Ну, с Плюсниным я вроде разобрался, проговорил Камчатов, а вот насчет его кумира Есть у вас фотография Овчинникова? Из Иркутска почему-то не прислали.
Осокин отрицательно покачал головой:
Как-то на молебне в честь тезоименитства императора фотограф щелкнул его со всем начальством. Так он, знаете, повесил бедолагу как шпиона, а фотографии и негативы сжег. Ненавидел сниматься.
Понимал: будут искать, кивнул Камчатов.
Предусмотрительный, кисло улыбнулся Осокин.
Ну а люди, которых он допрашивал? спросил Камчатов. Они смогли б его описать?
Те, кого он допросил хоть раз, уже ничего не скажут, покачал головой Осокин.
Не густо, поморщился Камчатов.
Чем богаты, Осокин развел руками.
Ладно, Камчатов улыбнулся. На том спасибо. Все же не зря приезжал.
По двору Воскресенской тюрьмы гулял холодный октябрьский ветер. На сторожевых вышках переминались с ноги на ногу часовые.
В камере было сумрачно. У гнезда, прилепившегося к оконной решетке, возились ласточки. Плюснин отошел от окна, стал нервно мерить шагами камеру. Его сокамерник Синельников, сидящий на нарах в накинутой на плечи шинели могучий старик с подстриженными гвардейскими усами, укоризненно покачал головой:
Нервы, нервы беречь надо, молодой человек.
Сколько может длиться пустяшная проверка? раздраженно пожал плечами Плюснин. Ну три, ну пять дней Двадцать прошло! Двадцать!..
Война, ничего не поделаешь, успокаивал Плюснина Синельников. Почта работает скверно, запросы идут медленно. Выпустят, дело верное.
Плюснин, продолжая вышагивать по камере, посмотрел на старика с сомнением и промолчал.
Тем временем в тюремной канцелярии шла своя жизнь. На длинной деревянной скамье у стены сидели рядом начальник тюрьмы Важин и стройный, с тонким волевым лицом щеголеватый блондин в форме командира Красной Армии.
С жильем устроились? заботливо спросил Важин.
Поживу пока в гостинице, сказал блондин.
Квартиру найдем, уверенно пообещал Важин.
В дверях показался Камчатов.
Здорово! Он протянул руку начальнику тюрьмы и настороженно-вопросительно посмотрел на блондина. Разговор есть интересный.
Блондин поднялся со скамьи, одернул френч, щелкнул каблуками.
Знакомьтесь, почтительно представил его Важин. Новый командир взвода охраны Дроздов. Из Читы, прямиком из госпиталя.
Дроздов коротко, с достоинством поклонился, показав безукоризненный пробор.
А это, Важин кивнул на Камчатова, начальник Воскресенской ЧК товарищ Камчатов.
Рад знакомству, Камчатов широко улыбнулся и крепко пожал руку Дроздову. Слыхал о вас. Геройски воевали в Крыму. Сидите, от вас секретов нет.
Дроздов снова сел на скамью.
Только вчера сдали в архив дело вашего предшественника, прямо на сцене застрелился, на глазах у зрителей, сообщил ему Камчатов и повернулся к Важину. Наш Кузнецов на родину Ямщикова ездил. Оказывается, не так там все просто. Может, и прав Маслаков. Он вздохнул.
Все равно жаль Володьку, грустно проговорил Важин.
Теперь не вернешь, жестко произнес Камчатов. Ладно. Я не за тем пришел. Куницына помнишь, что сам к нам явился?
Куницын, Куницын силился вспомнить Важин.
Поручик, молодой такой, щека дергается, помог Камчатов.
Вспомнил! Важин сразу оживился. Ну и что?
А то, что никакой он не Куницын, сказал Камчатов. Жандармский ротмистр Плюснин, вот он кто. Каратель. Палач.
Дроздов безучастно слушал разговор.
Как же он в ЧК сунулся? Важин от изумления рот раскрыл.
Куницын, за которого он себя выдал, перед Советской властью невиновен, Куницына мы бы отпустили, так что рассчитал Плюснин верно, объяснил Камчатов. Скорее всего он убил Куницына и завладел его документами.
Понятно кивнул пораженный Важин.
А вот зачем Плюснин явился, Камчатов сделал ударение на слове «зачем», надо непременно выяснить, прежде чем его трибунал к стенке прислонит. Я это к тому вам обоим рассказываю, чтобы стерегли как зеницу ока. Он посмотрел на Дроздова.
Дроздов сосредоточенно кивнул. Важин озабоченно склонился над столом, принялся водить пальцем по схеме тюремной «рассадки»:
Гляну, с кем сидит Куницын, Куницын Вот, нашел: со штабс-капитаном Синельниковым.
Дай-ка дело Синельникова, попросил Камчатов.
Важин порылся в папках, вытянул одну, передал ее Камчатову. Тот мельком глянул на пришпиленные к обложке фотографии анфас и в профиль могучего старика с подстриженными гвардейскими усами, бегло просмотрел содержимое формуляра и вернул папку Важину, равнодушно заметив:
Ничего особого.
Может, этого карателя в одиночку перевести? озабоченно спросил начальник тюрьмы. Пост у камеры выставить?
Не суетись, сказал Камчатов. Пусть пока думает, что мы его Куницыным считаем. Так спокойнее.
Важин кивнул.
Возможно, еще один прячется у вас под чужим именем, предупредил его Камчатов. Капитан Овчинников из белецкой контрразведки. Начальник ЧК досадливо поморщился. Ишь, взяли, сволочи, манеру: от розыска по тюрьмам скрываться.
Фотографии есть? заинтересовался Дроздов.
В том и дело, что нет, покачал головой Камчатов. Есть особая примета: длинный сабельный шрам на левой стороне груди. Пусть надзиратели в бане людей посмотрят.
Сделаем, товарищ Камчатов, заверил Важин. Прямо сегодня и начнем.
Только аккуратно, предупредил Камчатов. Это похуже Плюснина зверь. Понятно?
Как не понять, кивнул Важин.
Камчатов повернулся к Дроздову, с улыбкой сказал:
Осваивайтесь, товарищ Дроздов. Понадобится помощь заходите без стеснения. Ну, бывайте!
Он нахлобучил картуз и вышел из канцелярии.
Правильный человек! уважительно сказал ему вслед Важин.
Во дворе у крыльца тюремной канцелярии Камчатова давно поджидал, нервно расхаживая взад-вперед, озабоченный Распутин. Увидев начальника ЧК, стремительно подошел.
Выучил французский? с улыбкой спросил Камчатов.
Распутин отрицательно покачал головой, произнес хмуро:
Я насчет могилы товарища Ямщикова Мы с ним вместе воевали
Камчатов сразу стал серьезным, насторожился.
Памятник какой-никакой поставить надо, угрюмо продолжал Распутин. Разве же он от революции дезертир, если на фронте кровь за нее проливал?.. А Важин говорит не положено.
Верно говорит! отрубил Камчатов, резко повернулся и размашисто зашагал к вахте.
Растерянный Распутин с тоской смотрел ему вслед. Между тем в канцелярии продолжали разговаривать оставшиеся вдвоем Важин и Дроздов.
Четыре года эту публику рубил, а теперь Дроздов невесело усмехнулся. Сосватали назначеньице.
Здесь у нас, понимаешь, и городок-то вроде плюнуть да растереть, а централ на всю Сибирь знаменитый, триста семьдесят восемь голов наивреднейшей контры сидит, озабоченно объяснил Важин. За ними глаз да глаз, а тут фронт рядом, да еще вокруг города Мещеряков с бандой шастает, человек шестьдесят. Он вздохнул. Сельсоветы жжет, активистов вешает, наших вот двоих зарубил, сено косили Войска-то в Воскресенске отряд чекистский, двенадцать сабель, да твой взвод охраны, к тюрьме намертво привязанный. Важин почесал затылок. Мещерякову тюрьмы не взять, а нам к нему из-за болот в лесу не подступиться. Так в прятки и играем. И пополнение неизвестно когда получим. Вот и вертись.
Не жизнь малина, хмуро пошутил Дроздов.
Ладно, бог не выдаст, свинья не съест, махнул рукой Важин. Вот победим, войска с фронта вернутся никуда Мещеряков не денется. Пошли в цейхгауз.
Вышли в коридор. Важин стукнул в обитую железом дверь. Грохнула внутри задвижка, отворилось в дверях окошко, выглянул крепкий темнолицый старик с аккуратно подбритыми седыми усами.
Я, Мартьяныч, нового комвзвода охраны привел, вооружить его требуется, сказал старику Важин.
Мартьяныч неспешно оглядел Дроздова и, видимо, остался доволен. Оконце затворилось, снова грохнула задвижка, и тут же звякнула другая щеколда, тяжелее первой. Дверь распахнулась. Дроздов и Важин вошли в освещенное керосиновыми лампами просторное помещение без окон. Старик тщательно запер дверь.
Любую осаду вытерпите, Дроздов с улыбкой кивнул на мощный кованый запор.
Закон порядок требует, строго произнес Мартьяныч, не принимая шутливого тона.
Дроздов осмотрелся. На просторных деревянных полках в образцовом порядке стояли тускло блестящие смазкой ручные и станковые пулеметы иностранных фирм «Максим», «Шварцлозе», «Льюис», «Хочкис», пирамиды новеньких винтовок и карабинов всевозможных систем, деревянные ящики с гранатами и цинковые коробки с патронами.
Откуда такое богатство? уважительно спросил Дроздов.
Прошлый год цельный вагон отбили, с гордостью пояснил Мартьяныч. На полк хватит.
Бери выше, сказал Важин. На дивизию с избытком.
Оружейник поманил Дроздова к полке. В продолговатом ящике рядком лежал десяток одинаковых новеньких пистолетов. Дроздов восхищенно покачал головой.
Любой бери, разрешил старик.
Дроздов наугад взял один из пистолетов, полюбовался, привычно передернул затвор.
Бельгийский браунинг, второй номер. Он ласково погладил вороненую рукоятку. С германской в руках не держал.
У наших командиров у всех такие, сообщил Мартьяныч. Маузеры мало кто таскает, тяжелы больно.
У меня тоже такой браунинг, Важин похлопал по своей кобуре. Безотказная пушка.
Мартьяныч взял у Дроздова пистолет, приблизил его к настольной лампе, аккуратно внес заводской номер браунинга в амбарную книгу и, подняв глаза на Дроздова, спросил:
За кем записывать?
Дроздов Алексей Евгеньевич, отрекомендовался новый командир взвода.
Мартьяныч неторопливо записал, вернул оружие Дроздову, достал из другого ящика и протянул ему три густо отливающие маслом полные обоймы патронов:
Держи припас, товарищ Дроздов.
Дроздов взял магазины, загнал один из них в полую рукоять браунинга, сунул пистолет в свою пустую кобуру, застегнул ее, две запасные обоймы положил в карман шинели.
Владей, Алексей Евгеньевич, рази врагов революции! торжественно произнес Важин.
Я постараюсь, серьезно сказал Дроздов.
Зябко и неуютно было в сыром осеннем лесу. Стлался по земле между стволами клочковатый предвечерний туман. Далеко в чаще кукушка тоскливо высчитывала остаток чьего-то чужого века. По берегу глухого таежного ручья, тихонько позвякивая шпорами, прохаживались двое: широкоплечий приземистый азиат в черкеске с погонами корнета и смуглым неподвижным лицом убийцы и атлетического сложения высоколобый есаул с желтыми лампасами забайкальских казаков, с нездоровыми мешками под глазами, орлиным носом над злым тонкогубым ртом. На руке есаула висела нагайка. Рядом с ним, шаг в шаг, мягко ступала, высунув розовый язык, ухоженная немецкая овчарка величиной с теленка. Корнет меланхолически зевнул и тоскливо произнес:
Скучно живем, есаул. Рубим, стреляем. Надоело Вот у нас в дикой дивизии врага сразу не кончали. Сломают хребет и оставят в степи. Двинуться не может, лежит долго-долго. Беркут глаза выклюет, а он все живет. Потом зной сожжет либо волки сожрут. Попробуем, а, есаул?.. Все веселей.
Он без надежды уставился на есаула.
Замолчи, Кадыров, раздраженно сказал горбоносый, не поворачивая головы.
Азиат равнодушно смолк. Потом, усмехнувшись, сказал:
Нервничаешь, есаул. Уходить надо.
Горбоносый в сердцах хлестнул нагайкой по стволу осины, оставив на нежной голубоватой коре глубокий шрам.
Нельзя за кордон пустыми уходить! сказал он с лютой тоской, глядя в пространство. Кишки выпустят в Маньчжурии за невыполнение приказа!
Как же это? глухо спросил Кадыров. Ты ведь всю головку харбинскую знаешь. Разве наша вина, что сорвалось?.. А, Мещеряков?.. Что молчишь?.. Может, помилуют?..
Не помилуют, жестко, словно приговор, произнес Мещеряков. Им виноватые нужны.
Верный пес, учуяв в голосе хозяина беду, подошел к нему вплотную и, умильно виляя хвостом, потерся боком о надраенное до зеркального блеска хромовое голенище есаула.
Худо, Шериф. Мещеряков грустно посмотрел в преданные глаза овчарки и ласково потрепал ее по холке. Худо, хоть в петлю полезай.
Шериф сочувственно глядел в глаза есаулу.
Этим же пасмурным осенним днем Дроздов и Важин прогуливались по главной улице Воскресенска. Дроздов равнодушно разглядывал огромные пестрые вывески всех мыслимых расцветок и фасонов. В витрине парикмахерской «Куафер Альберт» красовались тщательно завитые женские парики рыжие, темно- и светло-русые, цвета воронова крыла. Сквозь стекло было видно, как тщедушный прилизанный маэстро, усердно щелкая ножницами, мотыльком порхал вокруг вольготно развалившегося в кресле здоровенного красномордого дяди. В витрине магазина «Радость для всех» стройные длинноногие с осиными талиями манекены соблазняли прохожих костюмами и платьями новейших фасонов. У прилавка краснощекая комсомолочка в алой косынке и застенчивый малый в очках робко приценивались к детскому матросскому костюмчику.
Тоска у вас вздохнул Дроздов, откровенно оглядывая встречных женщин.
Освоишься, беспечно успокоил его Важин.
Во двор закусочной «Встреча друзей» въехала расхлябанная ломовая телега с ящиками лимонада. Возница добродушный усатый дед, попыхивая громадной козьей ножкой, лениво нахлестывал концом вожжей крепенькую пегую кобылку. Навстречу Важину и Дроздову бодро промаршировали строем человек двадцать молодых рабочих с кирками и лопатами на плечах. Впереди двое парнишек гордо несли плакат: «ВСЕ НА ВОССТАНОВЛЕНИЕ ЭЛЕКТРОСТАНЦИИ!». Фотоателье «Восторг» завлекало клиентов портретами томных дам с прическами «фокстрот» и волооких провинциальных щеголей с демоническими улыбками и проборами ниточкой. С афиши кинотеатра «Одеон» сурово глядел в глаза прохожим облаченный в белый смокинг жестокий смуглый красавец с громадным дымящимся кольтом в руке.
У витрины магазина-мастерской «Шляпы. Парижские моды» Дроздов остановился. То, что он увидел внутри сквозь стекло, его явно заинтересовало. Возле стола с круглыми деревянными болванами, утыканными портновскими булавками, и разноцветными фетровыми колпаками, сидела Нина. Ее волосы, уложенные во время спектакля в старомодную прическу, теперь были небрежно подколоты. Нина усердно обводила широким коротким ножом круглое металлическое лекало, лежащее на куске розового фетра, и вполуха слушала стоящего у стола брыластого Алмазова, который, патетически прижав к черной бархатной груди пухлые ладони и закатив под лоб глаза, что-то с подъемом вещал.
Знаешь, вот эта, пожалуй, на «три с плюсом» тянет, после краткого раздумья сообщил Дроздов Важину.
Нина Петровна, артистка наша? обиделся Важин. Это она-то на «три с плюсом»?.. Да в нее тут, считай, все подряд влюблены, только без толку! Он таинственно понизил голос и сделал страшные глаза. Ямщиков-то ведь из-за нее Важин поднес правую руку к виску и проделал указательным пальцем движение, будто нажимает спусковой крючок пистолета.
Однако, Дроздов усмехнулся и покачал головой. Значит, амплуа «вамп»?
Чего, чего? не понял Важин.
Роковая женщина, объяснил Дроздов.
Вроде того, согласился Важин и с готовностью предложил: Хочешь, могу познакомить. Зайдем?.. Он кивнул в сторону входа в мастерскую и выжидательно посмотрел на Дроздова.
Кавалер там у нее, покачал головой тот.
Это Алмазов-то? Важин пренебрежительно махнул рукой. Пустой человек!
Все равно неловко, не уступал Дроздов.
Как знаешь, разочарованно пожал плечами Важин. Тоже нашел с кем деликатничать, с Алмазовым.
Двинулись дальше по улице прежним прогулочным шагом.
Слышь, Алексей, а можно в клубе! вдруг обрадованно предложил Важин. Он, оказывается, не оставил своего намерения развлечь спутника. У них каждый вечер репетиция. Французская драма из старинной жизни.
А что? оживился Дроздов. В клубе другое дело!
Важин посмотрел на часы:
Отлично. Встречаемся в клубе в семь.
Он кивнул Дроздову и бодро зашагал прочь. Приближалась вечерняя проверка в тюрьме, и Важин торопился к месту службы. Дроздову торопиться было некуда, и он неспешно направился в сторону гостиницы. До условленной встречи оставалось больше часа, можно было немного отдохнуть. Пройдя несколько кварталов, Дроздов оказался у старого здания с облезлой вывеской «Отель Версаль». Осторожно миновав стойко пропахший кислыми щами полутемный гостиничный коридор, вошел в свой узкий, убого обставленный номер. Щелкнув фитильной зажигалкой, засветил стоящую на столе керосиновую лампу «молния». Снял и повесил на гвоздь шинель и буденовку. Зябко поежившись, прошел к подоконнику, накачал стоящий там примус, поджег его горелку, поставил на огонь медный закопченный кофейник. Скинул на кровать кожаную амуницию, снял френч и рубаху. Подошел к приткнувшемуся в углу комнаты мраморному умывальнику, стал, фыркая, с удовольствием умываться. В овальном зеркале, врезанном в стойку умывальника, виден был его загорелый мускулистый торс. А еще в зеркале был отчетливо виден длинный причудливой формы багровый шрам на левой стороне груди