Она с тоской взглянула на голову, склоненную над чашкой с молоком. На темные, жесткие волосы, спутанные, точно клубок. Прежде они были мягче пуха. Она помнила это прикосновение, почти как к ребенку. Тогда он уснул у нее на коленях, словно дитя, а она пела и гладила его темные кудри. Сейчас он был на себя не похож. Он похудел. Глаза ввалились, а сухая бледная кожа казалась пергаментом. Былая краса ушла с его лица почти без следа. Он казался больным, очень больным, а она день за днем становилась сильнее. Вся его молодая сила уходила в нее, и она расцветала от этого, точно листья по весне на деревьях. Да, уходила она на рассвете, через окно, пока никто не глядел. Ему не нужно лишних сплетен, страданий, шепотков по угламему и так осталось недолго
Эберт отставил кружку с молоком на прикроватный столик и откинулся на мягкой постели. Слугам он сказался больным и не выходил уже пару дней. Только Кая и была здесь гостьей, причем гостьей желанной. Два месяца, думалось Кае, когда она смотрела на его больное лицо. Два месяцаи он не жилец, от тоски наложит на себя руки и не станет больше ее сира рыцаря на этом свете. Она с тоской поглядела на него. Он поймет, чего стоит жизнь, что есть и радость на свете, и счастьеда только не для негоа потому горечь съест его без остатка. Сиринптица вещая да птица страданий. Не будет ему радости от песни ее.
Кая, раздался слабый голос с постели. Кая подняла голову и с тревогой посмотрела не пленника.
Кая, подойди сюда, сядь со мной, прошептал он и откинулся на подушках
Она спустила худые ноги с кресла и неслышным шагом подошла к постели.
Сядь рядом, услыхала она и в голосе явственно слышался приказ. Я так хочу.
Между ними уже давно не было ни малейшего следования этикету. Все эти правила и наказы, вся вежливость и глупые байкиэто все для живых, а перед нею почти что мертвец. Все это ушло без следа, осталась только боль с тоской, да ее сила, которая росла день ото дня. Она села рядом с ним на постель, укутала покрывалом босые ступни.
Расскажи мне еще, прошептал он. Губы его почти что не слушались.
Довольно на сегодня, сир рыцарь, она помотала головой. К чему тебе новые сказки? Смотри, скоро взойдет уж луна, скоро сон смежит веки тебе.
Тяжелые глубокие вдохи раздавались и затихали. Ее присутствие усыпит его, и он снова уснет, как младенец, снова не захочет вернуться из снов. Мир снов стал для него реальней и краше.
Что ты сотворила со мной, Кая-Марта, прошептал он одними губами.
Кая вздрогнула. Ее глаза блеснули, и она пристально посмотрела на него. Где-то в груди крохотным зверем свернулся страх. Пальцы сжали покрывало, на котором они сидели.
О чем ты, сир рыцарь, выдавила она из себя. Что ты хочешь сказать?
Его глаза были затуманены, но он постарался и сел ровно.
Ты знаешь, о чем я, в его взгляде не было ни ненависти, ни укора, ни страха, Это ты, все ты, всегда ты. Ты ведь как-то околдовала меня, не так ли? Я не помню как и не знаю зачем, но ты тому причина. Да вот только я тебя не виню. Ты все правильно сделала.
Кая недоверчиво смотрела на него, будто он сам может вырваться из ее чар. Но ведь он не может. Он точно не может.
Эберт, друг мой, ты болен, она положила ему холодную руку на лоб, но тот отшатнулся, будто от пламени.
Да, я болен, продолжал он, не отрывая от нее безумного холодного взгляда. Ты показала мне, каким может быть мой мир, распахнула мне глаза и открыла мне душукто же знал, что от этого будет так больно?
Он коснулся ее руки.
Ты ведь знала, пробормотал он. Ты всегда знала.
Он помолчал и только сильнее укутался в покрывало, будто его знобило.
Ты знаешь, продолжал рыцарь хриплым голосом. Раньше я жил, как придется. Бумаги, счета, сделки и груз с кораблей. Ворох забот, скучных дел, казавшихся центром всего. Таким был мой отец, таким был мой брат, пока не пошел по кривой дорожке. Только мать такой не была. Я плохо помню ее, Кая-Марта. Только улыбку, отдельные взгляды. Она всегда была грустна, только этого я прежде не знал. Ее жизнь не мало не походила на твои песни и сказки, но только ими она и жилаславными рыцарями, храбростью, доблестью, всем тем, что чуждо любой разумной семье в этом мирекак говорил мне отец. Она вдохнула этого лишь однажды, когда сбежала с дядей, да и умерла от лихорадки через пару недель. Все, что мне от нее осталосьлишь книга сказок с картинками. С почти такими же, как у тебя, да и ту сжег в камине отец мой. Ты не знаешь, как мечтал я в детстве об этом. Как сказка о рыцаре смущала мой разум и ночью, и днем. Как звезды вели его по дороге. Как верный меч горел в руке, точно факел. И вот теперь не мальчишка я, взрослый мужчина и рыцарь, давно при деньгах, при связях и честь не запятнана. Да только я не тот, не тот, что из сказок. Жизнь от меня ускользает, да только знаешь, прежде я это не знал. Я не верил в любовь и удачу, в бескорыстность и храбростьоттого было счастливо сердце мое, что заперто было на много замков. Ты открыла его, Кая-Марта. Подобрала каким-то обманом ключик-отмычку, просунула в легкую ранку и отворила, как дверь. Ты показала мне жизнь. Какой-то странной волшебной ложью поведала мне о том, ради чего существуют все сказки, так, чтобы я поверил тебе без оглядки. И теперь я стою перед тобой, растерзанный, точно в битве, и раны мои кровоточат. Будто злодей, что понял свои заблужденья, повернулся к свету. Да только лежит он с тяжелой раной в груди. Вдох, еще, еще один вдохи скоро он будет лежать бездыханный. Так и я себя чувствую, Сольвег
Он оборвал свою речь. Кая-Марта резко повернулась к нему. В ее глазах сквозило недоверие и удивление. Сольвег. Сольвег Альбре. Много ли в этом городе девушек с таким редким именем. Много ли их, подобных ей, гуляет в здешнем Исолте по мостовым. Она коснулась его руки и слегка провела по ней пальцами.
Сольвег? еле слышно проговорила она. Друг мой, ты назвал меня Сольвег?
Неужели та девчонка, пришедшая к ней, запавшая в душу, знакома и с рыцарем? До чего может быть тесен этот маленьким мир, отчего он кажется ей теперь на редкость крохотным?
Эберт вздохнул и откинулся на подушки. Темные кудри упали на вспотевший лоб и прилипли. Он тяжело дышал, точно бился в испарине. Его глаза были прикрыты. Он тер их, будто пелена застилала ему глаза.
Прости, Кая-Марта, негромко сказал он через какое-то время. Оговорился я. С кем не бывает. Просто Да это не важно уже.
Кая слегка сжала руку и ее ноготки вонзились в безвольную ладонь рыцаря. Тот поморщился.
Прости, я же уже извинился, что еще тебе нужно, отпусти, голос его был раздраженным и грубым. Давно в нем не проскакивали живые эмоции, очень давно. Кая мысленно пожала плечами. Значит, она все же держит его не так крепко, как ей бы хотелось. Да, она сирин, но он ее первая жертва. Еще Морелла говорил ей, что многое может не выйти. Морелла Она задумалась о возлюбленном, но улыбка не коснулась ее губ, как прежде. После недавней встречи осталось в душе лишь смятение с беспокойством. Он явно хотел от нее решительных действий, а ей Хотелось лишь забытья и покоя, если уж свободы ей не дано.
Прости меня, услышала она со стороны. Эберт вздохнул и попробовал сесть. Я не хотел на тебя кричать. Просто Так свет лунный упал, ты напомнила мне об одной.
Глаза его потускнели, и он вновь тяжело вздохнул.
Я не говорил тебе прежде, сказал он. Знаешь ведь, я не мастак и не любитель делиться своею жизнью. Кая-Марта, у меня была невеста.
Кая вздрогнула и выпустила его руку. Сольвег, та самая Сольвег его невеста? А от кого же тогда ребенок этой девчонки? Она смотрела на рыцаря, на то, с каким трудом он шевелит сегодня руками и ногами и что-то очень сомневалась, что у него еще может быть и дитя.
Невеста? У тебя?
Да, кивнул рыцарь и отвернулся. Ее звали Сольвег. Красивое имя, точно трель соловьиная. Сольвег из дома Альбре. Знатного рода, наследница титула, из старых дворян. Нас просватали наши отцы. С моими деньгами и ее статусом что нам досужие речи о ней? Я в них не верил, мало ли, что люд говорит Ты знаешь, ведь я никогда ее не любил. Я и не знал любви никогда
Он помотал головой, точно отгоняя досужие мысли, сжал кулаки.
А сейчас знаешь?
Нет. Лишь знаю, что она есть, что она действительно есть, потому что тебе я поверил. Поверил и знаюмне ее не достать никогда. Не на моем сердце теперь замок, а на любви и на счастье. Мне их не достать. Я как тот больной, прикованный к креслу, смотрящий в окно и знающий, что больше не бежать ему по траве. Она меня предала, ты знаешь? В тот самый день еще прежний я был готов разбудить в себе эти чувства. Тогда я пропускал ее длинные волосы между пальцами. Такие пышные, тягучие, темные и блестящие, словно патока. Она была редкой красавицей, притом обнищавшей, несчастной. Я мог бы ее понять, мог бы помочь, но я отвернулся, ушел, попал в твои цепкие руки. Утолил в них одно горе, нашел себе на погибель другое. Что ты сделала со мной, Кая-Марта, какое заклятие наложила?
Кая молчала. Лишь чиркнула длинной спичкой, зажгла фитили огарков, что были на крохотной тумбочке у постели. Отсветы пламени заплясали по стенам.
О чем ты говоришь, сир рыцарь, что бы он ни говорил, она не раскроет секрета. Как может бедная деревенская девушка околдовать такого, как ты.
Видимо, может, покачал головою Эберт и закашлялся сухо и долго.
Ты просто болен, устало повторила Кая и вновь подлила ему молока из подогретого жестяного кувшина. Все пройдет, останется тишина и покой, ты больше не вспомнишь ее Ты позабудешь ее, ведь она тебя предала, ты сам так сказал. Я всегда говорила и пела тебе, что здесь лишь обман. В этом мире никто тебя не поймет, только я, так что слушай песни мои, сплетай их в одно полотно. Ты позабудешь, опять позабудешь
Эберт оттолкнул ее руку, и горячее молоко из чашки пролилось прямо на вышитое журавлями покрывало, белыми дорожками потекло все с коленей.
Я не хочу ее позабыть, жестко сказал Эберт и отвел ее руку. Его голос был слабый и он снова закашлялся. Не хочу забыть ничего из моей прошлой жизни. Ты уже выиграла, Кая, ты показала мне, что я был несчастен. Ведь так ты сказала тогда у окна мне, когда пришла долгой ночью. «Позволь показать тебе, что несчастен». О да «Что ты вовсе не рыцарь». Ты победила, труби победу, пусть подносят тебе венец, но воспоминания свои я тебе не отдам. Как бы ни пыталась ты свить вокруг меня паутину. И Сольвег я тебе не отдам. Не отдам тебе ни единой мысли о ней.
Кая хотела снова положить руку ему на лоб, точно больному, но он ей не дался. В сердцах она поставила кувшин на место, расплескав молоко по дереву. Она ему не расскажет, нет, но хоть на миг можно все же перестать плести вокруг него свои чары, а то это уже и вправду смешно.
Ты же не любил ее никогда, ее голос был вкрадчивым, но в нем таилась прохлада. Не любил. Ты говорил, будто не знаешь любви никакой. Будто все это нелепые байки.
Эберт посмотрел на нее. Посмотрел пристально, будто в первый раз. Потянулся к ней и поцеловал ее в холодные тонкие губы. Прикосновение было слабое и сухое, довольно долгое. Он отпрянул и посмотрел на нее все тем же отчаянным безжизненным взглядом.
Ты права, я не знаю любви, сухо ответил он. Я вновь поцеловал красивую девушку, в чьих волосах запутался лучик луны, что сидит передо мной сама, точно сказка иль песня. Сама, точно сотканная из лунного света и небылиц. Я поцеловал такую сейчаси ничего, Кая-Марта. Хоть над сердцем моим ты не властна, и за это я тебе благодарен. Ты не забрала всего без остатка. Хоть немного, хоть на долю мгновенияя все еще тот же. И не будет твоей власти над душой моей, уж прости меня, добрый друг. Я зову тебя другом, да, потому что в моем несчастье мое же прозренье, чудная чужачка. Ты сделала меня самым несчастным на этой земле какой-то злой волей. Но доброе слово твое меня подкрепляет. Я и не знаю, кто ты, не знаю, зачем вошла в мою жизнь. Но знаю, что нарушу все законы вселенной, тебя не прогнав. И если у одра моей смертной постели будешь стоят ты с обнаженным мечом, то что ж, могло быть и хуже. Но мысли о Сольвег тебе не отдам.
Пусто твое сердце, она устала с ним спорить. Не так она представляла себе их тихую встречу. Куда подевалось ее уменье плести песни, как полотно, плести сказки, как паутину. Она смотрела на полуживого рыцаря и не понимала, где дала маху. Это был бунт, наивный, бессмысленный, потому что знала она, не вырваться ему на свободу, без ведома ее. Да он, казалось, и не хотел. Хотел лишь оставить тот кусочек себя, чтоб со здравым рассудком уйти в мягкую темноту навсегда. Зачем ему это. Не знаю, зачем целовал ты меня. В сердце твоем, как в холодных пустых и заброшенных залах. Там нет меня. Там нет твоей Сольвег. И не было никогда. Никого там нет.
Она не в сердце, возразил ей Эберт. Его губ, на удивление, коснулась улыбка. Она здесь, он коснулся своей головы, постучал по лбу пальцем. Она теперь всегда в моих мыслях. С того самого дня, как меня предала. Не могу ее выкинуть, да и не буду.
Отчего же, недоуменно спросила Кая.
Оттого что она живая, с готовностью обреченного отозвался рыцарь. Оттого что она настоящая. В ней, о да, в ней чувствовалась эта самая жизнь. Но не та, о которой ты говорила. Не жизнь из сказок волшебных, где вечно счастливый финал. Жизнь с болью и криками, нечаянной радостью, случайным грехом, за который расплатишься, чтобы сердце очистить. Она живее всех, кого знал я. Живей Микаэля, моего старого верного друга, которого из-за тебя я выставил в шею. Знаешь, отчего не хочу я их видеть? Отнюдь не из-за твоих чар, красавица Кая. Просто от меня уж ничего не осталось. И я им не нужен. И злость гложет сердце. Теперь только ты и я, Кая-Марта. Вдвоем мы остались. Забирай меня, не стесняйся. Жизнь я давно уж не берегу.
Не неси чепухи, сир рыцарь, устало проговорила она, но глаза зажглись желтым, как у волка в ночи.
Он посмотрел на нее, коснулся заострившихся скул дрожащим и похудевшим пальцем. Он и вправду похудел немало за эти долгие дни. Казался лишь тенью, зимней короткой тенью, которой скоро не станет, лишь только солнце зайдет.
Кто же ты, Кая? Скажи мне, смертный мой друг.
Кая посмотрела на изможденное лицо рыцаря, и сердце сирина сжалось. То ли от горя, то ли от страха, то ли от силы, что текла из него в нее, от жизни чужой, что ощущала она всем хрупким телом. «Я человек, хотелось сказать ей и прокричать. Я Кая-Марта из Горных домов, отпустите же, отпустите меня домой наконец». Да только перед глазами встало и разорванное недавно тело сторожа города, и слуги, и мальчишка, что пас тогда стадо. И собственные руки по локоть в крови. Подняла на него взгляд желтых глаз. Таких прекрасных, таких огромных. Этот рыцарь ей вечно будет укором. А когда она выпьет его, закроется ей путь-дорога к ее мечтаниям о жизни спокойной. Получи его жизнь, вот и закроется дорога назад.
Я всего лишь такой же потерянный путник, отозвалась Кая-Марта. Перед глазами вставали горы. Такие родные, знакомые, ущелья хранили старые тайны. Всего лишь пешеход на долгой тропе. Не благородному рыцарю замечать нищую странницу на пути.
Он накрыл ее руку своей и сжал, точно была она и вправду другом, а не убийцей.
Лжешь ты, Кая-Марта, прошептал рыцарь. И так умело лжешь. Но мне нравится, что ты не таишься. Глаза твои, точно зеркало сердца, мне все они рассказали. От тебя я и гибель найду. Скажи мне только когда. Сколько лет мне осталось?
Не лет, прошептала Кая, но он не услышал. Он все проводил пальцами по линиям ее ладони, точно были они дорогами и реками на старой, всеми забытой карте.
Расскажи мне, наконец проговорил он; его голова снова покоилась на мягких подушках. Расскажи мне опять.
Она знала, что покой он чувствует только в ее песнях и сказках. Когда забывались все мысли, и он плыл, точно по сон-реке в неизвестность. Для того она и пришла сюда. Она вздохнула провела рукой по белоснежным косам, откинула пряди назад. Перед глазами стояла последняя нарисованная чернилами картинка на желтой и плотной бумаге. С чуть-чуть стершейся синей краской, с золотой тушью по острым краям. «Она живая, сказал он. Она настоящая, с болью и грустью. О такой ты мне не расскажешь.»
Знаешь ли, добрый сир рыцарь, начала она тихо, и голос ее плыл, точно мед. Она протянула руку, коснулась его темных волос. Много лет назад жила княжна-королевна в каменном замке. И замок был ладен и крепок, и стража стояла всегда на часах, да только ее не пускала. Были кудри ее чернее черного дерева, а кожа бела и бледна, как снег на рассвете, и так же сияла. Прошли годы в ее заточении, а она так и не видела воли. Любой, кто отважится сесть на коня и проехать сотню дорог, неминуемо смерть находил в этом замке, часовые не спали, алебарды их были остры. Годы уходят и стражи дряхлеют, серой пылью рассыпаются кости их на дороге. А княжна не стареет и время не ведомо ей, только шлейф за нею все тянется, подметает ступени на лестницах да слышится плач на закате. Не сделала она ни шагу из крепости, осталась одна, хотя стражи ее давно вечным сном уж уснули.
Эберт вздохнул и прикрыл глаза. Ее слова окутывали его будто пухом и паутинкой тончайшей. А он все слушал и слушал.
«И время тянулось за ней, точно шлейф королевы», пробормотал он, не раскрывая глаз.
Откуда ты знаешь? тихо спросила Кая.