Челюскинцы, доставленные на материк, тревожились за судьбу своих шестерых товарищей, еще находившихся на льдине. Они знали, что те тоже не спят, пристально вглядываются в черную даль, привычно ловят каждый скрип льда, каждый вздох этой неспокойной арктической ночи. Шестеро ждут не дождутся позднего, по-северному неяркого рассвета. Не затмит ли его пурга? Смогут ли подняться в воздух самолеты?
Не помешает ли циклон, готовый вот-вот нагрянуть в этот район Ледовитого океана?
А вдруг начнется торошение и станет ломать ледяное поле лагеря Шмидта? Трещина может разрезать «аэродром». Был тут большой, дружный, работящий коллектив советских людей, и тому приходилось туго, когда наступало сильное сжатие льдов. А теперь только шесть человек! Что они смогут сделать в неравной борьбе с разбушевавшейся стихией? Если попортит взлетно-посадочную полосу, им не построить новую. Тогда ведь самолеты на льдину не посадишь. Что же будет с этой шестеркой?
Только бы не налетел циклон!
Радистку, несущую вахту у аппарата, то и дело осаждают вопросами:
Ну как там? Что сообщает Кренкель?
Со льдины радируют, что пока все в порядке
Думы о погоде не дают спать и на плавучей льдине, и на твердой земле в Ванкареме. Этот крошечный чукотский поселок волей судьбы стал одним из самых известных мест в мире. Население его удесятерилось в эти апрельские дни. Челюскинцы нашли временный приют в специально поставленных для них ярангах. Летчиков поместили в единственный стоящий здесь домик-факторию, куда мы набились, как сельди в бочку.
Я ворочаюсь с боку на бок. Рядом, на полу, в такой же меховой «упаковке» лежит Каманин. В тесноте обитатели этого крошечного помещения с трудом влезли в спальные мешки. Лишь худощавый Каманин легко нырнул в меха.
Николай, прошу я его, ты хоть что-нибудь рассказал бы! Может, с разговорами скорей уснем А знаешь, как важно отдохнуть перед полетом?
Знаю! отзывается Каманин, высовывая из мешка свою крутолобую вихрастую голову. А что рассказать?
О своей жизни!
Что мне рассказывать о себе?.. Год рождения? 1908. Происхождение? Сын сапожника и ткачихи. Образование? Девятилетка, Специальное образование. Военная летная школа. Партийность? Член ВКП(б). Род занятий? Служу в Особой Краснознаменной Дальневосточной армии. Вот и все.
Ты мне не анкету заполняй, а биографию расскажи.
А ее у меня пока нет. Биография моя только начинается
Много дней спустя, мало-помалу, Николай Каманин кое-что рассказал о себе, а то, о чем умолчал, дополнили его товарищи.
ПУТЕВКА В НЕБО
Десять лет разница возраста моего и Каманина. Это и мало и много. Мало потому, что не помешало нам в одном строю выполнять ответственное задание Родины. Много потому, что из-за этой разницы дорога в авиацию для меня была значительно трудней, чем простой и ясный путь Николая Каманина. То, на что Молокову, к примеру, и мне понадобилось по восемь десять лет, у Каманина заняло в три раза меньше времени. Мы шли от сохи к штурвалу самолета. Он же, юноша, выросший уже в советские годы, пришел в летное училище прямо из-за парты средней школы.
Что стало бы с ним, если бы не Великий Октябрь? Возможно, его постигла бы участь отца. Тот с утра до вечера сучил дратву в полутемной конуре, поколачивая молотком, чинил обувь для жителей заштатного, пыльного городишка Меленки.
Первая мировая война вошла в жизнь маленького Коли тем, что отец перешел работать в сапожную артель, выполнявшую заказы для армии. Здесь уже стучал не один, а десяток молотков. Но это была только внешняя, всем видимая сторона жизни Каманина-старшего. Лишь после февральской революции выяснилось, что скромный, тихий сапожник в начале войны стал активным членом Коммунистической партии. В 1918 году он заболел сыпным тифом и умер.
Коля рано был предоставлен самому себе. Его мать ткачиха текстильной фабрики работала в разных сменах. Ей некогда было заниматься воспитанием сына, и мальчика воспитывала новая советская школа.
Каманин учился так хорошо, что, когда ему было четырнадцать лет, учитель однажды сказал:
Если я заболею, меня заменит Коля Каманин.
Естественно, что советский школьник и не думал о «карьере» сапожника, перед ним, как и перед всеми детьми «простых» людей, открылись необъятные горизонты. Хотелось посвятить свою жизнь чему-то большому, важному, а чему, он не знал. Все решил вывешенный в школе плакат, на котором был изображен самолет, а под ним призыв вступать в Общество друзей Воздушного флота. Коля тут же отдал в качестве вступительного взноса серебряный полтинник, полученный от матери на завтраки. Он стал членом ОДВФ. Это добровольное общество затем влилось в Осоавиахим, позднее преобразованный в ДОСААФ.
Кто мог подумать, что через двадцать три года школьник из маленького русского городка, смотревший как завороженный на плакат с самолетом, возглавит всенародное Общество, станет председателем Центрального совета ДОСААФ?
Конечно, меньше всего сам Каманин. Но мечта о небе зародилась именно тогда.
Трудно ли мне было стать летчиком? сказал как-то Николай Петрович. Нет! Если были трудности, то лишь те, которые я сам создавал. Торопился очень, не терпелось
Собрав документы, юноша отослал их в отделение ОДВФ с просьбой направить его в летную школу. Месяц, другой, третий никакого ответа. Потом кто-то подсказал:
Куда ты, друг, торопишься? В авиационную школу принимают с восемнадцати лет, а тебе еще нет шестнадцати. Опоздал ты родиться. Подожди еще пару годков.
Ждать было не в характере Коли Каманина. Он не захотел смириться со своим «поздним рождением» и самолично исправил «ошибку природы». Переделал в документах дату рождения и послал их вторично.
Пришел вызов из города Мурома, Предстоящая встреча с врачами медицинской комиссии не очень пугала. Хоть ростом он не вышел, а силенки хватит, здоровье не подвело. Юноша, решивший стать летчиком, знал, что для авиации нужны люди крепкие и выносливые, поэтому усиленно занимался спортом, С тех пор и выработалось на всю жизнь правило начинать день с гимнастики и обтирания холодной водой. Он тренировал свое тело и волю, подавляя все вспышки горячности. Он понимал, что кто не может управлять своими нервами, тот не сможет управлять и самолетом.
После пяти удачно пройденных медкомиссий Николай Каманин был зачислен в Ленинградскую военно-теоретическую летную школу.
Первое и последнее столкновение с воинской дисциплиной произошло у него в первые же сутки пребывания в школе. Вот как он сам об этом вспоминает:
«По привычке проснулся рано часов в пять. Все спят. Думаю: пока умоюсь и погуляю. Встал, оделся, посвистывая, отправился умываться. Слышу кто-то сзади спрашивает:
Товарищ курсант, что это вы в такую рань поднялись?
А я так это, не по-военному, улыбаясь, отвечаю:
А вам что? Почему не могу встать?
Он на меня.
Я, говорит, курсовой командир. Идите и ложитесь, ждите общего подъема!»
Не очень понравился юноше тон приказания, но он смолчал и подчинился. Очень скоро Николай привык к четкому распорядку дня воинской части, полюбил жесткую солдатскую дисциплину, которая организовала его, приучила к точности, собранности, умению беречь время. Этими качествами всегда отличался сначала курсант, затем офицер, а позднее генерал Николай Петрович Каманин.
У него оказалась, как говорят, «военная косточка», умение быть в подчинении и командовать другими. Будучи дисциплинированным сам, он на протяжении всей долголетней службы в армии требовал от подчиненных беспрекословной дисциплины.
Каманин всю жизнь был занят, и всегда у него хватало времени на все. Николай Петрович живет и работает по расписанию, всегда планирует предстоящие дела, заседания, встречи. Сколько раз позвонишь ему по телефону, чтобы договориться о встрече, и услышишь в ответ: «Подожди минутку. Сейчас посмотрю Да, приезжай завтра в тринадцать тридцать».
Близкие товарищи Каманина рассказывают, что его трудно оторвать от книги. Он вечно что-нибудь прорабатывает, делает выписки из книг. Другими словами ведет целое хозяйство нужных, хороших мыслей.
Еще в молодости, будучи курсантом, он записал в дневник афоризм известного теоретика военного дела Клаузевица:
«Маленький прыжок легче сделать, чем большой. Однако, желая перепрыгнуть через широкую канаву, мы не начнем с того, чтобы половинным прыжком вскочить на ее дно».
Каманин взял себе за жизненное правило не делать половинных прыжков.
В Ленинградской школе курсанты занимались по десять часов в сутки. И все-таки Каманин очень много читал. Читал о войнах древней Греции и Рима, о суворовских и наполеоновских походах. Посвятив себя военному делу, он решил овладеть им всесторонне и в совершенстве.
После окончания теоретического курса Каманин вместе с другими курсантами был направлен в Борисоглебскую летную школу.
Каждое утро, поднявшись еще до восхода солнца, курсанты бросались к окнам. Если на летном поле механики возятся у самолетов, значит, погода ожидается хорошая, будут полеты! Если на аэродроме самолетов не видно, день предстоит нелетный. Другими словами день, вычеркнутый из жизни.
Так полагали тогда будущие летчики, юные энтузиасты авиации, которые неудержимо рвались в синие высоты. Их можно понять. Человек, хоть раз водивший в небе крылатую машину, подчинившуюся его разуму и воле, всегда будет стремиться в заоблачные выси.
Замечательный французский летчик и писатель Антуан де Сент-Экэюпери дал чудесное поэтическое определение беспокойной профессии пилота:
«Занимаешься настоящим человеческим трудом и познаешь человеческие заботы, Вступаешь в соприкосновение с ветром, звездами, ночью, с песками, с морем. Состязаешься в хитрости с силами природы Ждешь очередного аэропорта, как землю обетованную, и ищешь свою правду в звездах»
Каманин и его сокурсники, конечно, не слыхали об Экзюпери, да и не могли знать о нем. Он тоже в те годы лишь начинал летать, а превосходные книги его были переведены на русский язык только в конце пятидесятых годов. Но под приведенными словами француза наши ребята, безусловно, подписались бы Каманин, собиравший «коллекцию» умных, хороших мыслей, наверное, занес бы эту цитату в свою записную книжку, что он, между прочим, и сделал в 1960 году.
Николаю исполнилось только 21 год, когда он стал военным летчиком. Очень хотелось съездить домой, покрасоваться перед знакомыми девчатами в новой форме с «птичками» на голубых петлицах, но от положенного отпуска он сам отказался. Тревожно было на дальневосточной границе. Молодой летчик подал рапорт:
«Желая принять участие в отпоре наглым китайским милитаристам, прошу меня откомандировать»
Трех выпускников Борисоглебского летного училища, в том числе и Николая Каманина, назначили в Особую Дальневосточную армию.
Ему казалось, что маньчжурский экспресс идет очень медленно, так не терпелось поскорее принять участие в боевых действиях. Он боялся попасть к «шапочному разбору». Так оно и вышло.
Когда молодой пилот, вытянувшись перед командиром части, рапортовал: «По приказу реввоенсовета младший летчик Каманин прибыл в ваше распоряжение», боевые операции на КВЖД уже были закончены.
Но все-таки он попал в знаменитую эскадрилью, прошедшую славный десятилетний боевой путь. Эта часть громила белогвардейцев, участвовала в воздушных сражениях на КВЖД и за всю свою историю не имела ни одной катастрофы.
Из документов, сказал Каманину его новый командир, опытный военный летчик Иван Иванович Карклин, видно, что вы дисциплинированный, примерный летчик. Надеюсь, что вы проявите себя таким, каким я ожидаю вас видеть
Добиться этого было нелегко. Казалось, многому научили Каманина в Борисоглебске, однако службу в армии пришлось начинать с учебы. Он умел водить машину только днем, когда видны все ориентиры, а в эскадрилье летали ночью, и не по одиночке, а строем. Надо было также научиться стрелять в небе, бомбить.
И «сынок», как называл командир Каманина, самого молодого летчика отряда, стал настойчиво овладевать сложным мастерством воздушного бойца.
Он налетал 1200 часов, из них 300 ночью, вместе со всем отрядом участвовал в дальних ночных перелетах и не имел ни одной аварии. Вскоре коммуниста Каманина назначили командиром звена. Недавний ученик стал учителем, который особенно гордился тем, что на счету его подчиненных не было ни одной поломки самолета.
День за днем шли военные будни: полеты, прыжки с парашютом, воздушная стрельба в цель, бомбометание, командирская учеба.
Однажды поздним вечером Каманин сидел дома за книгами, готовясь к очередному занятию, когда за ним явился вестовой из штаба. Он догадывался, зачем его вызвали. Еще днем стало известно, что Москва приказала выделить летчиков для участия в спасении челюскинцев. Все занимались своим делом, но каждого втайне мучила мысль: кого пошлют?
Каманин не очень удивился, узнав, что выбор пал на него, командованию видней! Солдата не спрашивают: он подчиняется приказу.
Два часа ушло на сборы. Самолеты погрузили на железнодорожные платформы. Летчики попрощались с женами, захватив в дальний путь наспех собранные чемоданы.
ДНЕВНИК ЛЕТЧИКА
Каманин уже в вагоне открыл припасенную на всякий случай толстую тетрадь в черной клеенчатой обложке. Он никогда до этого не вел дневника: некогда было. Но теперь, понимая, что в его жизни начинается самое главное, решил коротко записывать наиболее важные события. Кстати сказать, в этой тетради не так много записей. Вскоре дневник оборвался, работа захватила летчика, было не до записей, да к тому же происходило такое, что все равно никогда не забудется.
На второй странице каманинского дневника записано:
«Получил еще одну телеграмму Куйбышева: «Прикомандировать к отряду трех гражданских летчиков, в том числе Молокова» Я никогда его не видел, но слышал много хорошего.
Через несколько дней погрузили самолеты на пароход «Смоленск», шедший из Владивостока на Камчатку.
С Молоковым теплые отношения. Я подошел к нему не как начальник к подчиненному, а просто как к партийному товарищу и опытному полярному летчику, и он отнесся к нам без амбиции. Другой бы, вероятно, кичился: я, дескать, старый полярный летчик, а вы молокососы! У Молокова даже намека нет на такое отношение».
А вот с другим прикомандированным полярным пилотом дело обстояло иначе. Во Владивостоке к военным летчикам присоединился высокий человек с маленькой бородкой, одетый в щегольскую кожаную куртку с меховым воротником. Это был Фарих, тот самый, который служил когда-то бортмехаником у Слепнева.
При первой же встрече Фарих, видимо, решил «попугать» новичков в Арктике:
Вы на Севере не были? Куда же вы собираетесь? Вы знаете, какие там ветры, вьюги? Знаете, как треплет в полете? У мотора даже меняется звук. А снег это же сплошной камень, мрамор! Там и садиться нельзя ни по ветру, ни против ветра, а только по накату снега
Каманин переглянулся с товарищами.
Правительство меня назначило командиром, твердо сказал он. Я буду вести отряд до конца, распоряжаясь и машинами, и людьми. А незнакомых путей, пурги и туманов бояться нам не к лицу
На пароходе шла «военная жизнь». Все летчики выбриты, в чистеньких подворотничках. Не забыта и командирская учеба по книгам и скупым рассказам Молокова изучается неведомая дотоле, таинственная и коварная Арктика.
Перед отправлением летчиков в экспедицию командир эскадрильи на прощание сказал:
Ведите себя так, чтобы все видели, что вы люди военные.
Каманину об этом можно было и не напоминать. Он ведет себя так всю жизнь.
С трудом сквозь льды пробился «Смоленск» до мыса Олюторского. Плыть дальше на север уже было невозможно. Разобранные самолеты доставили на берег на широких плоскодонных лодках. В кают-компании в последний раз уточнили маршрут перелета. Его наметили почти по прямой: Олюторка, Майно-Пыльгино, через Анадырский залив в бухту Провидения и оттуда на Уэлен.
Военные летчики привыкли летать по прямой. Четырехсоткилометровый полет над морем да еще на сухопутных машинах был, конечно, риском, но трезвым риском. Пилотам-спасателям надо было спешить на льдину, которую ломала неотвратимая сила весны.
Я не намерен лететь через залив. Его надо обойти, заявил Фарих. Вообще нечего делать маршрут обязательным для всех. Каждый может лететь, как хочет.
Значит, товарищ Фарих, вы отказываетесь идти в строю? спокойно спросил Каманин. И не хотите лететь через Анадырский залив?