Тюрьма была отнюдь не удобным местом для должников. Их содержали хуже, чем уголовных преступников, о чем свидетельствует выдержка из Шотландского Судебного Уложения, трактующая правила содержания заключенных, обвиняемых в неуплате долгов:
«После того, как должник заключен в тюрьму, он не имеет права выходить на свежий воздух даже под стражей, ибо кредиторы заинтересованы в том, чтобы должник содержался в самом строгом режиме, дабы телесные страдания вынудили его расплатиться с долгами».
В тюрьме, в лишенных окон каменных мешках не более пяти футов в длину и ширину и шести футов с небольшим в высоту помещались до полудюжины должников, каждый со своими женами и детьми. В дневное время дверь камеры оставалась открытой, чтобы жены и дети могли приходить и уходить, но сам должник оставался прикованным цепью к стене. На ночь их запирали всех вместе. Воды не было, кроме той, которую можно было приносить в кувшинах, и, конечно, не было и речи хоть о какомнибудь примитивнейшем устройстве, заменявшем канализацию.
Содержавшийся в таких условиях человек должен был какимто образом ухитриться отработать свои долг, причем эту проблему вдобавок осложняло еще то, что на каждого узника, попавшего в долговую тюрьму, тут же, немедленно надевались ножные и поясные кандалы. Снять их можно было только откупившись у тюремщика. Это было узаконенным дополнительным заработком надсмотрщиков, и они никогда не упускали случая воспользоваться им в полной мере. Средняя плата за освобождение от дополнительных оков обычно соответствовала сумме, которую простой ремесленник мог заработать лишь в течение двухтрех лет.
Вряд ли следует удивляться тому, что людей в подобных невыносимых условиях нетрудно было склонить к решению поставить свою подпись под кабальным договором. В документе, который они подписывали, обычно ни слова не говорилось ни о деньгах, ни об условиях работы: эти вопросы улаживались уже на месте с владельцем плантации. Сумма вербовочных денег рассчитывалась так, чтобы толькотолько покрыть тривиальный долг и иметь возможность поставить на месте прибытия убогую хижину. Работа, на которую обрекали себя эти несчастные, представляла собой обычный рабский труд на плантациях.
Тем не менее, перспектива на целых семь лет отдать свое тело, душу и все мыслимые человеческие права на произвол хозяина, человека, которого они до сих пор и в глаза не видели, и который будет владеть ими безраздельно и бесконтрольно на основании официального документа и добровольно поставленной подписи, для многих представлялась более привлекательной, чем альтернатива безнадежного прозябания в каменном мешке, на цепи, прикованной к тюремной стене, в то время, как самые дорогие тебе существатвоя жена, твои детихудые, словно скелеты, копошатся у твоих ног, в парше и чесотке, в грязи и непристойности, и медленно гибнут у тебя на глазах.
У них оставался единственный шансскорее даже не шанс, а некая смутная надежда, наподобие той, что влечет игрока в лотерею: если они не погибнут во время морского путешествия, если они перенесут семь лет каторжного, рабского труда на тропических островах, под палящим солнцем, в знойной духоте болот, истязаемые лихорадкой и плетью надсмотрщика, то, закаленные всеми невзгодами, они могут надеяться на жизнь лучшую, чем та, которую они когдалибо знали у себя дома. Кабальный раб не имел никакой легальной защиты против плантатора, который свободно мог истязать его, сечь плетьми, морить голодом и совершать немыслимые надругательства над его женой и детьми. Однако, с другой стороны, по истечении семи лет жалкий раб становился свободным. И как свободный белый человекособенно шотландецон имел возможность выбирать себе любую работу или занятие. Он мог стать надсмотрщиком на плантациях, управляющим или ремесленникоми это на благословенных островах, где сама природа источала богатство, где земля сочилась молоком и медом и давала немыслимые урожаи, и где даже умение считать после десяти ценилось как весьма редкое и чрезвычайно высокое достоинство!
Чтобы достичь этого райского блаженства кабальный раб должен был перенести все муки чистилища, пройти через все семь кругов ада, подобно герою древних сказаний. И морское путешествие было отнюдь не самой меньшей из этих мук.
Доставка завербованных в ВестИндию оплачивалась согласно условиям контракта; однако это не распространялось на членов их семей. Люди становились беспомощными жертвами таких капитанов, как Дэн Баджер, который за пару соверенов готов был устроить на голых досках межпалубного отсека настоящий цыганский табор. Несчастным переселенцам предоставлялось самим заботиться о хлебе насущном в течение двух долгих месяцев плавания.
Это была нездоровая и опасная практика. Закон запрещал ее, и морские власти прилагали все усилия, чтобы ее прекратитьне в связи с заботой о здоровье и благополучии вовлеченных в эту аферу людей, но изза того, что от нее страдали интересы судовладельцев.
Капитан Баджер редко отправлялся в плавание, не имея у себя на борту нескольких таких семей. Ночью, накануне отплытия, тайком, втихомолку поднимались они на корабль. Их тут же прятали в укромных уголках, в трюмах, между тюками и ящиками, строго предупреждая, чтобы они не смели ни пикнуть, ни пошевелиться, пока судно не выйдет в открытое море. Они испуганно забивались в указанные им дыры и щели, обматывая тряпками рты своих младенцев, ни на минуту не спуская глаз со своих котомок и мешков с жалкой провизией: мукой, которую быстро испортит морская влага, ячменем, который тут же растащат трюмные крысы; сыром, который постепенно превратится в зеленый комок мохнатой плесени, картофелем, который малопомалу сморщится в сырые скользкие комки, и вяленым и копченым на скорую руку мясом, которое вскоре закишит червями и отвратительными насекомыми.
Никто не предупреждал их о том, что так будет, ибо на этом основывалась часть хорошо рассчитанного плана увеличения капитанских доходов. Через однудве недели пребывания в море капитан Баджер и его помощник начнут продавать переселенцам продовольствие из своих личных запасов: куски желтозеленой солонины и рыжие сухари, кишащие червями. Цена зависела от того, насколько клиент пришелся по вкусу хозяину. Весельчак, умеющий петь и играть на какомнибудь музыкальном инструменте, мог рассчитывать на то, что будет питаться лишь чуточку хуже, чем основная команда. Значительными привилегиями пользовались также семьи с хорошенькими дочерьми.
Даже те, кто сумел принести с собой достаточно провизии и сохранить ее, зависели от капитанского произвола, потому что им никогда не удавалось запастись достаточным количеством воды. И над всем этим нависало тревожное сознание того, что их имена не внесены ни в капитанский реестр, ни в списки команды, так что, в сущности, они просто не имели никакого официального права на существование
Когда мистер Мэрки приказал открыть люки трюма, переселенцы, жмурясь от яркого света дня, выползли из своих закутков. Анна, оставив в своей каюте храпевшего в пьяном сне Лори, вышла на палубу и была немало удивлена, увидев ее переполненной толпою грязных и истощенных мужчин, женщин и детей. Среди них был один древний старик, дрожавший и тихонько плакавший. Две женщины держали на руках младенцев, закутанных в рваные платки. Никто из них не обратил на Анну ни малейшего внимания. Все они еще находились под ошеломляющим воздействием тесноты и мрака своего недавнего заточения. Они молча сидели на корточках, сбившись в кучу, неотрывно глядя на удаляющиеся от них навсегда берега родной Шотландии.
Майор Боннет, развлекавшийся с палубы юта созерцанием этой беспорядочной толпы, вежливо окликнул Анну:
Доброе утро, мисс Блайт! Не желаете ли присоединиться ко мне?
Оба сиамских кота, балансируя на качающейся палубе, тесно прижимались к его ногам, высоко задрав вытянутые напряженные хвосты. Свежий октябрьский бриз взъерошивал их золотистую шерсть.
Кто эти люди, майор? спросила Анна, пытаясь сладить с развевающейся от ветра юбкой. Я и не знала, что на корабле есть еще другие пассажиры!
Боннет усмехнулся:
О, не вы первая недооценивали жадность капитана Баджера, моя милая юная леди! Но не волнуйтесь: они не потревожат ваш покой, если вы с самого начала поставите их в соответствующие рамки. Впрочем, они, конечно, будут донимать вас попрошайничаньем, если только заметят хоть малейшую слабость с вашей стороныОн брезгливо покосился на жалкую кучку дрожащих оборванцев. Что за гнусный сброд! Рабочий скот, быдло, годное лишь Для работы на плантациях. Кстати, помоемуэто даже одна из моих партий. Человеческое отребье, я только молю господа, чтобы они не заразили весь корабль тюремной дизентерией!
Майора Боннета нисколько не тревожило, что его тонкий резкий голос отчетливо слышен на нижней палубе. Одна из матерей, скорчившись над своим ребенком, посмотрела на него грустным и полным тупой обреченности взглядом. Анна подумала, что несмотря на изможденность и пустоту этого лица, женщине было не больше двадцати лет.
Но здесь женщины, майор, сказала она. И эти несчастные маленькие дети Они ведь не смогут работать на плантациях. Что же вы станете с ними делать?
А что захочу! В течение ближайших семи лет у этих подонков будет не больше прав, чем у домашней скотины! Серые глаза майора блеснули на Анну сверху вниз. Никогда не подписывайте вербовочный акт, моя дорогая юная леди! В вашем положении это было бы трагической ошибкой!
Лицо Анны залилось румянцем.
Не думаю, чтобы это могло случиться, холодно возразила она. О, да вы, конечно, шутите! Прошу прощения
Нет, это я должен просить у вас прощения! Неподходящее время для шуток после такого печального известия о вашем отце, мисс Блайт! Примите мои соболезнования по поводу тяжелой утраты
Благодарю вас, спокойно ответила Анна. Помолчав, она добавила:Это был вчерашний день. Он прошел. Сегодня же нам придется самим научиться вести новую жизнь!
Весьма разумно, моя дорогая. Я восхищаюсь вашим мужеством! Есть ли у вас ээ друзья в ВестИндии?
Анна покачала головой:
Нет, майор, у нас никого нет. Но Лори врач, и я уверена, что в ВестИндии нужны врачи. Какнибудь мы справимся!
Она бросила полный жалости и сочувствия взгляд на тощих эмигрантов, сидевших на палубе:
Мы должны быть более благодарны судьбе, чем эти несчастные!
Гммпротянул майор Боннет, явно недовольный таким направлением разговора. Он решил переменить тему:
Я слышал, что ваш брат не только доктор, но и неплохой боец на шпагах?
О, да! Отецпри мысли об отце Анна почувствовала, что слезы вотвот готовы хлынуть из ее глаз. Майор Боннет сочувственно пощелкал языком, и через мгновение Анна снова справилась с собой.
Отец учил его владеть шпагой, храбро превозмогла она себя, глядя на майора блестящими от слез глазами. Мой отец был действительно непревзойденным фехтовальщиком. Он одинаково хорошо владел и саблей, и шпагой, майор. Он проводил целые часы, обучая нас
Нас? эхом отозвался Боннет, улыбаясь. Он и рас тоже учил, мисс Блайт?
О, да! Пока мне не исполнилось четырнадцать лет, он давал мне уроки ежедневно. Но потом отец решил, что я стала слишком взрослой, чтобы продолжать упражнения. Помню, как я плакала, когда он объявил мне об этом, потому что очень уж я любила этот спорт! Я так завидовала своему брату, который имел возможность продолжать занятия! Отец надеялся, что Лори станет чемпионом Эдинбурга, ноАнна смущенно запнулась, и майор Боннет быстро подхватил неоконченную фразу:
Вы сказали «но», мисс Блайт? Что же ему помешало?
Более опытная женщина догадалась бы сразу, что вопрос поставлен с умыслом, но Анна приняла его, как и прочие мелкие и крупные неприятности последних дней, с откровенным прямодушием:
Я бы не хотела говорить об этом, майор Боннет, если бы не боялась, что вскоре вам и без того все станет ясно. Лори мой брат Видите ли, дело в том, что мой брат пьет немного больше, чем это полагается настоящему фехтовальщику. Я бы даже сказалабольше, чем это полагается вообще
О, что вы, мисс Блайт! Конечно же, вы преувеличиваете!
Поколебавшись, Анна твердо возразила:
Нет, майор, к сожалению, не преувеличиваю. И я надеюсь, сэр, что во время нашего путешествия вы не станете делать ничего, что могло бы поощрить в нем его слабость!
Конечно, конечно! успокаивающе заверил ее Боннет.
Они продолжали беседовать еще некоторое время, потом Боннет, взглянув через плечо Анны, заметил:
Вот, кажется, и ваш брат решил подняться на палубу подышать свежим воздухом!
Немного встревожившись, Анна обернулась. Лори только что появился в тамбуре сходного люка и с растерянным видом стоял, недоуменно глядя на толпу тощих оборванцев на палубе. Лицо его было смертельно бледным, но Анна с облегчением заметила, что он постарался привести в относительный порядок свой измятый и испачканный костюм и придать себе более или менее приличный вид. Анна окликнула его, и Лори присоединился к ним, поднявшись по трапу на полуют.
Майор Боннет тепло приветствовал его, пожав ему руку:
Ваша сестра сообщила мне о горьких обстоятельствах смерти вашего отца, доктор Блайт, и о вашей смелой попытке спасти его. Примите мое уважение, сэр!
Какая там смелая попытка! с горечью возразил Лори. Я потерпел неудачу там, где любой другой мог бы добиться успеха! И я обрек на изгнание свою сестру и себя самого!
Он изо всех сил старался сохранить самообладание. Он был вконец измучен долгим нервным напряжением и приступами морской болезни. Анна заметила, как дрожат у него руки.
Знакомы ли вам эти проклятые варварские острова, которые зовутся ВестИндией, сэр? спросил Лори, нарушая неловкое молчание.
Майор Боннет живет в ВестИндии, Лори, с мягким упреком сказала Анна. Возможно, он вовсе не считает ее такой уж варварской!
Боннет рассмеялся:
Ну, что вы! Доктор Блайт вскоре сам увидит наши острова, и тогда вряд ли можно будет скрыть от него правду. Да, это варварская земля. Но я должен признаться, что нахожу ее очень привлекательной. Понюшку, доктор?
Оба мужчины церемонно обменялись щепотками табаку, каждый из золотой табакерки другого, раскланялись друг перед другом, как этого требовал этикет, вслед за чем достали свои носовые платки и встряхнули ими в воздухе. Анна поморщилась, заметив довольно засаленные кружевные манжеты брата и его далеко не первой свежести платок; однако майор Боннет, казалось, не обратил на это внимания.
Я как раз собирался немного подрессировать своих котят, с нежной улыбкой заявил он. Не согласитесь ли вы помочь мне, мисс Блайт, и вы, доктор?
Он обернулся и нетерпеливо закричал:
Эй, где ты там, проклятый негодяй? Овидий!
Седой, меланхолического вида негр появился изза решетки кормового люка. Его стилизованный красный с золотом турецкий костюм был жестоко измят и испачкан. На длинных черных запястьях, высовывавшихся из рукавов виднелись следы запекшейся крови, а умное выразительное лицо его было искажено непритворным ужасом.
Жуткое зрелище, правда? добродушно усмехнулся Боннет. Провел ночку в цепях, старый дуралей! Пытался бежатьот меня, лучшего из всех хозяев! Да ладно уж, не бойся! Не стану я тебя наказывать плетьми, пока мы не прибудем на Барбадос. Во всяком случае, за это не буду!
Он так дружелюбно погрозил негру тростью с янтарным набалдашником, что Анна не удержалась от вопроса:
Вы действительно будете бить его, майор?
Я? Боже мойнет, конечно! У меня для этого есть людиверно, Овидий?
Йессэр! хрипло ответил Овидий. В руках он осторожно держал хорошенькую шкатулочку из голубого бархата, из которой доносилось тоненькое попискивание. Когда он протянул шкатулку хозяину, оба кота сразу насторожились; длинные острые когти их впились в деревянный настил палубы, а бледнокоричневые глотки издали почти собачье ворчание.
Достанька мне одну, парень!
Овидий расстегнул кожаную застежку, сунул черные пальцы внутрь шкатулки и покопался в ней. Лицо его скривилось, и он отдернул руку с каплей темной крови на указательном пальце; в руке оказалась зажатой маленькая белая мышка, не крупнее его ногтя. Мышка широко раскрывала крохотный розовый рот в отчаянном крике, заглушаемом ритмичным шумом и плеском волн. Оба кота подобрались, прижались к палубе и замерли; их нервное напряжение выдавала только жадная дрожь мускулов да дергающиеся кончики хвостов.
Майор Боннет нежно, двумя пальцами взял мышку, словно виноградинку или понюшку табаку. Одно мгновение он держал ее навесу, извивавшуюся и кричащую. Кот, словно подброшенный пружиной, без видимого усилия прыгнул с палубы на плечо Боннету и пробежал по его вытянутой руке. Как только кот достиг запястья, Боннет отшвырнул мышь, и Кок прыгнул за ней. Пок золотистой стрелой метнулся следом.