Ты тоже дурак. По-тихому не мог?
Да не давалась.
Ничего, они эту свадьбу долго помнить будут, сказал Косой, стягивая с руки оторванный рукав телогрейки.
А этого мужика, ты, видать, надолго уложил. Если не насовсем.
А чего лезет? Если ты такая хилая тварь, знай свое место, не высовывайся. Оклемаетсяя и врезал-то ему только раз. Правда, ногой. Правда, по печени. Ничего, долго нас не забудут.
Ага! злорадно хохотнул Чиграш. Сено у них доброе быловраз занялось.
Он пошел к палатке за махоркой. Леня не успел откатиться в сторону, и Чиграш, споткнувшись о него, отбросил его ударом ноги. Косой пинком вернул его на место:
Ты, тварь, тут еще путаешься!
И они набросились на него, словно именно он был виновен во всех их неудачах, в том, что им здорово досталось в селе. Они били его ногами, пинали, перебрасывали ударами как тряпичный мяч. Всю свою накопившуюся злость, на весь мир, на всех честных людей, на свою грязную, бестолковую, никому не нужную жизнь они вымещали на беспомощном и измученном человеке, который даже боялся кричать о помощи, молить о пощаде. Леня стиснул зубы, старался связанными впереди руками прикрывать голову, поджимал колени к животу и вдруг, когда уже стало угасать сознание, почувствовал, что он их не боитсявсе его существо наполнилось острой ненавистью, которая вытеснила, уничтожила страх
Сволочи, сказал он разбитыми губами. Ну, погодите, сволочи
Очнулся он под утро, от холода и боли. И сразу увидел около затухшего костра свою старуху. Она сидела на корточках, ворошила прутиком угли и что-то бормотала, поглядывая в его сторону.
Пошла вон, сказал он шепотом, вздохнул, остро почувствовав боль в ребрах, и повернулся к ней спиной.
Утром Чиграш развязал его и, стегнув по спине веревкой, заорал:
Подъем! Выходи строиться!
Может, тебя еще и побрить? жалобно съязвил Леня. Чиграш вытаращил глаза.
Косой, гляди, у него голос прорезался. Пищить!
Вот я его сейчас подвешу, тогда попищит, пообещал Косой, вылезая из палатки. Сматываться надо отсюда, да живо. Этот дурак две скирды сена сжег. И окна в клубе побил.
Вот гад зловредный! И нам из-за него пропадать. Вставай, зараза, развалился. Собирай шмотки.
Не созрел еще Леня для борьбы, да и сил не было: каждое движение, даже вздох отдавались болью во всем теле. Особенно плохо было пальцам на рукахони распухли и одеревенели, не слушались. Единственное, что он мог, на чем сосредоточился, это не стонать, не показывать, что ему трудно. Весь внутри сжался в комок, словно изготовился. Правда, не знал еще твердо к чему.
Похмелиться бы, вздохнул Чиграш, выходя за Косым на тропу. Ну уж до другого раза. Когда недоделанный наш снова магазин возьмет. Может, и нам поднесет по маленькой.
Они шли впереди, о чем-то переговаривались. До Лени доносились только отдельные слова: прииск, охрана, мать-перемать. Да он и не прислушивался. Весь нацеленный на то, чтобы пересилить боль, не думать о ней, он мечтал. Мечтал о том, как, вымывшись теплой водой, ляжет в чистую постель, зажжет торшер с зеленым абажуром, возьмет толстую книгу про путешествия и, не дочитав страницу, сладко уснет, а проснувшись, будет твердо знать, что все случившееся с ним просто дурной сон, который навсегда останется в прошлом, позабудется, а если и вспомнится когда-нибудь, то только для того, чтобы подчеркнуть, как теперь чиста, прекрасна и безопасна его жизнь. Но это само не придет; чтобы так стало, нужно что-то сделать, перешагнуть неясный еще порог, совершить трудный поступок. И никто за него этого не сделает. Свою жизнь надо заслужить самому. И только он один за нее в ответе
Косой и Чиграш спустились по склону, пересекли высохший ручей и стали быстро взбираться по каменистой осыпи к вершине скалы. Леня сильно отстал, разбитое тело плохо слушалось его, каждый шаг отдавался болью в каждой косточке, в каждой мышце. По ногам били катящиеся сверху камни, которые вырывались из-под ног Чиграша. Он и вообще-то ходил плохо, как корова, а сейчас, видно, нарочно старался, чтобы побольше камней скатилось Лене под ноги.
Догоняй, догоняй, приказал Косой. А то на веревке поведу.
Леня, по привычке восприняв окрик, заспешил, оступился, споткнулся, охнул. Рюкзак потянул его вниз, в сторону обрыва, он выставил неудачно левую ногу, и что-то в ней хрустнуло, рвануло огнемЛеня упал, покатился вниз и потерял сознание.
Первое, что он услышал сквозь звон в ушах, бешеную ругань Чиграша.
Ну все конец котенку. Отходил за печку спать. Скучно без него станет. Заместо кловуна был.
Сломал, что ли? наклонился к Лене Косой. Или вывихнул?
Так и так не ходок, сплюнул Чиграш. Обуза.
Может, дернуть?
Да ну его Орать начнет. Недалеко ушли еще, сбегутся.
Что делать будем? Знает он много.
До Лени еще не доходил смысл разговорадля него ничего сейчас не было на свете, кроме дикой боли в стопе.
Да пусть валяется. Кто его здесь найдет!
Знает много. Косой снял с плеча карабин, передернул затвор. Нас, видать, уже всерьез ищут. Могут на него набресть. Тогда хана.
Ну смотри. Только за все за это, Чиграш ткнул большим пальцем назад, за спину, за этонам срок, а за неговышка. Смотри.
Леня видел, что Косой размышляет, и закрыл глаза. Ему не было страшно. В общем-то, он был уже готов к такому концу. Какая разницашлепнет его Косой сразу или он, грязный, облепленный комарами, подохнет через несколько дней в тайге? И нога болеть не будет. И кончится страшный сон, от которого он так устал.
Леня лежал в самом низу осыпи, где было когда-то русло ручья. Солнце светило прямо в глаза. И прямо в глаза смотрела черная дырка давно нечищенного ствола.
Косой снова наклонился к нему, приблизил тупое, заросшее лицо с холодными спокойными глазами: они даже сейчас смотрели мимо человека, которого он хотел убить. Леня безразлично поймал его взгляд.
По жилец, сказал Косой прямо ему в лицо. Сам сдохнет. И вся любовь. Пойдем.
Чиграш поднял рюкзак, подбросил его спиной, чтобы лег половчее. Косой вскинул за спину карабин, и они пошли вверх, не оглядываясь. Так просто, так спокойно, будто оставляли Леню на печке у любимой бабушки, которая и вылечит и присмотрит. И вся любовь.
Он смотрел им вслед, видел, как они взобрались наверх, как стали исчезать их ноги, спины, головы. И вот уже не слышно шагов, не дрогнет веточка. Только с самой верхушки скалы сорвался вдруг потревоженный камешек, звонко поскакал вниз, зацепил и стронул с места круглые голыши, которые обогнали его, разбежались по склону и, довольные, улеглись на новом месте.
И странноЛеня сначала почувствовал не страх, не одиночество, а только облегчение и спокойствие. Он снова закрыл глаза, ощущая веками тепло и свет солнца. Если бы не нога
Ему хотелось только лежать. Он боялся пошевелиться, чтобы не вызвать ту сумасшедшую боль в ноге, которая мутила его сознание. Он забылся.
Леня очнулся, когда вместо солнца светились на небе звезды. Он замерз, и мелкая дрожь в теле вызывала такую же дрожащую боль в ноге. Стопу словно сжало тесным, горячим сапогомгрубо и безжалостно.
Он один. Они ушли. Они бросили его умирать. Но он пока жив и ужо свободен. Если бы не нога Леня осторожно оперся локтями и сел, стараясь не шевелить больной стопой. Потом медленно и плавно потянулся к ней, развязал и вытянул шнурок. Передохнув, он попытался снять ботинок. Не вышлонаклоняясь к ноге, Леня сильно тревожил ее, и в глазах становилось темно от боли. Тогда он прижал здоровую ногу к больной, стал тихонько давить на каблук. Наконец ботинок сполз, и Леня в страхе взглянул на ногу. Она чудовищно распухла, носок на ней натянулся как покрышка мяча, но не было крови, не торчали обломки костейвидимо, вывих. Леня перевернулся на живот, повесил ботинок на шею и пополз. Кричать, звать на помощь он не решался. Косой и Чиграш могли быть где-то рядом, могли услышать его, вернуться, и тогда все, кончится его прекрасное путешествие.
Скорее, скорее отсюда, подальше от этих бандитов! Бежать, бежать хоть на четвереньках, ползти, катиться, карабкаться Будь что будеттолько не жизнь с ними, не смерть от них. Скорее к людям. Они спасут его, накормят, вылечат, схватят и посадят в тюрьму Косого и Чиграша, а Леня поедет домой к теплой ванне, к лампе под зеленым абажуром, к книгам и друзьям. И никогда больше, ни за что, никуда, ни ногой
Он полз сначала вверх, волоча ногу, скользя и срываясь, обдирая руки и лицо, хрипя и задыхаясь. Потом он полз знакомой тропой, боясь потерять ее, сбиться с обратного пути, а главное, повернуть в забытьи в ту сторону, куда ушли Косой и Чиграш. Подобрав палку, он пытался идти, но это оказалось труднее, и он снова пополз.
Позже, когда все уже было позади, Леня так и не смог вспомнить подробности этого страшного пути. Единственное, что не оставляло его, что явственно, кроме боли в ноге, постоянно было с ним, это его старуха. Она брела совсем рядомдо него даже доносило ее дурной запах, изредка нагибалась к земле, что-то подбирала, недовольно ворча
Ночью он отлежался в какой-то ямке, а утром снова полз, теряя последние силы, иногда просто извиваясь на месте, как разрубленный лопатой червяк.
И вот он услышал совсем недалеко собачий лайдеревня была рядом. Леня сверился со своей истершейся до лохмотьев картой, припоминая, как они шли, и понял, что может значительно сократить путь, если оставит тропу, которая уходила в сторону. Он двинулся напрямик, крича в надежде, что кто-нибудь бродит рядом, собирая ягоды или грибы или еще по какой надобности, услышит его и придет на помощь.
Он выполз почти на самый край леса. Впереди было светлочистое местолибо вырубка, либо начиналось поле. Но путь ему преграждал овраг, заросший кустарником, крутой. По дну его тихо, неспешно журчал ручей.
Леня подобрался к самому краю и стал высматривать доступный ему спуск. Он лежал на животе, опираясь на локти, и смотрел внизи вдруг под ним бесшумно посунулась земля и целый кусок, видимо, подмытого дождем ли, паводком ли дерна медленно пополз вниз. Леня лежал на нем, как на санках, и вначале на мгновение зажмурился, ожидая неминуемого падения, но сразу же открыл глаза и, пытаясь затормозить, пока было можно, уцепился за ствол березки. Пласт земли развернулся, Ленина больная нога попала в развилку срубленного куста, в ней опять хрустнуло, рвануло, и стало вокруг темно, будто ударило по голове что-то очень тяжелое
Их давно уже искали. Милиции было известно, что Косойэто беглый Владимир Худорба, а Чиграшрецидивист Александр Рычков, что раньше они промышляли золотишком, что совершили ряд краж и угнали в Кочевом колхозную лодку, что спровоцировали драку на свадьбе в Локосове, где нанесли тяжкие телесные повреждения гражданину Петрову, который находится в настоящее время в критическом состоянии в больнице, что подожгли два стога сена, что по непроверенным данным к ним присоединился кто-то третий, что движутся они с какой-то определенной целью в направлении прииска, что вооружены и занимаются по пути браконьерством, и многое другое.
Неизвестно было только главноегде они сейчас и как их быстрее взять. Были приняты оперативные меры, оповещены геологи и охотники, рабочие прииска и рудника, водители. Но пока никаких сведений не поступало.
Не сообщал еще ничего и участковый, на которого больше всего надеялись. Он был хотя и молодой, но хваткий, толковый парень. К тому же местный, опытный таежник. Два недели он мотался по лесам и наконец радировал с геологической базы, что, похоже, вышел на след, но помощи пока не просил.
Лепя пришел в себя от того, что у него ничего не болело. Поламывало тело от старых и новых ушибов, привычно ныли застуженные кости, чуть дергало стопу. Но прежней боли в ней не было. Сначала Леня даже испугалсяему подумалось, что нога оторвалась совсемпросто он пока не чувствует этого, потому что находится в болевом шоке. Холодея от возможности нового (и уже последнего) несчастья, нового неминуемого взрыва боли, он приподнял голову и, готовый снова закрыть глаза и снова потерять сознание, взглянул на ногу. Но она была цела, на месте, и даже опухоль на ней заметно спала. Видимо, застряв между ветками и получив рывок от тяжести движущегося вниз тела, она каким-то чудом сама собой вправилась. Леня вздохнул и осторожно шевельнул еюбольно, но не той жгучей болью, от которой темно и горячо глазам, от которой хочется нечеловечески визжать и кусать себя за руки, а ровной, спокойной и затихающей, словно уходящей навсегда.
Он лежал, тяжело и блаженно дыша, будто вынырнул с большой и темной глубины, когда совсем уже не хватало воздуха и готова была разорваться грудь, лежал, глядя невидяще, как между ним и небом нежно колышется листва и сквозь нее брызжет в лицо солнце. Потом сел и опять пошевелил ногой. Она чуть отозвалась каким-то глухим и даже приятным зудом: мол, вот яжива и почти здорова, не бойся. Все! Можно жить дальше. И такое вдруг облегчение обрушилось на него, что Леня сначала несмело улыбнулся, затем засмеялся, все полнее и полнее и наконец захохотал, захлебываясь; из глаз потоком хлынули слезы и потекли по щекам, попадали в рот, стекали по подбородку на шею. Они были холодные, и казалось, будто он стоит, подставляя лицо под свежий весенний дождь. Леня перевернулся на живот. Истерика, в которую вылились все минувшие беды, так бур-по трясла его, что все тело подпрыгивало и билось о землю.
И так же резко, как началась, она кончилась. Леня потихоньку, все еще боясь спугнуть свое счастье, подполз к ручью, долго и жадно пил, умылся и сел, оглядываясь. Все вокруг было прекрасно. Светило в синем небе солнце, шумели ветвями деревья, журчал своей чистой водой ручей и на весь лес каркала на самой верхушке ели большая ворона. И был он один, почти здоров и, главное, свободен. «Выберусь, подумал Леня, еще как выберусь-то».
Он поднялся и перебрался туда, где была погуще трава, и долго лежал, по-настоящему наконец-то отдыхая, не ожидая пинка, окрика, не думая ни о чем, пока не заснул. Солнце сильно грело, пробегал по оврагу ветерок, и потому комаров здесь было мало, и Леня проснулся отдохнувшим и совсем бодрым.
В первую очередь он стянул штормовку и вытащил рубашку из брюк. К своим походным рубахам Леня всегда подшивал снизу полосы из мягкой материитак было теплее ночевать, к тому же рубашка не вылезала из брюк и не сбивалась на спине при ходьбе с рюкзаком. Леня оторвал эту полосу и, сняв носок, туго обмотал лодыжку. Потом снова натянул носок и осторожно всунул ногу в ботинокнормально. Только шнурок пришлось продернуть лишь в две верхние дырочки, но это не беда, ботинок держался на ноге плотно, не болтался.
Леня встал и сделал несколько шагов, стараясь полегче опираться на левую ногу. Посошок бы ещесовсем хорошо бы стадо. Нашелся рядом и посошоккрепкий и легкий, с рогулькой на конце.
Ну, в путь, странник божий, громко сказал Леня и пошел. Сначала бодро и уверенно, а потом все медленнее, пока не остановился, будто раскрутилась в нем до конца какая-то важная пружинка, и долго стоял в тяжелом раздумье, опираясь на палку.
А куда же, собственно говоря, он идет? Конечно же, в деревню, к людям. Это единственный его путь. Выбирать-то не из чего. Он все им расскажет, и они помогут емуположат в больницу, поймают этих подонков, а Лене потом дадут денег и харчей на дорогу и отправят его домой.
Но вдруг ему не поверят? Вдруг решат, что он заодно с Косым и Чиграшомпросто не поделили что-то либо стал он им обузой и они его бросили? А если и поверят, то не скажут ли: «Что же ты, парень, тебя били, над тобой издевались, а ты терпел? Кормил их, поил и обстирывал, помогал им красть и разбойничать, а теперь, как припекло, сам прибежал помощи просить? Что же ты за человек такой? Кому ты нужен? Себе только? Да и то вряд ли».
Может, и не так он думал, может, другие совсем были у него мысли, но что-то властно тянуло его совсем в другую сторону. Так бывает, когда побитый или жестоко обиженный мальчуган нет чтобы бежать домой за утешением, упрямо тащится за своими обидчиками и, размазывая грязные слезы, кричит им вслед: «Ну погодите еще! Вот я вам покажу!»и яростно надеется на счастливый случайотомстить.
Так или нет, жажда немедленной и расчетливой мести или что-то другое, более значительное, не давали ему внутренней свободы для легкого и короткого пути к людям.
Так или нет, но он один виноват во всех своих бедах. И не только в том, что позволял издеваться над собой, что прислуживал, потеряв человеческое лицо, по и в том, что, покоренный, не сделал даже попытки к своему освобождению, к тому, чтобы хотя бы косвенно помешать преступникам уверенно и безнаказанно идти своей черной дорогой.