Снова за свое! раздраженно прервал есаул Кадырова. Сколько повторять: на лестницах нас как куропаток перещелкают! Там стены до неба!
Рисковать надо, есаул, упрямо произнес Кадыров. В Харбине свои наверняка разменяют, а тут все же шанс. Тюрьму не возьмем, так хоть в бою ляжем, не у стенки в подвале.
Он замолчал, прислушался: снаружи донеслись лошадиное ржание и скрип подъехавшей телеги. Пес встал с пола, мягко подошел к двери и остановился у порога, подняв голову.
Нет, Кадыров, штурм не шанс. Есаул решительно отложил вычищенный собранный маузер. Вот он, единственный шанс, Мещеряков кивнул на дверь. Другого у нас нет.
На крыльце, потом в сенях раздались нетвердые гулкие шаги, скрипнула и отворилась дверь, пугливо метнулось пламя за стеклом лампы. Остроносый связник ввел в горницу неловко переступившего порог Овчинникова. Овчарка принялась его обнюхивать. Провожатый снял с глаз гостя повязку. Мещеряков сделал знак Остроносому. Тот вышел из избы. Есаул встал, щелкнул каблуками, одернул френч.
Добро пожаловать. Он указал Овчинникову место за столом против себя. Рад знакомству. Извините за вынужденную предосторожность. Я есаул Мещеряков. Слыхали?
Овчинников кивнул. Осмотрелся. Снял и повесил на гвоздь у входа шинель и буденовку. Сел к столу. Есаул уселся напротив. Несколько мгновений он испытующе смотрел на гостя. Первым своим впечатлением Мещеряков остался доволен, а он хорошо разбирался в людях. Овчинников был высок, худощав, мускулист и выглядел лет на тридцать с небольшим. Черты лица его были правильными, вид уверенным, невозмутимым. Он непринужденно откинулся на спинку скамьи, руки свободно опирались на столешницу. Мещеряков отметил, что этот человек знает себе цену и умеет собой владеть. Лишь глаза внушали есаулу смутное беспокойство. Мещерякову приходилось видеть бегающие глаза трусов, невидящие, словно подернутые пеленой глаза психопатов, суровые, настороженные глаза бывалых солдат. Ярко-синие глаза Овчинникова смотрели на мир прямо и открыто. Только дымчато-сизые, будто тронутые утренней изморозью радужные оболочки придавали им холодный, мглистый оттенок. Есаул поймал себя на том, что не может уловить их выражения, оно отсутствовало. И Мещерякову стало немного не по себе. Человек жестких правил, привыкший со времен кадетского корпуса подчинять других своей воле, есаул во всем любил полную ясность и определенность. А этот человек, сидящий перед ним, не подходил ни под один из известных ему типов. Он не укладывался в схему. Есаулу это не нравилось. Право быть загадочным он оставлял для себя. Что ж, он заставит гостя раскрыться. Вывернет его наизнанку, как выворачивал всякого, кто встречался на его пути, если в этом появлялась необходимость. Мещеряков делал это без колебаний и жалости, холодно-рассудочно, а потому всегда успешно. Сейчас есаулу было особенно важно знать точно, кто на ближайшее время станет в будущей игре его младшим партнером. Доподлинно выяснить, какие у того на руках карты и как он ими будет пользоваться. В случае, если это удастся, он сумеет навязать Овчинникову свои условия игры, выложит в нужный момент на стол козыри, о которых тот не будет догадываться до самого конца партии. А потом, когда Овчинников выполнит предназначенную ему строго ограниченную миссию, Мещеряков избавится от него, как неизменно избавлялся от каждого своего временного союзника, едва тот переставал быть нужным, и никогда в этом не раскаивался: чувства признательности у есаула не существовало, его заменяла строгая целесообразность, так было удобно и необременительно. Овчинников загадочен? Что ж, тем хуже для него. Мещеряков приветливо улыбнулся гостю, сказал:
Слышал о вас много лестного. А сейчас восхищен. Как вам удалось проникнуть к красным?
В поезде разговорился с неким Дроздовым, невозмутимо объяснил Овчинников. Его назначили после ранения командиром взвода охраны в Воскресенскую тюрьму. Такого случая помочь единомышленникам дважды не выпадает.
Вы его?.. Мещеряков резко полоснул себя ребром ладони по горлу и с интересом посмотрел на Овчинникова.
Овчинников кивнул и объяснил:
Столкнул с поезда, спрыгнул следом, забрал одежду, документы. Дальше все просто.
Кадыров разглядывал Овчинникова с недобрым любопытством. Улыбка убийцы загнула кончики плотно сомкнутых губ корнета кверху, подчеркивая жесткие темные впадины под широко расставленными смуглыми скулами.
В тюрьме вас могут опознать, озабоченно сказал Овчинникову Мещеряков. Там со всей России офицеры сидят.
Вряд ли белый офицер на меня донесет, сказал Овчинников.
Но белый офицер может неверно истолковать вашу службу у комиссаров, усмехнулся Мещеряков. Не боитесь?
Игры без риска не бывает, сказал Овчинников.
Мещеряков внимательно посмотрел на гостя и, чеканя каждое слово, торжественно произнес:
Я горжусь знакомством с вами, капитан Овчинников.
Кадыров широко зевнул и скучным голосом произнес:
Если он капитан Овчинников, тогда я пророк Магомет.
Мещеряков даже головы не повернул на замечание Кадырова. Он невозмутимо молчал, не сводя глаз с Овчинникова.
Этот человек провокатор или сумасшедший? холодно поинтересовался Овчинников у есаула, тоже не взглянув на корнета.
Мне искренне жаль, печально вздохнул Мещеряков. Но корнет Кадыров служил в белецкой контрразведке и знает капитана Овчинникова в лицо. Такая незадача Он развел руками.
Ваш Кадыров грязный самозванец. Овчинников брезгливо поморщился и вдруг резко повернулся к нагло ухмыляющемуся корнету: Сколько замков было на дверях вашего служебного кабинета в Белецке? Не думать! Живо! Сколько? Ну? Один? Два? Отвечать! Три!
«Ого, вот это хватка», восхищенно подумал есаул.
Ну, два, два, чего расшумелись? Кадыров пренебрежительно усмехнулся, однако было видно, что эта улыбка далась ему с трудом.
Замки защелкивались или запирались? быстро спросил Овчинников. Быстро!
Один защелкивался, другой запирался, иронически поморщился Кадыров, по-прежнему стараясь быть невозмутимым. Ну что, легче стало?
Он протяжно, с подвыванием нервно зевнул и с ненатуральной усмешкой уставился на бесстрастного Овчинникова.
Благодарю, Овчинников преувеличенно учтиво кивнул Кадырову, показав безукоризненный пробор, повернулся к Мещерякову и с откровенно издевательской ухмылкой сказал ему: Так вот. Единственный замок в белецкой контрразведке был у меня. Единственный. Понимаете? Ни у одного из моих подчиненных запоров не было. Я всегда входил к ним внезапно и без стука. В любой час дня и ночи. Кадыров жалкий лжец. На вашем месте я бы не стал ему доверять.
Врешь, шакал! заорал, побагровев, Кадыров, взвился со скамьи, выхватил из ножен шашку.
Овчинников и бровью не повел. Кадыров был ему больше неинтересен. Мещеряков предостерегающе поднял руку, укоризненно покачал головой и мягко попенял темпераментному подручному:
На гостя не сердятся, Кадыров. У вас на Востоке говорят: «Нам каждый гость дарован богом». А ты?..
Кадыров вбил шашку в ножны и, скрипнув зубами, плюхнулся на скамью. Глаза его мрачно сверкали.
Пожалуйста, не пытайтесь меня морочить, спокойно сказал есаул Овчинникову. Корнет несколько экспансивен, но верю я тем не менее ему, а не вам. Ясно?
Тем хуже для вас, усмехнулся Овчинников.
Мещеряков пропустил это его замечание мимо ушей.
Знаете, а ведь вам, пожалуй, не в чем себя упрекнуть, все сделано чисто, задумчиво проговорил есаул, почти благожелательно глядя на Овчинникова. Просто не повезло. Как говорят, судьба-злодейка. Кто же знал, что здесь, на краю света, в дремучем лесу, совершенно случайно окажется человек, который вас сразу изобличит?
Овчинников невозмутимо молчал.
Ничего не попишешь, издержки профессии, сочувственно вздохнул Мещеряков. Долго отрабатывали легенду?
Овчинников не реагировал. Кадыров глядел на него с ненавистью.
У вас только две возможности, хладнокровно проговорил есаул. Первая: сказать о себе всю правду и стать моим агентом у красных. Дадите подписку о сотрудничестве и будете снабжать чекистов сведениями, полученными от меня. Вторая возможность: тупо твердить, что вы Овчинников и быть расстрелянным. Третьего не дано, как говорили латиняне.
Овчинников молчал. Кадыров не сводил с него глаз.
И не надейтесь словчить, сказал есаул. Если согласитесь работать на меня только затем, чтобы выбраться отсюда, я переправлю подписку вашим коллегам-чекистам и найду верный способ убедить их, что этой ночью завербовал вас всерьез, а ваши попытки убедить их в обратном ложь от начала до конца. Я сумею это сделать, не сомневайтесь. И тогда вас шлепнут они. Предупреждаю вас об этом, чтобы вы не питали напрасных иллюзий и смотрели на свое положение трезво.
Овчинников спокойно ждал продолжения.
Видите, я загнал вас в угол, проникновенно произнес Мещеряков. Так что соглашайтесь. Плюньте на принципы. Жизнь дороже. Он усмехнулся: «Морали нет, есть только красота»
Овчинников брезгливо поморщился:
Не стоило привозить меня сюда, есаул, чтобы разыграть этот дурацкий фарс.
Мещеряков сладко зевнул, потянулся, встал из-за стола:
Подумайте до рассвета, товарищ Дроздов или как вас там на самом деле. А ты, Кадыров, смотри, не обижай гостя.
Есаул вышел из горницы. Овчарка выбежала следом.
Белесые клочья предутреннего тумана, цепляясь за кроны мачтовых сосен, медленно оседали вниз, к стылой земле, густо усыпанной прелыми желтыми листьями. Босой Овчинников в белой рубахе и галифе осторожно ступал по скользкой листве. Кисть его задранной выше головы и согнутой в локте правой руки была заломлена сверху за спину и скручена с запястьем заведенной за лопатки левой. Рядом с Овчинниковым пружинисто вышагивал чисто выбритый щеголеватый Мещеряков. Возле хозяина весело трусил верный пес. Следом, шагах в десяти, зевая, сопя и почесываясь, грузно топали сапожищами шестеро непроспавшихся казачьих офицеров с карабинами за плечами. Жирно чавкал под их подошвами лесной перегной. Хрустели, ломаясь, сухие ветви.
«Дай-то бог, чтобы Мещеряков ломал комедию, думал Овчинников. Помучает, убедится, что я это я, да и уймется. В этом случае к нему нет претензий. Не то время и не та ситуация, чтобы каждому сразу, без проверки верить на слово. Тем более, что понадобился я ему для чего-то серьезного. Иначе он не стал бы засвечивать мне Важина. Да и тащить бы в лес не стал. Зачем-то я ему очень нужен. Именно я. Только на это и надежда. Ну, ладно. А если все всерьез? Тогда как? Если, скажем, Кадыров почуял во мне соперника и, пользуясь патологической подозрительностью есаула, его руками решил избавиться от меня? Чего проще: узнав о моем появлении в Воскресенске, наплел Мещерякову про себя, что якобы работал когда-то в белецкой контрразведке, и, увидев вчера меня здесь, заявил ему, что я подставное лицо. Если есаул действительно верит ему во всем, а любой маньяк кому-нибудь безоглядно верит, тогда он и этому поверил. И плевать ему, что я поймал Кадырова на дверях без замков. Он ведь так и сказал: «Верю ему, а не вам». И ничего здесь не поделаешь. Логика против эмоций бессильна. Так неужели все же всерьез? Тогда худо. Шлепнут за милую душу и не поморщатся. А выход какой? Оговорить себя? Сказать, что чекист? Легенду придумать? Так ведь бессмысленно. Тем более расстреляют как врага. Еще хорошо сразу. А то жилы тянуть станут. Новых подробностей требовать. Ну, сочиню я их, подробности эти, сколько смогу. А потом? Все равно к стенке. Или в самом деле, как Мещеряков предлагал, завербуют и заставят на себя работать. Ничего себе перспектива: чуть в чем-то засомневались пуля. Как ни крути, выходит девять граммов. Нет, оговаривать себя не стоит. Останусь самим собой. Так хоть какой-то шанс есть. Вдруг все же водевиль разыгрывают. Ну а расстреляют значит судьба Главное всегда сделать все возможное, чтобы не в чем было упрекнуть себя перед смертью. Да и кто сказал, что жить непременно нужно до ста лет? Тридцать три года вовсе не так уж мало».
Приняв решение, Овчинников сразу совершенно успокоился и насмешливо спросил Мещерякова:
Где же ваш Кадыров? Неужели вы лишите его такого удовольствия?
Знаете, азиаты любят долго спать, доверительно поведал Мещеряков. И потом Кадыров против расстрела. Есаул загадочно усмехнулся. У него свои способы наказания врагов. Я бы не пожелал вам умереть по его рецепту. Корнет, знаете ли, большой фантазер.
Они подошли к краю глубокого оврага. На дне его клубился сплошной туман. Есаул повернул Овчинникова спиной к обрыву. Офицеры остановились как шли, шагах в десяти, и стали, все еще мучительно зевая, лениво стаскивать с плеч карабины. Мещеряков скучным голосом спросил Овчинникова:
Не надумали исповедаться, господин лазутчик?
Овчинников брезгливо поморщился:
Мразь вы, Мещеряков. В Белецке я пристрелил бы вас в подвале, как шелудивого пса. И такие подонки служат великой белой идее
Есаул не слушал Овчинникова. Он сосредоточенно думал о чем-то своем. Внезапно Мещеряков придвинулся вплотную к пленнику и, пристально глядя прямо ему в глаза, страстно зашептал:
Слушайте внимательно и не удивляйтесь. Я размышлял всю ночь. Уйти за границу я не могу. Так сложилось, к несчастью. Война кончается, вернутся ваши войска и, рано или поздно, меня шлепнут. А я хочу жить. Жить любой ценой. Понимаете?.. Лю-бой! «Морали нет, есть только красота»
Есаул перевел дух. Неотрывно глядя в близкие расплывшиеся зрачки, какие бывают лишь у наркоманов, Овчинников настороженно ждал продолжения. Он понимал, что главное впереди. И не ошибся.
Я дам вам сейчас бежать, тихо проговорил Мещеряков. В их карабинах всего по одному холостому патрону, но они этого не знают. Сразу после залпа вы падаете в овраг и в тумане пробираетесь к своим.
Пораженный Овчинников во все глаза глядел на есаула.
Передайте: я согласен загнать отряд в ловушку, шепотом продолжал тот. Время и место засады пусть сообщат через вас. Красные уложат из пулеметов шестьдесят человек. За это пусть амнистируют меня одного. От такого предложения может отказаться только круглый идиот.
Дальнейшее произошло неожиданно и мгновенно. Овчинников резко наклонил вперед голову и пружинисто прыгнул на Мещерякова, громадный пес с грозным рычанием кинулся на Овчинникова, чтобы вцепиться ему в горло, есаул скомандовал собаке: «Шериф, назад!», ловко уклонился от нападавшего, с размаху ударил его ногой в солнечное сплетение, и Овчинников, скрючившись, по-рыбьи хватая ртом воздух, ткнулся лицом в землю. Невозмутимо стоял над ним Мещеряков. И следа в нем не осталось от талантливо сыгранной жертвы трагических обстоятельств, жадно алчущей спасения любой ценой. Теперь это был холодный человек с ясным твердым взглядом. Грозно рычащий пес, готовый в любой миг сорваться с места, не сводил с лежащего глаз. Густая шерсть на мощном собачьем загривке стояла дыбом.
Шериф, сидеть! строго приказал овчарке Мещеряков.
Овчинников, отдышавшись, поднял голову, прохрипел офицерам:
Есаул вас красным продает! Его стреляйте, его!
Офицеры стояли будто изваяния.
В шеренгу по одному! скомандовал им Мещеряков.
Офицеры послушно выстроились с карабинами у ноги.
Овчинников зашевелился. Связанные руки мешали подняться, от зверского удара кружилась голова. Он трудно встал на колени. Преодолевая слабость, медленно поднялся на ноги. Прохрипел офицерам:
Бараны! Он же предатель!
Офицеры застыли словно неживые.
Вы уж простите, господин чекист, пошутил я насчет холостых патронов, издевательски ухмыльнулся Овчинникову Мещеряков и скомандовал офицерам: Готовсь!
Офицеры, словно роботы, разом передернули затворы и одновременно вскинули карабины к плечу. Шесть круглых черных дырок смотрели в лоб Овчинникову.
Он и вас по одному перебьет! заорал смертник офицерам. Ямы друг другу рыть заставит!
Офицеры не реагировали. Есаул спокойно достал из кармана шинели небольшой мешок, аккуратно расправил его, рывком надел на голову обреченного. Колпак достал до плеч. Овчинников попытался резким движением шеи освободиться от серой маски, но плотная ткань сидела словно влитая. Мещеряков вынул из футляра маузер, взял его за конец ствола, занес тяжелую рукоять над головой Овчинникова. Офицеры без команды одновременно подняли стволы карабинов в серое предутреннее небо.
Сними колпак, падаль! сдавленно заорал смертник из-под мешка. Сними, дай сдохнуть по-людски!