Нет, я убью его! я оскандалю их всех да, да!
Да, нет Иван Степанович, расскажите, может быть, можно помочь.
Нет, нет. Помочь нельзя тут, смерть. Смертьединственный исход.
Это я сделаю, но сегодня расскажу тебе.
В это время рабочие с шумом встали и вышли толпой из чайной.
Сипаи! Загремел им вслед Иван Степанович: они, они прошли по благородному Дон-кихоту, помнишь, их было шестьсот штук.
Да, им принадлежит земля и «она», херувим мой, им.
И слезы вновь закапали в чашку Назарьева.
Как же она относится, херувим-то ваш к своей и к вашей судьбе?
Она! о дивное дитя мое! Онанебесная лазурь, да что? Чище лазури душа ее. Я ей написал письмо и звал к Собору Владимира ночью на свидание..
Неужели, да?
Да. Вот в таких же опорках я был и в дырявом пиджаке. Она ко мне пришла, ночью одна, шурша шелком и бархатом
Пришла! о дорогая моя! и грела меня полою шубы (то было зимой), я на груди ее руки грел. Солнце восходило в моей жизни. Я сказал ей: «оставь душный дом отца твоего и иди ко мне»! Она мне ответила, лаская меня и вздыхая: «у тебя нет квартиры, сокровище мое».
Я найду, я буду служить.
О, если бы это сбылося, сказала она, взглянув на крест собора: но мать говорит мне, проклиная меня за мое знакомство с тобою, что ты непробудный, Что ты неисправимый. И она заплакала
А я встал на колени и клятву произнес. «С завтрашнего дня я буду искать службу, чтобы вылечить сердце, зажженное невинною слезою». «Что ты на меня так глядишь»? Вдруг гневно обратился ко мне Иван Степанович, так что я вздрогнул: «дураки вы все! Ты и все твои профессора. Чего глядишь? Сипаи! Свобода воли, честное слово! Неисправимые дураки! Неужели я хуже вас? Увы! в системе мира, в движении атомов, нет выбора, нет разума, нет, нет, нет Поймите вы это все! Ты-то хоть пойми, и не гляди на меня так»
Да что вы, Иван Степанович, Господь с вами. Я на вас гляжу, с глубоким удивлением, не более
Между тем он опять глотнул из склянки.
«Скучно мне убивать вас всех, вас много Я лучше с собою покончу, впрочем и это не стоит, природа сама справится».
И Назарьев задумался.
В это время вошли трое каких-то молодчиков в чайную и задели Назарьева локтем. Он встал, выпрямился, тряхнул головою и пересел на другой стул. «Нет, я на людей не сержусь, нет, я люблю мир, и все живущее в нем».
Конечно так, я думаю и «там» можно будет устроить.
«Там», нет. Когда отец узнал, что она ходит на свидания, запер ее в холодный чулан, на хлеб и на воду, а половым велел гнать меня метлою от дверей его заведения. Вот что вышло. А с приказчиком дело повел, как можно, скорее «Девка дурит, надо ее замуж», он твердил своей жене.
Ну так что ж? Мы ее похитим, сказал я, лишь бы она была согласна.
Я ей написал письмо, что от водки отстать не могу, пока она не будет моею, и что службы еще не нашел, потому что на другой же день, поссорившись со студентами о психологии, напился вдребезги пьян, а с урока меня прогнали за то, что я по-своему объяснил волосность из физики, я допустил, что атомы имеют крючки, оттого и поднимаются, а притяжениеэто чистый вздор Учитель же физики поставил единицу моему ученику, мне и отказали.
Она что же на это письмо?
Ответила, что не может быть моею, пока я не исправлюсь Она, чистая невинная душа, думает, что это возможно без нее Милая! Это невозможно без твоего небесного влияния!.. И я погибну в конец.
И он опять тряхнул головою: «но мысли мои ты передай миру».
После этого вы видели ее или нет, Иван Степанович?
Видел. На другой же день после ее ответа, я пошел к ним под окно и, увидавши ее неземное личико, вынул из кармана сороковушку и выпил на ее глазах всю ее, сидя на тротуаре. Вот как, потому что в мире все наоборот тому, что думают, ваши профессора, сказал он с гневом.
Ах, Иван Степанович!
Да, любезный, купи-ко мне сейчас влагу живую: под сердцем тошно Ее больше не увижу я, это я знаю, она больше на меня не глядит. Как то в экипаже она ехала с приказчиком, я упал на колени, она отвернулась, и меня покрыло грязью от колес.
* * *
Уж поздно ночью вышли мы с Иваном Степановичем из чайной.
Украинская ночь нежилась над Киевом. Яркие и крупные звезды сияли там в вышине.
Посмотри, посмотри на эти звезды, и душа перестанет скорбеть. Когда я смотрю на эти звезды, душа моя очищается от всего земного. И тогда мне бывает легко, легко. Что из того, что даром прожил я свою жизнь, что ни в одной науке не успел я, ни в поэзии, что оказался поэтом в философии, и философом в поэзии, что редакторы всех газет и журналов возвращали мои юные творения, что с ума сошел я, думая о науках и путях в ней, что ни к чему не способен я, что болен мозгом и сердцем, что потоптан людьми, оскорблен в своих идеалах, в своих чистых чувствах, что боятся меня и стыдятся хорошие люди, что сам не верю себе, наконец, и никакому моему начинанию не даю цены, знаю, что ничего не будет, пусть, все это пустяки, раз вечное небо над нами, раз Орион блещет нам в глаза и Вега белизной блистает, раз
Тут пошатнулся Назарьев и упал на камень. Я в испуге подбежал к нему. Он бормотал про себя, не будучи в состоянии подняться: «пусть, пусть, милые, милые».
* * *
Тут несколько дней мы не видались с Иваном Степановичем. Только я как-то шел на урок и увидал возле забора в одной глухой улице спящего человека. «Не он ли это?» подумал я. Подошел, смотрюон, Назарьев. Весь синий лежал он, головою к канаве, ногами к забору. «Боже мой! он умирает!» «Надо как-нибудь вывести его из этого состояния». Я поднял его голову, стал тереть ему пальцами виски. Долго я копался около него (совершенно впрочем не зная, что надо делать в этих случаях).
Иван Степанович, вставай, голубчик, опохмелься!
Он молчал. Неужели он не проснется? Неужели человек хуже травы: трава и та поднимается, после того, как сомнут ее
Иван Степанович! Вставай, ради Бога! Ты еще не сказал мне некоторых мыслей, есть недочет в составленной философской системе, голубчик!
Он молчал. Я готов был разрыдаться. В это время какой-то мужчина проходил мимо меня, на его руках был краснощекий мальчик; женщина шла за ними и с любовью глядела на ребенка, на ее лице было удовлетворение жизнью и гордость исполненного долга. «Несчастные!» думалось мне: «когда кругом вопль и смерть в мире, они, улыбаясь, идут своей дорогою мимо умирающих. Нет никого на земле несчастнее человека!» Мужчина с ребенком и женщина удалились. Я опять стал хлопотать около Назарьева. Тер виски, кричал извозчика, рылся в кармане, не нащупывая там ничего, кроме двух старых пуговиц. Кругом безлюдно было. Ничто не действовало.
Солнце зашло. Звезды показались на небе. Тоска сжимала мне сердце. Разве кого позвать? Дворника? Тот пойдет в полицию Протокол Бог с ними, не справлюсь ли один. Я стал прислушиваться, дышит или нет Иван Степанович. Не знаю, не могу определить.
Ах, друг мой! Да уж ты не отравился ли? Неужели так можно напиться?
Что вы там делаете, студент? раздался позади меня мужской грубый голос. Я оглянулся: предо мной стоял обход.
Да вот человек пьян, хочу разбудить его.
Полицейские подошли.
Да умер он, он холоден.
Они живо распорядились, дали свисток. Дворник прибежал, потом извозчик откуда то взялся.
В склеп Николая за городом, знаешь?
Как, в мертвецкую? Я не позволю.
Мы тебя не спрашиваем. Ты с нами пойдешь, в участок.
Тоска душила меня. «Ничего нет в мире. Умер, друг и не стало его, и не будет никогда!..
Дух мира, живущий там за звездами, молчит.
Железные законы мира давят все живое. Бесконечная пустыня пески, на котором рассыпаны временем человеческие кости
Ужасный мороз эгоизма, культуры, нервной жизни заледенил все источники живые».
Меня привели в участок и посадили до «начальства» в маленькую комнатку с каменными сводами.
Что же было дальше?
Неужели умер Иван Степанович, неужели более он не проснулся? Нет! Его похоронили у дубового леса. Цветочки выросли на его могиле. Шум дубравынадгробная песня его. Звезды небесные шлют свет и радость на его могилу.
Что ж? вечна природа и вечны тайны Ее.
Жизньсказка, людидети.
Кругом непонятные речи в шуме ветра, в всплеске волн, в красоте млечного пути, дуги небесной, и в безмолвии Бесконечности.
Дневник безумного
19** Сентябрь.
Милая моя! Пишу тебе и для тебя. Когда-нибудьты прочтешь, знаю я это. Я верю в родство душ и в Δαιμονα, когда-нибудь я увижу лицо, туман пока покрывает его и непережитое еще время Да, итак пишу тебе. Грустно мне среди людей. Я ищу новых звуков, я окружен духами, поющими свои песни, алюди для них я безумец. Безумец, безумец! Живу я теперь в гор. N, учителем словесности судьба меня поставила. Ораторствую я, что говорить, довольно свободно. О любви, говорю, о соединении душ здесь на земле и там на небе! Аудитория в безмолвии меня слушает. Муха пролетитслышно все А приятные, румяные девушки сидят и пьют сладкие слова мои. Изящно одетые они, как весенний букет предо мною! Сегодня толковал я о Жуковском им. Эсхин и Теон О символы великие! друг мой Теонэто я! Только ты не в гробе Где-нибудь ты в южном городе, на берегу синего моря, может быть сейчас глядишь на огненный блеск заката, отразившегося в волнах моря и мечтаешь обо мне Δαιμων мне говорит так
Классная дама слушала со вниманием «новое слово» о поэзии и любви Я начал так: «вот вы идете по улице в летнее время. Синее небо над вами, и благодатное солнце. Белые облака бегут караванами. Вы смотрите на белорунные небесные стада, и душа ваша млеет, вы чувствуете красотуэто первый луч любви, первое слово Теона».
Когда я так говорил, ученицы замерли, а классная дама вышла куда-то, должно быть, слёзы умиления не дали ей досидеть
Я продолжал: «вы идете вечерней порою по берегу реки. Солнце уже зашло, умолкло пение птиц. Вы смотрите на вечернюю зарю, и слышите звуки чуткою душою Новые звуки, не возвещенные еще поэтами миру, эти звуки идут из глубины души, неизъясненной никем, они из сущности мира идут О если бы поэты выплакали нам свое горе в этих новых звуках Дайте и дайте их мне! Жизни возвышенной дайте мне Вот что значит первый луч любви, на что дал намек, слабый намек великий Жуковский в Эсхине и Теоне» Звонок тут прервал мой урок Завтра продолжу я мои речи и мои мольбы к тебе, несравненная!
5-го Сентября.
Снова к тебе обращаюсь, отдаленный и, быть может, несуществующий друг!
Тяжко мне жить и никто меня не понимает. Сейчас сижу в своей комнате, мой брат Василий в соседней зале, он играет в карты с приятелями.
Онследователь и чиновник, он земной человек. Сплетни, карты, флиртвот его занятия, а если что скажу емуубирайся, юродивый! вот что от него услышу. Надо бы от него уехать, да жаль отцовского дома, к которому я так привык и сроднился душой
Сегодня после классной дамы вошла начальница на мой урок Я начал разговор при мертвом молчании и внимании моих прекрасных учениц. Беседа шла о Руссо. «Великий писатель был Жан-Жак Руссо! Он учил о временах давно-минувших, когда правда жила на земле О болезненная культура, обветшалая, глубокие язвы твои раскрыл он!»
Что такое культура наша? такой вопрос поставил я, ответил на него Но начальница, гордая Мария Андреевна, прервала меня: «нет, нет, ученицы, не все принимайте, что он говорит, многое не так, многое условно, наша культура не так плоха». И гордо взглянувши на меня, вышла из класса
Вот какое мое положение! Одиночество чувствую в глубине души моей! И знаю, класс распадется теперь на две части Но буду бороться я!
1 °Cентября.
Несколько раз гулял с гимназистками. Я образовал свой кружок из почитательниц моих. На улице ко мне подходят и разговаривают о лучах поэзии. Я им указываю на звезды. «Глаза мировой любви». Указываю на серебристые струи в рекетихое волнение сердца мира. Шум берез в аллеяхотдельные, тихие нотки земной арфы. Вот луна показалась из-за домов, желтокрасная, нежносияющаямечта мировой души
* * *
В клубе были мы. Все танцевали с благословения начальницы и классных дам. Но трое, любимейшие ученицы мои, пришли ко мне в отдельную комнату и я заговорил «о ложном свете мира», но классные дамы пришли и увели их, сверкнув на меня злобными глазами.
На другой день был жаркий спор между мной и начальницей. «Что вы это, беспорядок вносите в нашу гимназию! Я это не потерплю!»
Ох! Вижу сам, что безумен Безумец! Безумец!
Милая моя! О если бы ты существовала?! Ты научила бы, как жить на свете Один не вынесу я безумия моего
15 Сентября
На сегодняшний вечер пригласил я к себе ученицу Давыдову, чтобы просмотреть «конспект» ее завтрашнего пробного урока. И что же, слышу звонок, отворяю двери и вижу лицо пожилой дамы
«Я мать гимназистки Давыдовой, прошу никогда не приглашать мою дочь к себе на квартиру. Это безобразие. Завтра пойду жаловаться начальнице Как вам не стыдно, вы в одной рубашке (я был в русской рубашке)». Все это высказав грозно, захлопнула дверями и ушла
Завтра опять в гимназии головомойка мне и смех, и смех, и смех!
Δαιμων говорит мне, что тут не уживусь я
* * *
Сосцы мира! где вы? спрашивал Гете Лучи мира, что же не вливаете вы света во мрак души моей? Темно и тихо там! О если бы звуки раздалися в глубине сердца Звуки, звуки, неслыханные доселе. Звуки великой души, спеленанной слабыми нервами, слова вечно юного духа, запертого в исстаревшееся тело земли! О как я стар, о как я молод, как я мудр, и как безумен я!
* * *
Звуки лютни мне снятся, серебристые тоны Аккорды золотые С отдаленного моря долетают они по синим волнам, на своде небесном они отразились и в сердце проникли мое Вот я слышу, слышу их!.. Безумец, слышу их Звуки лютни дивной Волшебная дева играет в мрачном замке на берегу моря Душа ее трепещет, сквозь мрак тоски она чувствует отдаленный просвет Другого духа чувствует она Где-то, где-то во Вселенной, но где? На земле, или на небеОна не знает, и жаркие слезы льются по ее ланитам
Безумец, безумец
2 °Cентября.
Осмеян я, опозорен, унижен, на меня жалобу написали в округ, что «декадент я». Брат меня ругает «Баба ты, мальчишка дряхлый, ты няньки ищешь, до семнадцати лет тебя нянька одевала и раздевала, ты беспомощен, жалок, ленив Я уеду от тебя Весь город над тобою смеется Все царство насмешишь ты. Каждый день несет тысячи анекдотов Дурак!»
Я молчал, ничего не ответил ему, хотя мог бы сказать. «Тупица ты, мог бы сказать ему, зубрением девятилетним кончил гимназию, скот, лентяй, льстец, набитый дурак, сын целовальницы и слабохарактерного дворянина», но ничего не сказал я, и ничего не скажу. Пусть Он брат, его родителимои родители, хотя душа моя не от них родилась, нет, нет, не от них Она откуда не знаю, но не из глины она, душа у каждого идет из бездны и в бездну погружается, воспев песню свою. Ничего конечно не знаю, я не философ, но Δαιμων так говорит, он, он Его я слушаюсь
1 Октябрь
И гимназистки меня уже не все любят. Часть меня не слушает. Многие куда-то уходят с урока, записав мои слова Передают начальнице каждый вздох Опутан я сетями. Ох, телом опутан я, безумием искалечен я, дряхлостью в юные годы мои, слабоволием Декаденты! идите сюда! Вечерний вы свет, закат поэзии Вы зарождение поэзии ночи, тихо мерцающих звезд, чуть рисующегося млечного пути, неуловимых изгибов сердца, сердца мира Вы предрассветные Лучи будущего солнца поэзии да, но умру я!..
Март.
Ревизор приехал. Лиса имя ему. Все пронюхал, все разузнал, кроме истины. Мелким бесом подошла к нему Мария Андреевна. «Об одном прошу, уберите его от нас, житья не стало,» шепчет она, и плачет, и молит, и ломает руки. Что устоит против хитрой женщины? Лиса могла бы, но не захочет. «Да, он какой-то декадент, придется уволить его отсюда, но до весны оставим». Сколько объяснений, сколько разговоров! А директор Дмитриев потерял голову, только одно твердит: «говорил я вам, говорил я вам, они шутить не любят»
Δαιμων посоветовал мне поступить в политический союз преподавателей, и вот все молодые учительницы теперь на моей стороне. «Как, он наш!» А раньше меня упрекали они, «что наш Петров, на его уроках ни такого, ни эдакого.» А теперь я в их союзе. Ревизора фалангой окружили учительницы. «За что вы его, за что вы его, его вы изводите».
Ревизор, хитро улыбаясь, отвечает, «я оставлю его, оставлю, успокойтесь». «Как оставлю? Безвинного человека? скажите, что сам остается он? Скажите, иначе мы не выпустим вас». Старую лису прижали молодыя девы Времена бурныячто делать? Лиса улыбнулась, видя свое безвыходное положение «хорошо, хорошо, будет по-вашему, он остается, он остается»