывать посуду. Провозгласив независимость маленького, но гордого государства под названием Анжела Белова. С ударением на первый слог, пожалуйста!