Не беспокойсяона мне не пара.
Я и так уж не понимаючто ты в ней нашел?
Ушки, глазки, ножки, зарплата приличная. Она ничего не просила передать?
Не помню. Кажется, хотела вернуть тебе какие-то книги.
Женька еще несколько раз в разговорах с Ма затрагивал эту тему и сам не заметил, как увлекся. Правда, пока его интересовал вовсе не возможный положительный результат поиска, а сам его процесс. По журналистской работе он знал, что люди порой находят древние и старинные клады, иногда очень ценные и редкие, но такой случай представлялся ему еще менее вероятным, чем крупный выигрыш в лотерею или спортлото (тем не менее билеты он в последнее время покупал и карточки заполнялс отчаяния). Здесь же его привлекала направленность поиска, сопоставление фактов, выявление истины.
Что ему стало известно? Не много. Но и немало, чтобы методом исключения найти искомое.
Первое: усадьба, где предположительно были спрятаны ценности, располагалась неподалеку от Москвы, в направлении тогдашнего Тверского тракта и сейчас, вполне возможно, находилась уже в черте города. Это значительно сужало круг поисков.
Второе: само здание стояло на холме, подножие которого огибала речка. Дом был окружен большим парком, состоящим из дубов и лип, в парке сохранился каменный мост через овраг, где протекал ручей, был пруд с островом, была беседка с Амуром. Здание строил, по всей вероятности, Воронихин.
Третье: на куполе дома изнутри был изображен небосвод с легкими облаками, на одной из стен сохранилась роспись, сделанная в год завершения строительства и запечатлевшая первоначальный вид усадьбы.
И наконец, четвертое: в двадцатые примерно годы здесь размещался уездный уголовный розыск.
Посоветоваться было не с кем, да и нельзя, и Женька отобрал в издательской библиотеке соответствующие альбомы и каталоги и засел за их изучение. Сперва он только рассматривал фотографии и рисунки, читал подписи к ним, незаметно подпадая под очарование старины, восхищаясь умением и талантом древних зодчих, даже чувствуя гордость, будто и сам был причастен к их творениям. Он перебирал и любовался, как красивыми морскими камешками, новыми, по существу, для него и очень звучными словами: ампир, барокко, тосканские портики, фронтоны и эркеры, пилястры и декоры. По с каждым днем они становились все более близкими и попятными ему, наполнялись глубоким, неведомым ранее смыслом и наконец он стал читать их как музыкант мелодию с потного листа и она зазвучала в нем чудесной, проникающей в душу музыкой.
Копаясь в книгах, делая выписки, Женька постепенно становился знатоком архитектуры старинных дворянских загородных усадеб, планировки парков, построения ландшафтов и порой забывал о главной цели поисканастолько все это было интересно, ново, необычно. Он стал посещать другие библиотеки, завел картотеку, несколько раз в группах энтузиастов выезжал по выходным дням на реставрационные работы, потому что открывшееся ему положение дел требовало немедленных практических действий. Чем глубже он изучал вопрос, тем тревожнее становилось на сердце за судьбу памятников старины и тем более нелепой и необъяснимой казалась сложившаяся ситуация: почему нам не хватает средств на сохранение бесценного, по всеобщему признанию, достояния. Парадокс времени, парадокс жизни? Или безответственность перед прошлым и будущим? Ведь все это уже достигнуто нашими предками, это уже сделано и, значит, должно остаться с нами навсегда. Не приведет ли потеря того, что уже создано ранее, к потере смысла перспективного строительства, не рвем ли мы безответственно связь времен, не прерываем ли живую пить истории?
В конце концов накопленный и выстраданный материал вылился в большую проблемную статью. Ее заметили и поддержали читатели, она была одобрена специалистами. Даже Федотыч на редакционной пятиминутке отметил Женькин успех и намекнул на свое своевременно оказанное влияние «в процессе становления молодого журналиста Е. Стригина».
Женька в душе улыбнулся невинному тщеславию редактора, мимолетно подумав о том, что Федотыч, в общем-то, прав, говоря о недопустимости дилетантизма в работе, но, к сожалению, этот важный момент остался практически незамеченным для негоименно в это время поиски замкнулись на трех подмосковных усадьбах. Они подходили почти по всем параметрам, но в одной из них не было моста, в другойпруда и Амура в беседке, а третья, где были и пруд, и Амур, и мост через овраг, находилась слишком далеко от города. Не удалось, конечно, установить, в какой из них располагался уездный угрозыск. Это обещал сделать Вальтер, но он пока молчал.
И вот почти случайно, в книге «Из истории русской усадебной культуры XVIIXIX веков», отпечатанной в вепской типографии «Глобус», Женька обнаружил такую фразу: «Справа среди деревьев парка угадывается скрытая за ними беседка, знаменитая своими прекрасно найденными пропорциями. Десять высоких ионических колонн несут кессонированный с внутренней стороны купол. В центре на пьедестале некогда стояла ныне утраченная статуя Амура. Беседка напоминает храмнастолько изысканны ее формы. По красоте и совершенству архитектуры она, бесспорно, лучшая в Подмосковье». Речь шла об усадьбе Рождествено, принадлежавшей когда-то Измайловым, Оболенским, Строгановым, Щербатовым.
Несомненно, это была онарядом с Москвой, но Тверскому тракту, ее огибала речка Люторка, в парке был мост через глубокий овраг, правда, не упоминался пруд и остров и ничего не говорилось о куполе здания усадьбы, кроме того, что «во втором этаже устроен круглый купольный зал с большим световым отверстием наверху и с колоннами коринфского ордера. Стены зала облицованы искусственным мрамором».
Женька сделал по привычке выписку и закрыл книгу. Похоже, он недалек от цели. Странно, по это почти разочаровало его. И почему-то вовсе не хотелось идти дальше. Прежняя дорога была хорошаона дарила много неожиданностей и открытий, чистых радостей поиска, причастности к истории земли Русской. Теперь же предстояло покинуть благородный путь искателя и с тревожным нечистым волнением ступить на заурядную и нечистую тропу кладоискателя. Было в этой роли что-то недоброе, низкое; чем-то она походила на роль осквернителя древних захоронений, а то и простожулика, лихорадочно шарящего по полкам и шкафам покинутого хозяевами дома.
Но, как всегда, в минуту сомнения позвонил Вальтер и радостно сообщил, что угрозыск в двадцать седьмом году занимал усадьбу Рождествено, что сейчас в ней дом отдыха для артистов Москонцерта и что он возьмет туда Женьке путевку на двенадцать дней, в двухкомнатный «люкс».
Управишься за этот срок? То то! Все паши страдания, Жека, происходят от несбывшихся желаний. Выхода дваиметь поменьше и поскромнее желания или неограниченные возможности для их удовлетворения. Скоро, друг мой, ты поймешь разницу. Запиши эту мысль. Она того стоит. Договаривайся на работе, смело бери за свой счетфирма «Вальтер и компания» платит за все. Путевка с двенадцатоготоропись. И он повесил трубку, словно ждал и боялся возражений.
Но взять отпуск сразу не удалось: Федотыч, как чувствовал, дал Женьке задание съездить к какой-то тете Маше, у которой узко много лет протекает потолок, а строители и хозяйственники никак не договорятся, кому латать крышу.
Ты с ней повнимательнее, подобрее, сказал Федотыч. Это женщина не простая, в войну разведчицей была, потом в милиции служила, а сейчас одна осталась, и потолок у нее течет. Помоги, как полномочный представитель прессы. Сперва с ней поговори, а потом с начальством, от которого ремонт зависит. Если надо, письмо подготовь.
Да знаю я, отмахнулся Женька. Пока.
Тетя Маша встретила его радостно, будто долгожданного гостя. Несмотря на трудную жизнь, а может быть и благодаря этому, она, видимо, была сильно отзывчива на доброе слово, на самое маленькое внимание, даже на обычную вежливость. Она вся светилась навстречуглазами, молодыми зубами, морщинками возле рта и глаз: куда посадить, чем угостить, не дует ли у окна, не жестко ли сидеть, не слишком ли горяч чай?
Жила она, коренная москвичка, в коммуналке, с соседомпьяницей и бандитом, которого боялся весь дом и не боялась одна тетя Маша.
В комнате ее, старой, московской, было как-то по-солдатски просто, по уютно. Печь в углу, тряпочный абажур над вязаной скатертью, диванчик с подушками и валиками, ручная швейная машинка. На стене, рядом с плакатом о 40-ле-тии Победы, висела под прозрачной пленкой ее старая военная формагимнастерка с орденом, пилотка и ремень, а под ними стояли латаные, но начищенные сапоги.
У Женьки оказались с собой конфеты и пачка печенья. Он положил их на стол.
Вот хорошо-то! обрадовалась тетя Маша. Чай сейчас будем пить! Из самовара. Ну-ка, Женечка, тащи вон оттуда, из ящичка, уголечки. Сейчас вздуем. У меня ведь такая комната редкая, счастливаяс печкой. Я туда трубу приладилась выводитьчайком настоящим балуюсь. Только не выдай меня случаем, я ведь тайком. Вот хорошо. Вот и гость у меня. Теперь долго про это буду вспоминать. Как мы тут чай пили и беседовали.
Тетя Маша, вы расскажите мне про потолок все по порядку: как течет, куда вы жаловались, что вам отвечали?
А ну его, этот потолок! Да и не во всякий дождь-то он течет. Надоело уж людей беспокоить. Приспособиласькак сильно льет, я в другой угол перебираюсь, а туда тазик ставлюнарочно купила. Только вот обои каждый раз отстают, ну я запас сделала, и чуть чтозаново клею. Садись, садись. Попей чайку. Ведь после работы небосьустал, голодный. Садись вот здесь, уютнее.
После чая (Женька уже посматривал на часы) тетя Маша достала коробку из-под конфет с фотографиями. Она уж хотела взять все от неожиданного праздникагость в доме!
Вот! с гордостью сказала она, сдвигая со лба очки и вглядываясь в пожелтевший снимок. Орден мне вручают.
А за что орден, тетя Маша? заинтересовался Женька. Расскажите, пожалуйста.
Как за что? За золото. Я ведь радисткой в отряде была партизанском. Вот раз прислали за мной самолет, а паши той порой у немца обоз отбили с ценностями. Все там было: и картины дорогие, и иконы в окладах, ну всякая старинная редкость, и золото. Мы остальное все попряталитам церковь была, так в подвал снесли и укрыли, а золото надо было в Москву везтиэто в первую очередь. На самолеты, на танки. Ох и натерпелась я с ним тогда страху! Девчонка ведь совсем была. Самолет наш в пути подбили, сели мы на какое-то болото, немцы со всех сторон на нас, а я как квочка метаюськуда его девать? Растерялась. Миша, летчик мой, пулемет с самолета свинтил, лег под крыло, стреляет по ним, а мне кричит: «Беги, Машка, спасай золото, доставляй нашим!» Потом подальше отполз и самолет зажег, мол, нельзя оставлять, а на это золото мы сто таких построим, ты его только спаси. А я до сих пор все думаю: а людей мы разве на это проклятое золото построим, таких, как Миша? В общем, побежала я, как могла, все оглядывалась и в лесу все стрельбу слышаласперва с пулемета, а потомредкую, слабуюиз пистолета Вот Дальше все пешком шла и по Мише плакала. И золото не оставила. Колясочку детскую по дороге подобрала, брошенную, уложила его, тряпьем прикрыла, так и спасалась.
А что с летчиком? Погиб?
Погиб, вздохнула тетя Маша. Только после войны уже. Миша из лагеря бежал, нашел меня, и мы поженились, а уж потом, в Москве, после войны его хулиганы зарезали. И я тогда в милицию пошла работать. В МУРе моя фамилия тоже на мраморной доске до сей поры висит.
Разделавшись с крышей и еще раз посетив тетю Машу, чтобы проверить, как начальник ДЭЗ сдержал свое слово, Женька намекнул Федотычу, что нашел хорошую тему и ему нужен творческий отпуск недельки на две. Федотыч неожиданно легко согласился, но дал попутное заданиенаписать о ходе посевной в районе и взять интервью у передового тракториста, который к тому же разыскал клад золотых монет. Надо сказать, чутье у Федотыча есть. Подозрительный становится к старости, подумал Женька.
Накануне отъезда Женька получил у Вальтера краткий инструктаж.
Будь осторожен. Но держись в гордом одиночестве, но и не заводи близких знакомств: тебе потребуется часто оставаться одному, а от этих актеров журналисту так просто не отделаться. Не выделяйся, тебя не должны запомнить. Когда найдешь место, где спрятан клад, никаких действий, никакой инициативы. Она в данном случае наказуема.
Собственно говоря, отъездэто слишком громко. Женька доехал на метро до конечной станции, а потом за десять минут добрался автобусом до местапансионат находился на самой границе Москвы и области.
Женька вошел на территорию усадьбы через ажурные, но ржавые железные ворота. Слева находился флигелек поздней постройки, где была администрация пансионата. У крыльца две лохматые собаки поднялись и вежливо отошли в сторону.
Женька сдал свою путевку, оформился и получил ключ от номера.
Подождите минутку, сказала бухгалтер. Сейчас дед Витя освободится и проводит вас.
Дед Витядавно небритый старик с красным носом, в красной нейлоновой куртке и фирменных джинсах, заправленных в кирзовые сапоги, вышел из кабинета директора и всем подмигнул.
Втык давал начальник. За это дело, он щелкнул пальцем по горлу. То-то мне сегодня собака на сене снилась.
Они вместе вышли на крыльцо.
Давай закурим, предложил дед и уточнил:Твои.
Женька достал сигареты, они сели на ступеньки. Впереди, в конце аллеи, виднелся среди деревьев старый дом. Отсюда он казался новым.
Я тебя провожу, не бойся, благодарно ворчал дед Витя. Все тебе расскажу, по всем объектам проведухошь в бильярдную, хошь в библиотеку. А потом мы с тобой пива выпьем. Есть у тебя? Нет? Ну, достанешь. А сейчас вот иди пряменько по аллейкекак раз к заднему подъезду угодишь, там Степановну спросишь, она тебя на этаж введет. А я посижу еще, покурю.
Аллея, обсаженная старыми деревьями, была вымощена мелким красным кирпичом. В конце ее виднелся фонтанчик, построенный в тридцатые, видимо, годы, изображавший собой облупленного мальчика, удушающего в объятиях дельфина, в пасти которого торчала ржавая труба. Здесь аллейка разветвлялась и огибала фонтан широким кругом. Часть его уходила невысоким плавным пандусом под длинный крытый подъезд, тоже с ажурным навесом. Позже Женька понял, что этот круг был сделан, чтобы подавать к дому неповоротливые старинные кареты.
Прежде чем войти внутрь, Женька обошел дом. Как и положено, он стоял на холме, подножие которого огибала крохотная, вся в густых ветлах, речка. От нее по склону холма поднимался уже настоящий старый пейзажный парк, наверное, хорошо видный с балкона второго этажа, опирающегося на круглые колонны с капителями в виде классических гребешков застывших воли. Квадратный в плане дом имел еще по обеим сторонам полукруглые выступыкрытые застекленные балконы сразу на оба этажа. Дом венчал бельведер с тройными итальянскими окнами под сферическим куполом.
Издали дом казался почти новым. Но вблизи было обидно увидеть обвалившуюся местами штукатурку, завившуюся старую краску на рамах окон и на дверях, глубоко выцарапанные на колоннах разные слова. Двери с фасада были заперты, каменный пол открытой террасы засыпан прошлогодней листвой и сухими ветками, отпавшими с деревьев. А ведь здесь, наверное, когда-то пили вечерами чай и любовались видом парка в грустном свете заходящего солнца. По вечерней глади пруда скользила легкая лодочка с девичьей фигуркой на кормев белом платье и шляпке с большими полями. Из раскрытых окон доносились звуки рояля и бой часов. Сонно чирикали птицы, трещали кузнечики и квакали лягушки. Ласточки чертили опаловое небо прихотливыми линиями стремительного полета
И тут Женька подумал, что ведь это не чужие ему люди, а его собственные предки, родственники жили в этом доме, гуляли в парке и сидели в беседке над обрывом с книгой в руках, катались на лодке и удили карасей, ездили в экипажах, охотились, играли в карты и танцевали при свечах. И почему-то не хотелось думать о том, что они обижали дворню и на конюшне пороли людей
С неизъяснимым чувством, близким к грусти, вошел Женька в старый дом.
В просторной прихожей, с деревянной вешалкой с барьером, оставшейся от старого времени, и высоким трюмо с бронзовой рамой зеркала, висела на самом видном месте застекленная табличка. Женька подошел поближе. В ней говорилось о том, что Рождественообразец загородной усадьбы рубежа XVIIIXIX веков, что она охраняется государством, что усадебный дом построен, по всей вероятности, известным русским зодчим Воронихиным, воспитанным в семье Строгановых