Она жива и знать тебя не желает, не тревожь ее больше, отозвался мужчина. Убить Улафа Отчего ты не удивила меня, Кая-Марта?
Он вдруг подошел к ней, размахнулся и отвесил хорошую пощечину. Кая вскрикнула и прижала руку к щеке. Та горела, точно огнем.
Вот она. Вот теперь это ты. Ни во что ты не ставишь жизнь человеческую. Так легко, так просто предлагаешь лишить жизни того, кому ты обязана волей.
Это не воля, зло прошептала Кая и не отняла ладонь от щеки. Тебе не обещали, тебе никогда не обещали выпустить всю кровь у тебя из жил в случае неудачи. А что до убийства Скажи мне, Сигур, в чем разница между убийствами, которых требует Улаф, от тех, что я совершаю? Что лучшебыстрая милосердная смерть или долгие мучения не плоти, а духа? Ты думаешь, в смерти есть разница? Знаешь, что я делаю с этим рыцарем, Сигур, по просьбе твоего любимого Улафа? Знаешь, как я разрушаю его без остатка? Тебе и не снилось такое горе, как я тебе говорю. Разве не знаешь ты, как твой Улаф заставляет меня уничтожать ту, что могла бы стать мне верной подругой? Не знаешь?
Это все сейчас ради цели высшей и благородной, проронил Сигур. Верил ли он сам в это, Кая не знала. А не ради твоих злобных мечтаний. Если с Улафом случится хоть что-тоя буду знать, кто за этим стоит. И поверь, я расправлюсь с тобой быстрее, чем ты охнуть успеешь. Если я узнаю, что в городе просто так погибают люди и их находят растерзаннымия найду тебя и результат тебе не понравится. Улаф не держит тебя сейчас в клетке, но поверь, достаточно одного моего слова, чтобы ты вновь оказалась там и глодала сухие кости. Не зли меня, Кая-Марта, и не вынуждай меня. Ты ведь знаешь, что со мной шутки плохи. Я избавился от тебя однажды, избавлюсь и в этот раз. Если по твоей милости к нашему лагерю пошлют армию Совета, то ты не жилец, так и знай. У нас с Улафом тоже есть уговор, дорогая. Если ты не слушаешься наших приказов, то твоя головамоя. Не уничтожил тебя в первый раз, так развею твой прах по ветру во второй. Будь осторожна, Кая, я ведь всегда на чеку.
Он крепко схватил ее за руку, и она вздрогнула. Пальцы в его ладони заболели. Она бросила на него тяжелый, озлобленный взгляд.
Тогда поберегись, Сигур, прошептала она, глаза ее снова блеснули желтым. Попомнишь ты еще наш разговор, когда я предлагала тебе мир. Когда обещала исчезнуть, быть человеком и затаиться Однажды я отомщу тебе, Сигур, за все и сразу, за каждую мою слезу ты дашь мне ответ. И не надейся, это совсем не будет той легкой смертью, на которую ты можешь рассчитывать. Всю чашу горя ты выпьешь до дна.
Она в бессильной ярости смотрела на него и думала, как бы сложилась легко ее жизнь, будь та мать ей родной, а не приемной, не будь этого зверя внутри. Была бы женой и хозяйкой, а теперь ничего ей так не хочется от бывшего суженого, как вырвать ему сердце когтями.
Сигур молча посмотрел на нее и отвернулся.
Ешь свою еду, что я принес тебе, ответил он. И довольно пустых угроз. Ты принадлежишь Улафу, с ним и останешься. Твоей жалкой мести сбыться не суждено.
Он вышел, и полог шатра лишь легонько пошевелился. Кая вновь села на стул и закрыла лицо руками. Они дрожали.
«Жалкая месть, витало в ее голове. Я покажу тебе жалкую месть». Глоток принесенного вина слегка взбодрил ее и прогнал комок плача из горла. Она знала, чего ей хотелось сейчас. Она знала, что никто за ней не следит.
Кая-Марта осторожно, почти на цыпочках, вышла из собственного шатра. Роса на траве холодила ноги. Еле слышно, она сделала шаг, другой, и поспешила, точно кошка, из лагеря прочь.
Глава XIX
По нескошенным травам она бежала, а ветер летел за спиной. Невыплаканные слезы жгли глаза. С тех самых пор, как она попала к Улафу, плакала она всего пару раз, хотя поводов для этого было неизмеримо больше. Чем больше в даль убегало дней, тем больше думалось ей о прошломзря она пыталась его позабыть. Быть человеком, всего лишь девушкой, однажды стать матерью, как эта девица, что она зачем-то спасла сегодня днем. Все это было так далеко, таким недосягаемым и сладким казалось. Она вспоминала себя, прошлую Каю, которая в девичестве стояла над обрывом, а за спиной расправлялись крылья и перья. Как слушала она песни ветра, сквозь белые кудри просвистевшие, а крылья, бывшие руки, наполнялись полетом. Тогда была только свобода, только воля и счастье, чистота пробужденья. Она не знала еще ни крови, ни голода, ни звериной ярости хищника, клокотавшей в груди. Она была лишь Каей-Мартой и хотела лишь ей оставаться. У нее это отняли, заклеймили убийцей, чудовищем, не дали оправдаться, засадили, точно зверя лютого, в клетку. Она хлебнула горя на этом острове и хлебнула не мало. Ей казалось, что в клетках, разбросанных по всему побережью, она еще видела движение, слышала скорбные песни ночами, что долетали до моря. Казалось, там она была не одна, но от этого только сильнее скребло ножом и страхом по сердцу. Где-то там, рядом, умирала позабытая всеми ее родня. Оставить бы крылья и песни, стать той, кем бы люди гордились. Но не иметь ей и того, и другого, не принадлежать и тому миру, и этому.
Она ведь знала того мальчишку, которого нечаянно убила. Он был пригож собой, весел, умен, однажды вырезал ей дудочку из легкого тростника, научил играть. Бенжен его звали, и был он ей добрым другом. Все тогда сочли ее хладнокровной убийцей, никто не подумал, что она тоже страдает. С детства они дружили. Вместе сбегали к подножию гор, вместе пускали корабли вниз по течению ручейков. Бенжен хотел однажды спуститься в долины, мать и отец торговали с Исолтом, да вот только не довелось ему. Ничего ему не довелось, и в том она повинна навеки. Кровь на ее руках, кровь между пальцами, ее не счистишь песком. Она могла обойтись зверями, заблудшими овцами, робкими ланями и оленями, что ночью выходят к роднику напиться, но
Она вспомнила рыцаря. Как он пил без остатка ее сказки и песни, как внимал ей, страдал ежечасно и отдавал день за днем ей кусочек жизни. С каждым днем она становилась сильнее, с каждым днем слабел ее рыцарь. Она видела, как он чах у нее на руках, как тяжело, невпопад билось его сердце, как в реальном мире не оставалось ничего, что приносило бы радость. «Позволь, я покажу тебе, что несчастен», говорила она тогда, и он ей позволил. Она сирин и ей дали волю. Прежде она ни разу не выпивала людей. Не думала раньше, что это так странно и сладко. Что столько сил придает. Птица сирин, вещая птица, поманит и заведет, не вернешься назад. «Течет быль и небыль за нею, как шлейф королевы». Прости, мой рыцарь, прости, не выстоять тебе в этой битве, проглотит тебя это проклятие, себя и не вспомнишь.
И она бежала дальше через пустырь, не заботясь о том, что репейник и колючие травы цеплялись за платье. Никто не остановил ее, никто не обратил внимания. Не была она пленницей Улафа, вот теперь он за это поплатится. Дорога до города была не близкой, камни в башмачках кололи нежные ноги. Она остановилась и огляделась. Вокруг не было ни души. Она глубоко вздохнула и почувствовала, как снова обрастает перьями все ее тело. Руки вновь стали крыльями, платье исчезло, и она взмыла в воздух, ощутив под собой волны ветра. Как давно ей хотелось этого вновь. Ночь, полет и никого кроме нее. Огней города она больше не видела, была глубокая ночь. Где-то горели крохотные пятнышки факелов, догорающих в подставках на улице. Город спал, а ей не хотелось спать вместе с городом. Еще немного, она уже почти на месте. Вот и ратуша, вот и главная площадь Кая вспомнила, как в первый день празднеств, уже давно, здесь стояли палатки ее народа. Или не ее, она уже толком не знала. Знала только и помнила, что впервые чувствовала себя, как ребенок, счастливой, а потом явился этот рыцарь со своим другом, будь он трижды неладен. Когда он ушел, Улаф указал ей на него. Сказал приглядеться. Она без слов поняла, что это значило. Без вопросов стало понятно, что рыцарь теперь не жилец.
Она приземлилась на мостовой, ворох перьев взмыл в воздух и снова пропал. Она оглядывала платье, поправила рукава. Часы на башне показывали почти второй час ночи. Было не слышно даже вечных забулдыг, которые ночами гуляют по переулкам. Он должен был быть здесь, он обещал. И ее сердце гулко забилось. Она знала его всего пару месяцев, ровно столько, сколько она здесь была, в этом городе, в этой долине. Ее редкая радость, ее надежда, именно ради него она выбралась в ту ночь, когда по ее вине погиб тот слуга. Она задумалась и помотала головой. Это ведь он тогда сказал ей убить его. Это он ее подтолкнул, сказал, что от себя она не должна отворачиваться, не от своей природы. Тогда она верила. Она всегда ему верила. Как же иначе, если с недавнего времени только он в ее сердце, только он ей жаждет помочь.
Она почувствовала легкое прикосновение к своему плечу и обернулась. Тот стоял за спиной. Лицо его скрывал капюшон, но ей показалось, что в темноте она углядела улыбку.
Ты пришел, выдохнула она и прижалась к теплой ткани плаща. Ты всегда приходишь.
Я же дал тебе слово, раздался низкий голос; его вряд ли можно было назвать очень нежным.
Кая подняла голову, стараясь разглядеть под капюшоном глаза. Она не видела их, только темный блеск, что манил ее. Встала на цыпочки, неловко коснулась его губ. Они были твердыми и холодными. Она протянула руки и откинула капюшон ему на плечи. Он был высок, гораздо выше нее, а лицо было жестким, равно как взгляд. Она с нежностью смотрела снизу вверх.
Морелла, прошептала она. Я так ждала тебя, так скучала и тосковала. Столько произошло за эти дни, столько было
Он небрежно поцеловал ее в лоб и выпутался из ее объятий. Положил тяжелые ладони ей на плечи.
Ты даже сейчас носишь его? спросила Кая-Марта, проведя пальцем по медному медальону, который тот носил под плащом на камзоле. Даже сейчас?
Неизвестно, кто увидит меня, пусть даже ночью, отозвался мужчина. Любой должен знать, что я на службе Совета, иначе пойдут подозрения.
Кая подняла голову и рассмеялась. Смех ее был тонким и мягким, как звон колокольчика.
Ты на службе Совета Никогда бы не подумала, что это может так меня рассмешить. Ты и Мария-Альберта, которую все ненавидят Ну же покажись мне весь.
Он взглянул на нее, его глаза зажглись тоже желто-медовым. Огоньки плясали на радужке Каи-Марты.
Довольна?
Очень, Кая снова прильнула к его груди. Скажи мне, она не догадывается?
О чем, пташка моя?
О том, что ты такой же, как я. Сколько лет уже на нее ты работаешь?
Без малого пять лет, отозвался Морелла, пригладил ее растрепанные косы. Пять лет, и волчица ни о чем не догадывается
Скажи мне его, попросила Кая; она все старалась спрятаться в его объятиях, точно в доме. Скажи мне свое настоящее имя.
Тот лишь покачал головой и отстранил ее от себя.
Не стоит, Кая, тебе ни к чему, он нахмурился. Для тебя я Морелла. Для всех я Морелла, служитель Совета. Ты же знаешь, что я лгу, тебе того должно быть достаточно. В отличии от тебя, пичужка, я своих родителей знал, прежде чем их выселили на остров. Мне было шестнадцать, когда за ними пришли, как за тобой, засадили их в клетку. Я долго скитался по городам и поселкам. Однажды я остановился на постоялом дворе, туда заехал юнец. При нем было письмо для Совета. Ты же знаешь, какими разговорчивыми могут быть путники, если предложить им пинту-другую. Стоит ли тебе говорить, что от юнца я избавился.
Кая смотрела на него, даже не дрогнув, водя пальцем по жесткой щетине.
Вряд ли он выжил, с такими-то ранами, мужчина пожал плечами и продолжил. Я взял его письмо. Оно и было на имя Мореллы. И вот я здесь, и Мария-Альберта мне верит. С какой бы радостью я всадил нож ей под ребра, с какой бы радостью разорвал ее белую кожу. Пожалуй, только эта ненависть роднит нас с тобой с Горными домами. Она ненавидит всех чужаков. А потому подсылала убийц и к горцам, и к нам. Ей всегда мало власти.
Я слышала от жителей, будто она хороша, ненароком промолвила Кая. Что она заботится о своих и что город ее процветает.
Мы не свои, Кая-Марта. И ты это знаешь. Наш долг в другом.
Кая-Марта вздохнула и отстранилась. Она знала, о чем он хочет поведать. Да, Морелла был таким же, как и она, Морелла был сирином, а значит, и спорить с ним было бессмысленно. Околдовывать песнями, сказками, как она, он не умел, это женщины только могли. Но скольких он погубил, Кае хотелось не думать. Он никогда не был в плену, он никогда не знал, каково этодать слово крови и держать его пуще всей жизни. Он не раз рассказывал ей, в чем этот «долг» состоит.
Ты все также работаешь на людей, Кая-Марта? тихо, но веско спросил он, пытаясь заглянуть ей в глаза, которые та всегда отводила. Все также пресмыкаешься перед теми, кто нас ненавидит и мучает наших друзей?
Я не могу порвать эту связь, любимый, с раздражением сказала она. Не могу, ты ведь знаешь, что слово крови лежит на мне тяжким грузом. Я не знаю, что со мной станется, если я нарушу его. Может, я стану проклятой и несчастной навеки, может, умру, когда закатится солнцеты этого хочешь?
Я хочу, чтобы ты стала свободной. Наконец отбросила эти дешевые предрассудки и стала той, кем всегда должна была быть. Ведь ты прекрасна, Кая-Марта, прекрасна, и создана быть королевой в этих сумрачных небесах, как и каждая из нашего рода. Из нашего погибшего рода. А ты, как комнатный пес на веревке. Скажи, разве ты этой жизни хотела? Разве о том ты мечтала? Ты ведь знаешь, о чем я толкую
О да, она знала. Она знала, и она снова поежилась. Морелла рассказывал ей о том, что творится на острове Серебряных шахт. Она и сама слышала песни их в клетках. Старики рассказывали, что они погибли давно. Сгинули в этих клетках и ничто больше их уже не вернет. Но Кая видела и тени, и песни слышала отголосками. Они живы. И сколько их, она знать толком не знала.
Ты знаешь, что наш род уцелел, его шепот был совсем рядом с ее ухом. Ты знаешь, они там, в горах. Они в клетках, голодные, несчастные. Ждут. Я не завидую тому человеку, который попадется им. Который решит открыть разом все клетки. Всю сотню. Ты же знаешь, что дальше случится
Я знаю, что случится, Кая прикрыла глаза. Она представила, как стая голодных хищников врывается в город. Именно в город, не в лес за дичью. Только месть согревает на тех берегах. Они ворвутся в этот город, а потом на нем камня на камне и то не останется. Не будет ни Исолта, ни Горных домов. Только развалины да растерзанный люд. Кая вспомнила тех детей-несмышленышей, которым рассказывала сказки. Человеческих детей, единственных, которые ни в чем ее не упрекали, и поняла, что больше такого не будет.
Морелла, ты правда этого хочешь? прошептала она. Ты правда хочешь, чтобы они вернулись?
Они должны вернуться, Кая, глаза сирина горели лихорадочным суровым огнем. Они вернутся, и наконец-то будет порядок. Возможно даже ты найдешь себе снова родню.
У меня была родня, Кая вспомнила и свою старушку-мать, и приемного отца, который учил ее строгать кораблики из бересты по весне. Была
Они не пощадили тебя и сразу же отправили в заточение, где же их родительская любовь? Морелла не спорил, он только спрашивал. От этого было хуже всего. Они оставили тебя одну на пустынном берегу и даже не постарались тебе помочь, отбить от народа, спасти. Это все их вина, не твоя, неужели тебе не хочется мести?
Та молчала. Волосы из растрепанных кос лезли в глаза и на губы.
Ты убьешь его, Кая.
Она удивленно подняла голову вверх. Когда она перестала понимать что-либо?
Кого? прошептала она. Кого, любимый?
Своего господина, ответил тот просто. Ты убьешь его еще на этой неделе. Растерзаешь его на куски, а потом отправишься со мной на остров Серебряных шахт. У нас много работы.
А что с рыцарем? тихо спросила она. Что мне делать с Эбертом Гальва?
Ты вольна с ним делать все, что захочешь, ему это было без надобности. Выпей его жизнь до конца, раз околдовала его. Это единственное правильное, что ты можешь сделать.
Выпить Эберта без остатка, оставить лишь оболочку того человека, каким он был раньше. Зверь внутри нее желал этого ежечасно, только вот прежняя Кая хотела сбежать от этого, как от огня.
Ты нужна мне сильной, продолжал Морелла. Мне нужна такая помощница, как ты, Кая, понимаешь? Убей Улафа, стань свободной. Ты зверь, прекрасный зверь, сильный, так и будь им. Мы с тобой освободим всю нашу родню. Наконец настанет мир, который так наши родичи ждали. Люди подорвали наше к ним доверие. Любые люди, Кая, понимаешь, любимая, второго шанса они не заслуживают. Почему заслуживают они, если не дали его тебе?
Он наклонился и порывисто поцеловал ее, сжимая в объятиях. Ей было неудобно, немножко больно, но она не отстранилась, только постаралась расслабиться в его руках, будто на мягкой перине. Она любила его. Наверно. Любила и боялась, ей так не хватало любви. Он был тем, что влекло ее тогда, в самый первый полет. Он был силой, страстью, свободой, все, что тогда, в ранней юности, вскружило ей голову тогда над обрывом. Тогда, в деревушке Горных домов, они помнила, что иная и это заставляло ее сердце трепетать от восторга. Он был ее мечтой, и мечта эта стала вдруг из плоти и крови. Она не могла его отпустить. Даже если он пророчил войну. Даже если из-за таких вот желаний она сюда и загремела.