Он хотел продолжать, но Кузнецов жестом остановил его, подошел к двери с номером 69, отодвинул заслонку «глазка», заглянул в камеру и недоуменно обернулся к надзирателю:
Она ж пустая!
Само собой, пустая, кивнул надзиратель. Его румяное лицо отразило работу мысли. Так что Куницына час назад в семьдесят седьмую перевели, к Синельникову. А Сердюка, что с Синельниковым сидел, на первый этаж, в одиночку.
Как ты их всех помнишь, удивился Кузнецов.
У меня на фамилии память, просиял польщенный надзиратель. Потому и Плюснина запомнил.
Кузнецов кивнул, подошел к «глазку» семьдесят седьмой камеры, заглянул внутрь. На нарах играли в шашки могучий старик с коротко подстриженными гвардейскими усами и тот, кто в ЧК назвал себя Куницыным. Не отрываясь от «глазка», Кузнецов поманил к себе надзирателя. Тот подошел, и чекист тихонько спросил:
Который Куницын?
Молодой, шепотом сообщил надзиратель.
Чекист кивнул, отошел от двери. Прищурясь, вполголоса еще раз уточнил:
Значит, Ямщиков его Плюсниным называл? Не путаешь?
Точно, Плюсниным, уверенно подтвердил надзиратель.
Давай, товарищ, условимся, Кузнецов положил руку надзирателю на плечо, о нашем разговоре ни одной душе. Лады?
Не сомневайтесь, товарищ Кузнецов! произнес надзиратель, ощутив волнующий холодок приобщения к тайне. Чего-чего, а помалкивать умеем! Он судорожно проглотил набежавшую слюну и, набрав в легкие побольше воздуха, радостно продолжал: Я, значится, что хочу сказать
Кузнецов предостерегающе поднял руку, и круглолицый, от неожиданности поперхнувшись, обиженно умолк.
Рассветало. За окном упоенно ворковали голуби. Осень была им нипочем.
Рисковый малый этот Плюснин, рассуждал вслух начальник ЧК Камчатов, расхаживая по своему кабинету, тоже с «буржуйкой», как у Кузнецова. Каратель с бронепоезда «ЦЕСАРЕВИЧ АЛЕКСЕЙ», до этого контрразведка в Белецке, личное участие в расстрелах. При таком раскладе нужно, как говорят в Одессе, иметь большой интерес, чтобы самолично полезть в тюрьму. Н-да
Начальник ЧК подошел к окну, остановился в раздумье. Голуби продолжали неистовствовать.
А если Плюснина послал Мещеряков? сказал Кузнецов. Не зря он здесь вертится, за кордон не уходит. Что-то его держит.
Есаул ищет связь с тюрьмой? продолжая размышлять о своем, рассеянно, будто издалека проговорил Камчатов. Гм Интересное соображение Он сделал паузу, потом спросил Кузнецова: Как с Ямщиковым?
Что Ямщиков, пожал плечами Кузнецов. С тринадцати лет на железной дороге вкалывал, потом с белыми дрался, именную саблю заработал, ранен тяжело. Здесь по службе одни только благодарности.
И такой парень застрелился, от революции дезертировал, задумчиво произнес Камчатов. Странно Неужели его так напугали появление Плюснина и твой приход в клуб? Начальник ЧК посмотрел на Маслакова. Возможно, их в самом деле что-то связывало, в прошлом Он медленно прошелся из угла в угол, потом решительно сказал: Значит, так: надо выяснить, где и когда пересеклись пути Плюснина и Ямщикова. Подошел к Кузнецову: Поедешь в Белецк. Узнаешь о Плюснине все. А ты, он повернулся к Маслакову, дуй на родину Ямщикова. Парень, похоже, с секретом.
А по-моему, напрасно это, товарищ Камчатов, покачал головой Маслаков. Плюснину все равно «вышка». А с Ямщиковым и так ясно. Работал раньше на Плюснина, потом замаскировался под красного. Теперь испугался разоблачения.
Лицо Камчатова потемнело. Он тяжело посмотрел на Маслакова:
У тебя что, есть доказательства?
Застрелился значит виноват, твердо сказал Маслаков.
Кузнецов даже крякнул от полноты чувств. Он больше не смотрел на Маслакова. Камчатов помолчал, потом спросил:
Тебе сколько лет, Маслаков?
Вы же знаете, восемнадцать, пожал тот плечами. А что?
А то, что смолоду запомни: для революции не только жизнь, но и честь человека свята, сурово сказал Камчатов. Нам не все равно, почему застрелился Ямщиков. Может, он и виноват, но пока мы этого не знаем. А самое малое сомнение обязаны проверить. Надо будет ногтями землю рыть станем, чтоб до правды докопаться. Когда равнодушие начинается революция кончается.
Камчатов отошел к окну. Маслаков, подобравшись, глядел на него и ждал продолжения.
Камчатов подошел к Маслакову, гневно произнес в упор:
А если ты человека без всяких доказательств за здорово живешь во враги записываешь беги из ЧК со всех ног! Сам беги, пока не погнали!
Камчатов судорожно закашлялся. В минуты сильного волнения приступы мучительного кашля порой напоминали о далекой зиме девятьсот седьмого года. Двадцатидвухлетнего Федора с партией политкаторжан гнали тогда этапом из орловского централа в Нерчинск. Шли сибирской степью, мороз стоял лютый. Под вечер конвоир, красномордый казак в романовском тулупе и башлыке до бровей, стал измываться над худенькой курсисткой. Девчушка в пальто на рыбьем меху и в строгих кандалах падала от изнеможения, а дюжий конвойный говорил ей все новые гнусности. Камчатов в то время еще не научился владеть собой. Руки и ноги были скованы, поэтому, изловчась, он что было сил ударил казака головой в переносицу. Тот взвыл от боли, брызнула кровь. Строй остановили. Федора раздели догола, очертили штыком на снегу круг, предупредили, что выход из него равносилен побегу: огонь будет открыт без предупреждения. Спокойно дымя цигарками, казаки дождались, пока окоченевший арестант, потеряв сознание, рухнул на снег и лишь тогда до полусмерти избили его коваными прикладами. Месяц провалявшись в бреду на новониколаевской пересылке, Камчатов чудом выжил, но мучительный кашель в минуты сильного волнения остался навсегда.
Речь начальника ЧК не произвела на Маслакова особого впечатления. Ни один мускул не дрогнул на его спокойном лице. Невозмутимо дождавшись, когда Камчатов перестал кашлять и вытер платком взмокший лоб, молодой чекист энергично поправил пояс и упрямо произнес:
Для меня, товарищ Камчатов, самоубийство лучшее доказательство. Пошептался Ямщиков с палачом и пустил себе пулю в лоб. И ведь нет, чтобы, скажем, к нам с повинной прийти или деру дать, авось не найдем, нет, сразу отрубил, как меня в клубе увидел. Уж так, видно, перед Советской властью виновен, что верной «вышки» ждал. Вот и решил сам. Ясно здесь все, товарищ Камчатов. И не к лицу нам, чекистам, врага выгораживать, хоть и мертвого.
Теперь Камчатов смотрел на Маслакова с холодным интересом.
Вот ты, оказывается, какой ровно начал он, но не смог договорить: его прервал настойчивый стук в дверь.
Войдите! сказал Камчатов.
Дверь отворилась. В кабинет вошел рыжий Распутин.
Разрешите, товарищ Камчатов? озабоченно спросил он.
Вообще-то я занят. Начальник ЧК нетерпеливо поморщился, но, увидев на простодушном лице красноармейца огорчение, спросил: Что ты хотел? Только быстрее.
Распутин обрадованно достал из-за отворота буденовки вчетверо сложенный лист бумаги, развернул его и решительно протянул Камчатову:
Вот. Заявление. Личное.
Камчатов взял лист, с возрастающим недоумением пробежал глазами неровно выписанный текст, потом, поглядывая на Распутина, прочитал вслух:
«ПОСКОЛЬКУ Я, КРАСНЫЙ БОЕЦ, НЕ ЖЕЛАЮ НОСИТЬ ОПОЗОРЕННУЮ ЦАРСКИМ ХОЛУЕМ ФАМИЛИЮ РАСПУТИН И ВСКОРЕ НАМЕРЕН УЧАСТВОВАТЬ В МИРОВОЙ РЕВОЛЮЦИИ» Он сделал паузу.
Распутин слушал внимательно, с видимым удовольствием.
«ПРОШУ ЗАМЕНИТЬ ЕЕ НА РОБЕСПЬЕР», закончил Камчатов.
Озадаченный начальник ЧК поднял глаза на Распутина, который с трепетом ждал решения своей участи. Кузнецов надел очки и, едва сдерживая улыбку, перевел взгляд с Распутина на преувеличенно серьезного Камчатова.
Нет больше мо́чи никакой, скорбно пожаловался Распутин Камчатову. Ребята проходу не дают: ты Гришке Распутину с царицей кто сын или внук?
Камчатов положил заявление на стол, озабоченно спросил Распутина:
Робеспьер?.. Это кто ж такой? Я что-то подзабыл.
А это главный французский революционер, никому поблажки не давал, нам вот товарищ Маслаков объяснял, Распутин радостно кивнул в сторону Маслакова.
Робеспьер, значит, начальник ЧК внимательно посмотрел на Маслакова, вон оно что.
Маслаков твердо встретил взгляд Камчатова.
Так ответ какой будет? спросил, волнуясь, Распутин.
Согласен Камчатов что-то быстро черкнул в углу листа, подошел к Распутину и, возвращая заявление обрадованному рыжему, все так же серьезно закончил: если, конечно, научишься по-французски разговаривать.
Распутин, опешив, молча смотрел на Камчатова.
А иначе какой ты Робеспьер? невозмутимо спросил тот.
Распутин постоял, что-то соображая, почесал в затылке, сунул заявление в карман шинели и решительно вышел из кабинета.
Этот научится, без улыбки сказал Камчатов.
Кузнецов усмехнулся. Потом, возвращаясь к делу, сказал уже серьезно:
На Белецк неделя уйдет, товарищ Камчатов. Путь-то дальний.
Значит, так: в Белецк я поеду сам, решительно сказал Камчатов Кузнецову. А ты на родину Ямщикова.
Маслаков поднялся. Привычным движением поправил ремень.
Маслаков останется здесь, в упор глядя на молодого человека, добавил Камчатов. Не созрел пока.
Вы не правы, товарищ Камчатов, упрямо возразил Маслаков.
Кончен разговор, отрезал Камчатов. Был бы ты постарше, я б с тобой по-иному обошелся.
Маслаков поджал губы, хмуро отвернулся. Весь его вид выражал активный протест.
Свободен, сурово сказал Камчатов. Понадобишься вызову.
Маслаков, наклонив голову, быстро вышел из кабинета. Камчатов походил взад-вперед, подумал, потом сказал Кузнецову:
Плюснина пока тревожить не будем.
Низко летели рваные тучи. Дул холодный сырой ветер. Вдалеке хрипло перекликались паровозы. На железнодорожных путях у привязанного веревкой шлагбаума стояли Кузнецов и худой высокий старик в замасленном картузе, с разноцветными флажками за поясом старого продранного ватника.
Помните жандармского ротмистра с бронепоезда «ЦЕСАРЕВИЧ АЛЕКСЕЙ»? спросил Кузнецов старика. В восемнадцатом он здесь у вас месяц свирепствовал.
Это Плюснина-то? Стрелочник сразу разволновался, покраснел. Как эту сволочь не помнить!.. Согнали тогда казаки народ к церкви, коммунистов связанных шесть человек выстроили и всех разом из винтарей порешили. А Плюснин самолично саблей добивал, кто недостреленный. До гробовой доски его не забуду. А вы зачем спрашиваете?
Кузнецов, не ответив, расстегнул замок старенького парусинового портфеля, достал оттуда и протянул старику стопку тюремных фотографий анфас и в профиль. Попросил:
Посмотрите, пожалуйста, нет ли его здесь.
Стрелочник старательно вытер о ватник измазанные солидолом руки, осторожно взял снимки. Медленно перебирал он фотографии, внимательно разглядывая каждую из них. На снимке Куницына-Плюснина старик уверенно остановился:
Вот он, сволочь, только усы были!
Кузнецов внимательно смотрел на стрелочника.
Еще у него лицо дергалось вот так, старик неловко подергал правой щекой. Неужто поймали?
Ямщиков знал этого человека? спросил Кузнецов.
Кого? Плюснина? Старик очень удивился вопросу. Так ведь как не знать. Плюснин у Ямщиковых на фатере стоял.
Вон как, сказал Кузнецов.
Дом у их справный был, места много, обстоятельно объяснил стрелочник. А народу Володька с матерью, других на войне поубивали. Жандарм и облюбовал под жилье.
Ямщиков выполнял поручения Плюснина? спросил Кузнецов.
А кто его знает, вздохнул стрелочник. Володька сызмала не из болтливых, а уж Плюснин подавно. Вроде не ругались, не слышно было. Так что, может, сполнял Жаль, мать Володькина летось померла от тифу, она бы вам все как есть обсказала. А вы, товарищ Кузнецов, еще с народом потолкуйте.
Стрелочник вернул чекисту фотографии, и тот спрятал их в портфель.
Спасибо вам за помощь, сказал он старику.
Не на чем, показал тот в улыбке прокуренные зубы. Только бы толк был.
Промозглым осенним днем закопченный паровозик с высокой трубой, астматически хрипя, подтащил ободранный пассажирский состав к железнодорожной станции с вывеской «СТ. БЕЛЕЦКЪ». Толпа пассажиров с мешками и баулами густо хлынула на разбитый перрон, по которому старый бельмастый цыган в зеленой плисовой жакетке и с серебряной серьгой в ухе понуро вел в поводу грустного гнедого коня. В глазах человека и лошади застыла одинаковая покорность судьбе. Пьяненький редкозубый гармонист с лихо выпущенным из-под фуражки русым чубом, привалясь спиной к пыльному станционному палисаднику, безжалостно терзал мехи трехрядки и, нещадно фальшивя, выводил высоким голосом первую строку романса:
Я встретил вас, и все былое
Дальше этой фразы дело никак не шло. Закончив ее, певец каждый раз переводил дух и старательно начинал сызнова. Двое мальчишек, заливисто хохоча, пронеслись наперегонки с весело лающим лопоухим псом. Пробежал, топоча, вспотевший мужичонка с закинутым за спину мешком, в котором визжал и бился поросенок.
Камчатов сошел с поезда, поправил картуз, двинулся в город.
Вскоре он уже стоял у изножья полуразвалившейся зубчатой башни рядом с молодым вихрастым чекистом Осокиным, бывшим студентом Томского технологического института, одетым в начищенные хромовые сапоги, кожаную куртку. На руины старой крепости спускались сумерки. В поросших кустарником остатках стен носились стрижи. Внизу, под холмом, раскинулся город.
Жестокости этот Плюснин был необычайной, животы безопасным лезвием вспарывал, волнуясь, рассказывал Осокин. Во всем подражал своему предшественнику Овчинникову.
Простите, Камчатов насторожился, вы сказали Овчинникову?
Осокин кивнул.
Капитан Овчинников? уточнил Камчатов.
Капитан, удивился Осокин. А вы откуда знаете?
Получили из Иркутска ориентировку о его розыске, объяснил Камчатов.
Любопытный экземпляр, продолжал Осокин. Голубая кровь, Пажеский корпус окончил, на фортепьянах умел. Офицеры на допросах рассказывали: в подвале рояль стоял, Овчинников во время допроса всегда Моцарта играл, «Турецкий марш». Людям кости ломают, а он знай себе музицирует. Так Плюснин, представляете, специально музыке учился у своей жены, чтоб и в этом на Овчинникова походить. Прямо влюблен был в него, хоть не видел никогда.
Почему не видел, товарищ Осокин? заинтересовался Камчатов. Кумира и не видел?
Овчинникова перевели в Иркутск прежде, чем в Белецк приехал с назначением Плюснин, объяснил Осокин. Но слух остался.
Связи Плюснина известны? спросил Камчатов. Знакомые, друзья?
Одних мы расстреляли, другие сгинули куда-то, пожал плечами Осокин.
А родня? Вы сказали жена?
Он ее с юга привез. Осокин снял пенсне, стал протирать носовым платком. Кажется, подобрал под Новороссийском во время деникинского отступления. Дамочка, что называется, с прошлым. А уж венчались здесь, в Белецке.
Где она сейчас? нетерпеливо спросил Камчатов.
Понятия не имею, виновато вздохнул Осокин.
Белецкая церковь была тиха, прохладна и погружена в полутьму. Таинственно мерцали на иконостасе загадочные лица угодников. Пахло сыростью, мышами и ладаном. Где-то едва слышно капала вода.
Отец Никодим, костлявый седобородый священник в ветхой подпоясанной веревкой рясе, равнодушно наблюдал, как Камчатов, устроившись на подоконнике единственном относительно светлом месте, терпеливо водил прокуренным коричневым ногтем по испещренным затейливым бисерным почерком страницам пухлого, оправленного в кожу фолианта с плотными пожелтевшими листами.
Вдруг палец застыл. Камчатов недоуменно нахмурился, потом его сухое суровое лицо озарила неожиданная, по-детски радостная улыбка. Захлопнув книгу, он передал ее священнику:
Дай вам бог здоровья, святой отец.
Отец Никодим истово перекрестился и, сильно окая, серьезно произнес:
Все было, а чтобы чекист здоровья желал да еще бога поминал добром не доводилось.
Камчатов рассмеялся и встал с подоконника.
Часом позже Камчатов и Осокин, подняв воротники, прогуливались по низкому пустынному берегу бурливой мутной реки. Спускалась ранняя осенняя ночь. Порывистый ветер нагонял тучи.