Здесь все наше прошлое, тихо, опустив голову, словно прощаясь с ним, сказала она. Посмотри, Настенька. Она открыла маленький, красного дерева футляр и вынула из него золотую ласточку, усыпанную блеснувшими брильянтами. Это я берегла для твоей свадьбы. Надеюсь, не напрасно.
Настенька положила на ладонь золотую пташку со стремительно раскинутыми крыльями.
Тетушка, давайте оставим ее, на счастье.
Нельзя, девочка, нельзя.
Княгиня задула свечи в подсвечниках и опустила их внутрь ящика. Настенька зачем-то бережно положила туда и свой засохший букет. Тяжело хлопнула дверца, княгиня повернула ключ и убрала его в сумочку.
Шофер придвинул тазик с раствором и несколько кирпичей и при свете коротенького огарка заложил нишу, размазал по стене цемент, притер его пылью и придвинул на прежнее место умывальник.
Настенька, не забудь, еще раз сказала княгиня, никто и никогда не должен знать об этом. Иван, мы пойдем в машину, а ты выпусти Лукича, пусть закроет за нами. Да накажи и ворота как-нибудь затворить
Машина мчалась в город. Снова были темная дорога, холод и страх. Снова запах гари, стрельба и злобные крики. Где-то у Петровского замка опять вышел на дорогу патруль. Иван резко вывернул в сторону, объезжая его. Раскатисто вабили винтовки. В машине вдруг что-то заскрипело, она стала снижать ход. Ударил откуда-то сбоку еще один выстрел, и шофер уронил разбитую голову на руль. «Адлер» завилял и, уткнувшись в тротуар, остановился.
Сзади нарастал топот тяжелых сапог. Машину окружили и задергали ручки дверец бородатые солдаты с винтовками со штыками, и один из них, с красной повязкой повыше локтя, увидев убитого шофера, сказал, вроде бы сожалея:
Сразу надо было остановиться, как вам приказывали. Выходите, барышни, машину мы забираем.
Но нам надо домой, строго сказала княгиня. Сейчас ночь.
Ладно, с виноватым дружелюбием согласился солдат с повязкой, видимо старший. Федор, отвези бывших господ до ихнего дома и сейчасобратно.
На Тверской, в подъезде, Настенька сразу же лишилась сил и чувств. Она долго была больна, и все, что произошло в ту ночь, стало казаться ей страшным сном, который много-много лет она хотела, но так и не смогла забыть.
Князь бежал из-под ареста. Он заскочил на минуту домойнебритый, в чужой одежде. Княгиня была готова, словно ее предупредили заранее. Они исчезли. Позже каким-то образом стало известно, что им удалось благополучно перейти границу. И больше о них никто и ничего не слыхал.
Настенька осталась в Москве. Тогда она еще не знала, что той незабываемой ночью в последний раз побывала под крышей родного, любимого с детства дома. В восемнадцатом году в нем устроили тифозную больницу, потомсанаторий для чахоточных, затем усадьбу занял уездный уголовный розыск, и, наконец, ее отдали под санаторий для трудящихся. И все эти долгие годы старый дом преданно хранил тайну своих бывших хозяев.
Весенним вечером, в наши дни.
Он бесшумно притворил за собой тяжелую дверь, заложил в ручку обрезок трубы, включил фонарик и стал осторожно спускаться по лестнице. Камни ее почти развалившихся, когда-то полукруглых ступеней шевелились под ногами, холодно постукивали: казалось, кто-то, таясь, идет следом. Тут и там ржавые, разогнутые прутья перил неожиданно преграждали путь, цеплялись за одежду, словно хотели то ли помешать ему, то ли предостеречь.
Несмотря на предусмотрительно надетый под куртку свитер, его слегка знобило. Но вовсе не от холода и сырости промозглого, липкого воздуха.
Когда лестница сделала полный оборот, он с некоторым облегчением почувствовал под собой твердый пол подвала и ужо увереннее пошел длинным сводчатым помещением. Здесь громоздились старые садовые скамьи, составленные одна на другую, стояла на львиных лапах грязная поколотая ванна, в которую были сложены лопаты и грабли, валялась на боку испорченная газонокосилка, жалась к стене стремянка, заляпанная краской. Все это как живое шевелилось под прыгающим лучом фонарика, меняло очертания, угрожающе двигалось.
Вздрагивая от звука своих шагов и шума, глухо доносившегося сверху, от резко возникавших по стенам теней, он свернул в боковой проход и остановился около высокого прямоугольного зеркала в тяжелой деревянной раме на массивной подставке в виде широкой полки, опирающейся на резные столбики. С зеркала бахромой свисала пыль, углубления резьбы были сплошь забиты давнишней грязью, и только кое-где можно было, приглядевшись, разобрать то деревянный листок, то бутон или розеточку раскрывшегося цветка.
Поставив на полку сумку, он рукой в перчатке зачем-то провел по стеклу. В очищенном этим ненужным движением секторе смутно отразилось его бледное лицо с настороженными и тревожными глазами. Он чуть усмехнулся дрогнувшими губами, словно надеялся увидеть отражение своих далеких предков.
Осторожно отодвинув зеркало, он поставил его так, чтобы оно скрывало его со стороны входа, достал из сумки звякнувшие инструменты. За зеркалом была кирпичная стена, сырая, в плесени и пятнах.
Наверху гремели танцы: ритмично бухала музыка, слаженно, как специально дрессированные лошади, топали танцоры. Можно было работать.
Он приставил зубило к стене, в паз между кирпичами, и стал постукивать по нему молотком, выбивая узкую цементную полоску. Было неудобнофонарик, подвешенный за его спиной к зеркалу, давал все время вздрагивающую тень, он щурил глаза от летящих крошек цемента и кирпича, сильно стучать не решался и, когда вдруг прерывалась наверху музыка, застывал с поднятым молотком, терпеливо дожидаясь нового ее взрыва, но дело тем не менее спорилось.
Вскоре кладоискатель просунул в образовавшуюся щель короткий ломик с плоским концом и сильно нажал на него, выламывая из кладки кирпич, тот треснул и упал на пол. Побежал было наискось по стене, но снова затаился испуганный паук, в свете фонаря показавшийся ему особенно большим, мохнатым и противным.
Он отложил инструменты, достал сигареты и, вздохнув, присел на какой-то чурбачок, словно ему не хватало решимости взглянуть в узкий пролом. Он умышленно медленно курил, с силой сдерживая нетерпение, потом раздавил окурок, резко поднялся и, сняв фонарик с зеркала, взглянул за пробитую кирпичную перегородку, готовый и к горечи неудачи, и к радости успеха.
То, что он увидел там, не обещало ему пока ни того, ни другого. За перегородкой была неглубокая пустота, а там еще что-то, похожее на стену, по гладкую и рыжую. Он просунул в щель ломик и ударилраздался чистый, чуть дребезжащий металлический звук, а за ним легкий шорох осыпающейся ржавчины. Он начал быстро выламывать соседние кирпичи, пока не образовалось достаточно большое отверстие, чтобы увидеть в нем металлическую дверцу вмонтированного в стену стального ящика, вроде сейфа. Ключевина его была плотно забита грязью и ржавчиной, в нее не вошла бы даже булавка.
Наверху стихла музыка. Пора уходитьсейчас будет традиционный, завершающий танцы белый вальс, который все равно никто не танцует, и отдыхающие начнут расходиться по своим комнатам; можно попасться кому-нибудь на глаза.
Он быстро заложил отверстие кирпичами, замазал пазы грязью и придвинул к стене зеркало.
Выбравшись из подвала, он так же тихо, как открывал, притворил дверь и, прислушиваясь к смеху и возбужденным голосам в зале, задвинул засов и запер его замком, почистился и, незамеченный, прошел в свою комнату. Там он сунул под кровать сумку с инструментами, осмотрел себя в зеркале и спустился в холл, к телефону.
Это Гусар, сказал он тихо в трубку. Тут у меня некоторые осложнения. Мне нужна помощь
ГЛАВА 1
Гонорар был большой. Двадцать семь рублей с копейками. Женька никогда еще не получал таких, Он перебивался убогими информашками в ведомственном журнале, составлял библиографии и рекламные тексты на третью полосу обложки, получая за них редкие семь-восемь рублей. Поэтому двадцать семь рублей, да с копейкамиэто событие, возможно знаменующее собой переход в обойму удачливых корреспондентов, пока еще без имени, но уже с заработком. Это первый шаг в большую журналистику, в центральную печать: броские, горячие репортажи, интервью у модных и недоступных знаменитостей, взрывные газетные подвалы, беспощадные фельетоны, путь к сердцу читателей, лавина писем, разбуженные страсти. И вершина всего, конечно же, международная пресса: корреспонденции из экзотических уголков планеты, комментарии с места великих мировых событий, рауты, приемы и обеды в посольствах, визитная карточка на двух языках, международные водительские права, постоянная аккредитация на выставкахденьги и слава
Конечно же, такое событие не должно пройти незамеченным, не должно потеряться в буднях. Получив деньги, Женька позвонил Маринке.
Привет, глазастая. Вчера в «Вечерке» писали, что у тебя самая тонкая талия в Москве.
Врут, деловито отрезала Маринка. Или что-то напутали. Я знаю, по крайней мере, еще две тоньше моей. Ты где пропадаешь? Я даже соскучилась немного.
Я тоже. Сейчас приеду, ладно? У меня приятные новости.
Опоздал, она грустно засмеялась. Я ужечемодан собрала.
Надолго? И куда теперь?
Недели на две, на три. Минск, Ленинград, Вильнюс Женька словно на экране видел, как она склонила голову, как упали от этого ее легкие волосы на плечо, как она прижимает им трубку к уху и трогательно, по-детски старательно загибает свои длинные пальцы, чтобы не сбиться. Это было так прекрасно и почему-то печально, что у него будто что-то шипуче взорвалось внутри и побежало по йогам и рукам горячими мурашками.
Слушай, скорей бы тебя в солистки переводили, что ли.
И что тогда?
Получать будешь больше, за рубеж ездитья бы тогда на тебе женился.
Дурак, сказала Маринка и положила трубку.
Женька смущенно послушал короткие злые гудки, вздохнулсначала огорченно, а потом облегченно (мол, образуется) и помчался к своему старшему другу Вальтерупожаловаться на Маринку и похвалиться гонораром.
Вальтер, не имея собственных детей, покровительствовал Женьке почти как сынупоучал, подсказывал, помогал деньжатами и, пожалуй, единственный в Москве, читал и хвалил его материалы, складывая их в особую стопочку и держа на виду. Женька был по-детски горд этой дружбой, искренне благодарен за нее и любил Вольдемара Альбертовича преданно, с закрытыми глазами, как может любить только мальчишка, выросший без отца и страстно ищущий пример для подражания.
Преуспевающий адвокат со сложной клиентурой, Вальтер поражал и привлекал его своими знаниями и опытом, легким ироничным цинизмом, уверенностью и умением общаться с людьми любого возраста, положения и воспитания, романтичностью профессии и завесой таинственности, которая скрывала большую часть его жизни.
Что касается добропорядочных кругов Юстиции, то в них о Вальтере отзывались со сдержанным презрением, не говорили вслух, но подозревали в нем не совсем чистую совесть и не очень чистые руки. Женька об этом, конечно, не знал, но если бы ему и сказали, все равно бы не поверил.
Вольдемар Альбертович готовился к очередному процессу. В просторном халате, с дымящейся трубкой в руке, он открыл Женьке дверь и проводил его в кабинет. Он всех встречал на пороге своего дома в халате и с трубкой.
Что случилось, Жека? Опять влюбился? Запомни, друг мой, что любовьэто вечный источник конфликтов, увлекающий к преступлению. Вальтер кивнул на лежащую на столе копию обвинительного заключения.
Женька плюхнулся в кресло и засмеялся.
Неужели гонорар получил? Какое совпадениея тоже. Вальтер поднял крышку бюро и, открыв один из многочисленных его ящичков, вынул пачку четвертных билетов в банковской упаковке.
Женька смущенно фыркнул.
Я не хочу тебя обидеть, а только даю очередной бесплатный урок: никогда не считай достигнутое пределом своих возможностей. Запиши это для себя. И вообщеты бы завел в своей рабочей тетради постоянную рубрику «Как сказал Вальтер». Будет очень полезно. Через год в твоем распоряженииматериал для книги афоризмов. Можешь издать ее под своим именем и не ссылаясь на первоисточникавторским самолюбием я не страдаю. Назвать ее можно было бы «Сентенции одинокого философа». Ну, подумай. Тебе моей мудрости на весь век хватит.
Это как же? обидчиво удивился Женька. Вашей мудрости за годмне на всю жизнь?
Ты слышал, милый, о таком коэффициентегод за три? Так вот, Вальтер живет такой жизнью, что счет ведется еще крупнееодин к десяти. Но вернемся к нашим миллионам. Как же ты думаешь распорядиться своим прекрасным капиталом? Купишь матушке косыночку? Кстати, как она? Здорова? Весела?
Ма? Ничего. Раскопала какой-то новый пасьянс в вашей книге. «Узник» называется. Уверяет, что его придумал какой-то наследный принц, заточенный не то в Бастилии, не то в Бразилии, и что за двадцать лет заточения он у него ни разу не сходился. А у Мапо четыре раза на дню.
Узнаю обворожительную Мари. Сделай ей хороший подарок за неизменный оптимизм. Я помогу тебе в этом. Сегодня вечером мы размножим твои деньги моим любимым способом: по принципу один к десяти, Вальтер, блестя лысиной, снял трубку настоящего старинного телефона. И ты сможешь подарить своей Ма ну, конечно, не норковое манто, но швейную машинку, по крайней мере. Он сделал знак, чтобы Женька помолчал. Таксопарк? Диспетчер? Ах, это ты, лапочка? Прости, не узнал, категорически приветствую, обнимаю твои узкие плечи. Найди-ка мне моего Вовика. Да, его. Минутку так минутку, подмигнул Женьке. Жду, жду. Благодарен, весьма благодарен. Да, да, на квартиру, детка. Жду, целую.
Вальтер положил трубку.
Так вот, Жека, пора тебе приобщаться к светской жизни. Ну как ты живешь? Тырыцарь по происхождению, кавалер по воспитанию, романтик в душе! Стыдно! Суетишься, как воробей на помойке, хрумкаешь, как мышка в углу, свою сухую корочку. Какая-то убогая мелочовка вместо постоянных доходов, перекрывающих все мыслимые и немыслимые расходы, все нелепые, по милые прихоти твоих девчонок А сами девчонки? Пресные, без шарма, без особых претензий, благодарные тебе до слез за жалкий пучок сена из государственного цветочного магазина, за грошовую бижутерию ко дню ангела Довольно! Довольно, я говорю, мечтать о подвигах, сидя у камина. Шляпу на голову, шпагу на бедро, пистолеты за пояси на коня! Сегодня гусарим. Для начала за ломберным столом.
Это как? ошарашенно вытаращил глаза Женька.
В игорный дом поедем.
Куда, куда?
Не в буквальном, конечно, смысле. Содержание игорных домов, да будет тебе известно, еще в прошлом веке каралось денежным взысканием, а при рецидивеи тюремным заключением. С тех пор мало что изменилось в пользу истинных игроков. В Монте-Карло или Лас-Вегасе нам тоже ничего не светиттам даже моих капиталов хватило бы только на вечер. Вальтер вынул из манжет запонки, бросил их на стол и заменил другими. А поедем мы, мой юный друг, в очень приличный дом, со старыми добрыми традициями. Там, в этом прибежище тепла, света и невинного азарта, великие мира сего коротают вечера за ломберным столом, в дружеской беседе. Давай-ка сюда свои капиталы Вальтер забрал мятые трояки и брезгливо сунул их в витую раковину, вынул из бумажника с золотыми уголками две, словно только что отпечатанные, сиреневые бумажки и отдал их Женьке, пояснив:
Меньше никак нельзяпроизведешь дурное впечатление. Теперь покури, пока я оденусь, вот хорошая «гавана». Вальтер вышел в другую комнату, дверь которой была закрыта тяжелыми, зелеными с золотом шторами.
Женьке очень нравился кабинет Вальтера, расчетливое убранство которого не только отражало вкус хозяина, но и вселяло в посетителя уверенность в том, что только здесь он может быть спокоен и уверен в благополучном будущем, здесь без особого труда будут решены все его сложные, порой трагичные проблемы.
Старая кожаная мебель, ласковая, как доброжелательная хозяйка, своей добротностью подчеркивала, что ее обладательделовой, знающий человек, но не сухой и равнодушный, а понимающий надежды, чужую боль, позор унижения и, главное, способный и искренне желающий помочь. Помочь немедленно, повинуясь не только долгу, но и сердцу.
Женька, как и любой посетитель, чувствовал себя здесь спокойно и уютно. Словно все этои глубокие кресла, в которые прячешься словно в крепкую раковину, защищающую человека со всех уязвимых сторон, и из которых торчат только нос и коленки, и картины старых мастеров на стенах, и сабли на коврах, и веселые безделушки, и мерно, глухо стучащие напольные часы темного резного дерева, все это существует именно для него, для его душевного и физического комфорта. Словом, обстановка, терпеливо, расчетливо и внимательно создаваемая хозяином дома, верно служила всем его целям.
Вальтер задерживался. Женька не знал, что в спальне у него есть еще один телефон, по которому хозяин говорит сейчас именно о нем, и если бы Женька случайно в эту минуту снял трубку, он, возможно, избежал бы в ближайшем будущем многих серьезных неприятностей. Но Женька блаженно пускал голубоватые кольца дыма, предвкушая интересный вечер, благодушествовал в радужных перспективах, поерзывал от нетерпения начать новую жизнь, вызванного пламенной речью адвоката, и ни о чем плохом не думал