ЗАДУМКИ СТАРОСТЫ
Отдаленные раскаты грома вывели Галю из задумчивости. Качнув ногой люльку в последний раз, она опустилась в углу на колени перед образами святых и быстро зашептала молитву. За своей спиной она услышала тихие причитания Шестопалихи. Старая женщина молила господа бога, чтобы он дал силы и здоровья рабу божиему Дмитрию, его жене невенчанной Галине и младенцу незаконнорожденному Митеньке. Младенец в это время спокойно спал в качающейся люльке, Галя по-своему разговаривала с всевышним.
После пожара Каинов отгрохал себе новую избу, еще краше прежней: диковинный конек, выдававшийся немного вперед, создавал впечатление, что дом не стоит на месте, а находится в постоянном движении, словно плывет казацкий струг покорителей Сибиридружины Ермака. Причелина, расписанная замысловатыми узорами, казалась кружевной оборкой на свадебном наряде богатой невесты. А глухой высокий забор, увенчанный «царскими воротами», придавал каиновской усадьбе солидный вид, выделяя ее из всех строений села. И казалась она незыблемой твердыней могущества и власти, в которой царский прислужник, убугунский староста Каинов Кирьян Савелович, наделенный иркутским губернатором правами и полномочиями вершить судьбы людские, верно служит богу, царю и отечеству.
Староста не только нес государеву службу, но не забывал и своих обид. Тяжелым камнем осела на душе его неотомщенная обида на варнака, бывшего его работничка Митьку Дремова и племянницу свою Галю, избежавшую вместе с деревенской колдуньей Шестопалихой его справедливого гнева. И надо было разыскать их и каждого наказать по его вине.
Дошли до Каинова слухи, что Митька сбег от царских властей во время этапа на каторгу и где-то неподалеку буйствует с бандой таких же, как и сам, разбойных мужиков. Того и гляди ненароком ворвется в Убугун, вырежет полдеревни из тех, кто встал ему поперек горла, пустит красного петуха, разорит хозяйство, с трудом нажитое и строго охраняемое местными богатеями. Ему, Кирьяну Савеловичу, как говорится, первый кнут и первая плюха. Упредить надо беду, заручиться чем-то таким, что бы поставило Митьку в слепую зависимость перед ним, убугунским старостой, связало бы ему руки тугой веревкой.
Домыслил все же Каинов, что самым дорогим для Митрия была и осталась Галя-племянница. Кабы напасть на ее след да заполонить, возвернуть ее в лоно его хозяйского дома, страшную власть поимел бы он над своим ненаглядным родственничком, зятьком Митрием, черт его навязал. Навряд ли тот решится на разбой и поджоги в Убугуне, знаючи, что его жена невенчанная заложницей значится в хоромах старосты Каинова. Только где ее найти, несчастную? Надежно спрятала ее старая ведьма Шестопалиха. И следы свои наглухо замела колдовским помелом.
И век бы не найти Каинову племянницу, кабы случай ему не помог. Ездили его подручные Алеха и Петруха в недалекий городок, где известь для хозяйственных нужд выжигают. Закупили извести, сколько хозяин заказывал. А когда вернулись, выложили Каинову давно ожидаемую им весточку: видели издали проездом беглую девку Галину. Живет она в избушке на околице того самого городка, где известь брали. Живет прочно и, видать, с места сыматься покедова не собирается. Тогда-то и задумал Кирьян Савелович, поуправившись с неотложными хозяйственными делами, попроведать свою племянницу, да так попроведать, чтобы у нее навсегда отпала охота сбегать из родного насиженного гнезда.
ДЕРЖИСЬ, ВАРНАЧИНА!
Митька теснил Кулака-Могилу, выбрасывая тычками вперед свои длинные руки. А тот отражал удары, подставляя согнутые в локте руки, отмахивался кулаками, отскакивал на несколько шагов назад и снова принимал бой. В темноте у обрывистого берега метались два черных силуэта.
Держись, варначина! с отчаянием закричал Кулак-Могила, распрямляясь во весь рост и поднимая высоко над головой руки.
Короткая вспышка молнии выхватила из темноты его могучий торс на крепких ногах, искаженное ненавистью лицо и острый камень во всю пятерню. Митька с разбегу бросился ему головой в ноги стараясь сшибить «с копылков». Кулак-Могила отпрянул на два шага, и вдруг Митька увидел, что бандит, теряя равновесие, замахал обеими руками, словно птица перед взлетом, закачался, как будто кто-то невидимым канатом тянул его сзади, вскинул ноги и сорвался с крутизны в глубокую бездну, уже на лету повернувшись к Митьке спиной.
Не поднимаясь на ноги, Митька подполз к обрыву. В расщелине не было слышно ни ругани, ни крика о помощи, только приглушенно рыдал поток, словно оплакивая свою жертву. Обессиленный борьбой Митька уткнулся головой в мшаную подушку и в то же мгновение уснул тяжелым непробудным сном. Лил дождь, грозовые тучи, сталкиваясь в высоте, сверкали кривыми мечами молний и рычали громовым голосом. И не было Митьке до всего этого никакого дела.
Ночью гроза ушла так же неожиданно, как и появилась. Утреннее солнце подсушило одежду на спящем, теплые лучи пригрели и разбудили Митьку. Он порывисто вскочил на ноги. «Убил человека», горько сожалел он о случившемся. О том, что ему самому грозила смерть, он не думал. Думал он о первой встрече с Кулаком-Могилой в арестантской камере, об удачно подготовленном им побеге, о двухмесячных совместных скитаниях по самым глухим местам Сибири. «А може, он не убился? хватился Митька и подошел к скалистому обрыву. Може, лежит пораненный и ждет помощи?»
Проливной дождь смыл следы падения тела. Набухший от ливня поток смотрел из расщелины мутным безучастным взглядом. Забросив за плечи ружье и мешок, Митька пошел вдоль берега, высматривая безопасный спуск в глубь ущелья. В одном месте на отвесной скале виднелись беспорядочно расположенные выступы, узкие террасы. Горный козел прыжками спустился к водопою. Митька последовал за ним. Треть спуска прошла нормально: Митька исцарапал в кровь руки, подолгу держась за выступ и нащупывая следующую ступеньку. Козел оказался более проворным и далеко опередил своего преследователя, не оставив следов на твердом камне. Свою оплошность Митька понял поздно.
Взбираться наверх невозможно. Опускаться дальшене за что уцепиться ни руками, ни ногами. Вряд ли это было лучшим решением, но Митька избрал его, он с силой оттолкнулся ногами от крошечной площадки и прыгнул на гладкий, отполированный ветрами карниз.
Ноги, скользнув по покатой поверхности, не нашли опоры, и Митька, машинально цепляясь руками за малейшие шероховатости скалы, полетел вниз. К счастью, на пути попалась крепкая береза.
Не ухватись Митька за ствол гибкого дерева, каким-то чудом пустившего корни на пятачке земли почти отвесной скалы, быть ему на дне ущелья, да неживому. Теперь судьба снова даровала ему жизнь. Митька крепкими руками держался за ветви березы, его заскорузлые пальцы от сильного напряжения налились кровью, тяжелое тело повисло над бездной, ноги, касаясь скалы, не находили опоры и беспомощно болтались в воздухе. Смерть дала ему короткую отсрочку, чтобы подразнить его, испытать нервы, а потом расслабить волю и мышцы, лишить последних сил и бросить на острые камни, еле видные на дне ущелья.
Митька пробовал подтянуться к изогнутому стволу березы, ногами опираясь о скалу. Из-под корневищ дерева посыпалась сухая земля.
Жажда жить в этом человеке была велика, и погибнуть сейчас, перенеся столько испытаний и лишений за два месяца после побега на этапе из Александровского централа в Верхоленск, было величайшей нелепостью. Мешок и ружье за плечами стесняли движения. Перебирая руками, Митька освободился от мешка, спустил его в расщелину и снова попытался подтянуться к согнутому деревцу. Ноги уперлись в твердую землю, тело прижалось к берестяному стволу. Почувствовав надежную опору, Митька ногами обхватил крепкое дерево и соскользнул к его основанию. Теперь можно было отдышаться, внимательно осмотреться кругом и найти более безопасный спуск
Долго и бесполезно ходил Митька возле ревущего потока. От Кулака-Могилы не осталось никаких следов. Видать, быстрая вода протащила его безжизненное тело по острым камням, расщепляющим даже крепкие деревья, случайно попадающие в воду, разнесла его останки по многочисленным рукавам и протокам Крутой. Митька бросил горсть земли в звенящее русло, перекрестился, глядя на восток, взвалил на плечи мешок и, держа ружье под мышкой, медленно пошел по тропе, выбитой в каменистом грунте тысячами козьих копыт.
Тропа долго петляла вдоль берега и неожиданно повернула в глубокий распадок с узкой расщелиной, по дну которой спешил говорливый ручеек, выходящий к реке.
Митька глянул в распадок. Вот она, дорожка к отцовской зимовейке, к милой Гале, запрятанной в постылом Убугуне. Захотелось скорей повернуть назад, туда, куда зовет сердце. Больше не связывает парня шальная компания, тюремные друзья. Полная свобода.
«А будет ли она и дальше? задумался Митька. С пустыми руками убугунские чалдоны и рта открыть не дадут, опять в тюрягу упрячут. Есть ружьишко, порох. Зазимую в Турге, попромышляю. Коли мороз хватит, богато соболь идет в Саян в долину. Будут шкуркии с чалдонами легче дотолковаться».
Рассудок взял верх над сердцем. Митька тоскливо еще раз глянул в манящий распадок и нехотя повернулся к нему спиной: возвращаться нельзя, надо переправляться через Крутую, а там Тургинская долина
Поток скалил каменные зубы, рокотал громогласным смехом, плевался бешеной слюной. Нс всякий мог отважиться вступить в единоборство с неистовой рекой. Чем дальше шел Митька по берегу, тем больше удлинялся его путь, который нужно будет повторить в обратном направлении, на другом берегу после переправы. Утрами он пробуждался от холода, наскоро разжигал костер и уже снова не ложился, дожидался рассвета, сидя на корточках у огня. Вот-вот выпадет снег. В горах он заметет расщелины, ветры забьют снегом узкие проходы, без лыж не ступишь ни шагу. Надо торопиться на зимовку. На глаза Митьке попала гигантская осина. Полдня ушло на то, чтобы свалить толстое дерево и вырубить из него бревно. На изготовление из бревна лодки-долбленки ушла вторая половина дня и еще двое суток. Митька выбирал место, где можно оттолкнуться от берега и проскочить на другую сторону. Переправу он наметил на следующее утро.
ЧЕРЕЗ ПОРОГИ
Тонкий сосновый шест в руках Митьки казался игрушкой. Сильно оттолкнувшись от берега, Митька направил долбленку на стремительную струю, которая, ударяясь в береговой мыс, круто поворачивала к середине реки, увлекая за собой все, что держалось на поверхности воды. Вертлявая лодка-самоделка, управляемая сильными руками, держалась устойчиво. Сухое легкое бревно почти не погружалось в воду и, как рыбацкий поплавок, подпрыгивало на волнах. Достигнув середины реки, Митька кормовым веслом, вырубленным из осиновой дранины, стал выгребать к противоположному берегу. Широкий длинный плес казался безопасным, пороги предостерегающе рычали где-то далеко впереди. Лодка держала прямое направление, берег быстро приближался, словно он сам летел навстречу энергичному гребцу. Еще несколько взмахов веслаи успевай схватиться за прибрежные кусты, выскакивай со всем снаряжением на берег.
Не выпуская весла, Митька приготовился к высадке. Неожиданно лодку развернуло почти под прямым углом и понесло снова на середину реки. Безуспешно пытался Митька сдержать этот резкий рывок, тормозя веслом. Лодка снова вышла на стремнину. Это не входило в Митькин расчет, плес кончался, а проскочить на капризной долбленке через пороги почти невозможно. Митька энергично заработал веслом. Лодку начало покачивать с носа на кормуверный признак приближения порогов. Еще не видно обнаженных камней, торчащей из воды зубчатой преграды. Она вот-вот покажется за поворотом. Давало себя знать неровное каменистое дно, оно и покачивало лодку на подводных седловинах. Река петляла, как любая горная река, русло которой проходит не там, где бы ему хотелось, как это бывает на равнинах, а там, где в незапамятные времена образовались расщелины, впоследствии за многие тысячелетия размытые в глубокие речные ложа. Митька надвинул шапку на самые уши и поплевал на ладони.
«Держись теперича, паря, подбодрил он себя, видя невдалеке белопенный бурун, развернувшийся во всю ширь реки. Только бы не хлобыстнуться о камень».
Митька направил лодку в узкий промежуток между двумя валунами. Пулей просвистела лодка, подхваченная сдавленным порогами потоком.
И шапка на голове цела, и весло в руках. Впереди снова пенится порог, а за ним черная громада каменного острова, который ни объехать, ни обойти.
РАЗЛУКА С СЫНОМ
Казалось, жизнь наладилась, вошла в свою привычную колею, нужно было только терпеливо ждать, когда время все поставит на свои места, приведет к желанному исходу. Вот уже и сынок родился, вылитый Митенька. И посему нарекли его тем же именем, что и отца. Дождаться бы еще суженого с каторги или уже с воли, как вещает бабушка, и другого счастья от жизни желать больше неча. А тут новая беда подстерегла.
Широко распахнув дверь, Галя быстро вбежала в избу и, тяжело дыша, прислонилась спиной к дверному косяку. Платок сбился с головы на плечи, коса рассыпалась, в глазах застыл испуг.
Беда, бабушка! крикнула она с порога.
Старуха, державшая на руках ребенка, уложила его в люльку, подошла к Гале, ласково обняв, отвела от косяка в глубь комнаты.
Успокойся, доченька, заговорила она, стараясь ободрить Галю, и хриплый голос ее звучал почти нежно. Авось и эта беда обойдет нас стороной.
Но беда упрямо шла в избу. Надрывно заскрипели сенные двери, крякнули половицы в кухоньке, и в горницу, где, испуганно прижавшись друг к другу, сидели две женщины, шагнул Кирьян Савелович Каинов.
Староста сдернул шапку, перекрестился на образа в переднем углу. Двое односельчан, стоявших за его спиной, тоже осенили себя крестом.
Встречай гостей, сударыня-барыня, беззлобно проговорил Кирьян Савелович, давно не видывались, не грешно и по чарочке поднести.
Галя поднялась со скамейки и низко поклонилась дяде.
Доброго вам здоровьица, дядюшка, и вам, почтенные люди. Разбалакайтесь да к столу пожалуйте.
Принимая от дяди отороченную собольим мехом борчатку, Галя попросила Шестопалиху:
Бабушка, сварганьте пока закусочку, а я до казенки сбегаю.
Гостей завлекать молодице положено, отговорилась старуха. А в казенку я слетаю сама, ведь знаешь, что я на ногу скора.
Никто не видел, как старуха собралась и выскользнула за дверь.
Мужчины уселись за стол, свернули толстенные цигарки каждый из своего кисета, закурили.
Ну, рассказывай, сударыня-барыня, как жила, кого прижила, степенно начал Кирьян Савелович, и в голосе его Галя уже не слышала беззлобных ноток, голос звучал грозно.
Галя бросилась в ноги старосте.
Помилуйте, дядюшка.
Кирьян Савелович оттолкнул ее ногой.
Не бражничать мы приехали, а тебя, бесстыжую, проучить.
Э, да тут уж и наследничек появился, девичий сын. Ну-ка давай живо сюда своего байстрюка, взревел дядя, словно впервые увидел в углу неподвижную люльку. Галя вскочила и загородила люльку.
Не дам, не подходите! закричала она, почувствовав в себе небывалую силу, готовая за сына биться с тремя мужчинами.
Взять ее, скомандовал Кирьян Савелович, и подручные, схватив Галю за руки, отдернули от люльки.
Кирьян Савелович подскочил к люльке, рванул рукой сатиновый полог и замер в недоумении: люлька была пуста.
Еще ничего не понимая, Галя, выламывая руки, насилу вырвалась из тисков и бросилась на помощь спящему сыну.
А староста уже кричал:
Алеха, Петруха, живо за старой ведьмой. Уволокла мальца.
Видя, что опасность для Митеньки миновала, Галя спокойно опустилась на скамейку: она знала, что судьба ее сынка в надежных руках, Шестопалихе она верила больше, чем себе. Вскоре растерянные и обескураженные Алеха и Петруха вернулись. Старая словно сквозь землю провалилась.
Тащи вожжи, кивнул староста одному из мужиков.
Галя знала, что значили эти на слух безобидные слова
Очнулась она от холода. Исполосованное, исхлестанное сыромятными ремнями тело казалось чужим, руки и ноги затекли, окоченели, голова на ухабах покачивалась и легонько ударялась о спинку ходка.
«Везут в Убугун», решила Галя, прислушиваясь к редким словам старосты, проклинавшего все на свете отборной руганью.
Ушла, ведьма, сквозь зубы цедил Кирьян Савелович. Ушла
«Милая, славная бабушка, со слезами радости думала Галя. Какая ты догадливая и расторопная! Тяжела разлука с сыночком, но теперь я за него спокойна. Что бы сказал Митя, когда пришел бы за мной и сынком? Ведь Каин верняком порешил бы младенца».