Совсем беспомощный, застыл я подле возлюбленного внука своего и уже собрался уходить.
Тут он сказал:
Дедуль, это бред какой-то, позвони ему.
Ненавижу мобильные, но купил себе железяку с международным роумингом накануне мы звонили Джейсону и Пегги из гостиницы.
Короче, я позвонил Кингу в Мэн, дозвонился, все объяснил. Он был очень любезен:
Господи, Билл, простите, пожалуйста, надо было передать записку с вами, флоринская почта худшая в Европе, на следующей неделе, наверное, дойдет. (Дошла через две недели.) Кто там сегодня дежурит? Ванья? Дайте ему трубку.
Видимо, Хранитель услышал кивнул и потянулся за мобильным. Я отдал ему телефон, Хранитель ушел в коридор, побродил там, и я уловил:
Ну конечно, мистер Кинг. И: Сделаю все, что в моих силах, мистер Кинг, даже не сомневайтесь.
Уилли глянул на меня, показал мне «окей» (незаметно, спешу прибавить), и тут вернулся Ванья.
Кивнул мол, следуйте за мной и пробормотал:
Ну что тут скажешь? Почта, сами понимаете.
Хорошо, что разобрались, ответил я.
Мне так неловко, мистер Голдман. Стивен Кинг объяснил, кем вы были.
Зря я не сообразил, что грядет, это «кем вы были» могло бы меня подготовить.
И смертельный выстрел:
Я ведь вас почитывал, знаете ли, числился, в общем, почитателем, вы были замечательный писатель некогда.
Зря это меня подкосило. Но понятно, отчего так. Я боялся, что он прав. Я написал немало вполне пристойных книжек. Но это было в стародавние времена, в другой стране. Отчасти потому я и мечтал погрузиться в «Ребенка принцессы». «Принцесса-невеста» научила меня, что я хочу писать романы. Я надеялся, что ее продолжение сделает меня писателем снова.
И тут Уилли закричал:
Он и сейчас замечательный!
Тш-ш, не волнуйся, сказал я ему. Ну правда, ничего страшного.
Уилли взглянул на меня, и я хотел спрятаться, но он все прочел в моих глазах.
Злой Ванья поднялся по лесенке, распахнул дверь, пропустил нас внутрь и отбыл.
Мы остались в Святилище одни.
Я его ненавижу! кипел Уилли.
Думаете, мне не хотелось его обнять? Но я сдержался, пробормотал только:
Пора слегка поработать, и стал озираться.
Комната оказалась невелика. Тысячи писем все разложены по категориям, семейные фотоальбомы все снимки внизу подписаны, каждый растолкован.
Я-то рассчитывал на дневники Моргенштерн славился педантизмом. Пока же, чтобы сориентироваться, я рассматривал фотоальбомы хотел прочувствовать его жизнь в период творческого расцвета.
Тут Уилли сказал замечательное:
А ты знал, что граф Рюген убил Иньиго?
Я развернулся к нему:
Ты что такое говоришь?
Он встряхнул записной книжкой, выуженной с полки, и прочел:
«Утром проснулся с мыслью о том, что на самом деле Рюген должен убить Иньиго. Я понимаю, что тогда надо вычеркивать Здрасте, меня звать Иньиго Монтойя, и это жаль, но, если Иньиго умрет, Уэстли, сам недавно убитый, должен победить и Хампердинка, и Рюгена, а не стоит забывать, что главный герой у нас Уэстли».
Мы уже сидели за столом и вместе глядели в дневник периода «Принцессы-невесты».
Кто же знал, что такое бывает на свете?
Разве не чудо я с внуком сижу в Святилище Моргенштерна и вспоминаю папу как он читает мне на своем корявом английском и преображает мою жизнь навеки.
Уилли перевернул страницу, прочел еще:
«Я решил, что Иньиго не должен умереть. Полночи не спал, все писал сцену, где он убивает Рюгена, твердя свою реплику, а потом кричит: Я хочу, чтоб вернулся Доминго Монтойя, сукин ты сын!.. И, написав эти слова, я понял, что больше всего на свете хочу несбыточного чтобы вернулся мой отец В общем, Иньиго победит и выживет, а с Уэстли довольно и того, что он одолеет Хампердинка». Уилли взглянул на меня: Ничего себе. Чуть собственную книжку не угробил.
Я задумчиво кивнул любопытно, а со мной-то бывало такое? Помню, жуть как не хотелось убивать Буча и Сандэнса, но пришлось: в жизни они так и погибли, как я написал, не станешь ведь перекраивать Историю ради счастливого финала.
А тут на моих глазах Моргенштерн, перепахавший всю мою судьбу, делает то, что я первым же осужу, подумывает переписать Историю. Это неприятно.
Нет, вы поймите с тех пор как Флорин был могущественной европейской державой, миновало не одно столетие. Но некогда такие вещи были важны любая правда важна. Если почитать исследования, как я их читал, выяснится, что на свете и впрямь жил некий Виццини, хотя горбатость его так и не доказана к полному удовлетворению большинства ученых. Одна нога короче другой это да, это мы знаем. И что сицилиец это мы знаем тоже.
И да, он нанял Феззика и Иньиго. А Феззик ставил рекорды в турецкой борьбе кое-какие по сей день поражают воображение. А Иньиго Монтойя до сих пор считается величайшим фехтовальщиком в истории. Почитайте любой труд об искусстве меча и шпаги.
Ладно. Виццини их нанял сами знаете зачем, успеха они не добились, им помешал человек в черном, Лютик выжила. Теперь к делу: Иньиго убил графа Рюгена. Это факт флоринской истории. Я сам был в помещении, где жестокий вельможа испустил дух. (Специалисты опять-таки спорят, где именно в комнате наступила смерть. Лично мне по барабану хоть у бильярдного стола в дальнем углу.)
Но нельзя ради своей истории повернуть вспять Историю, убить Иньиго, бросить его умирать неудачником после всего, что он пережил во имя отмщения за отца.
Полистай еще, сказал я своему соратнику. Что там дальше важное?
Уилли перевернул пару страниц, вчитался, застонал.
Шекспир, сказал он. Надо?
Я ткнул в записную книжку мол, послушаем Моргенштерна.
«Почти всю ночь ходил из угла в угол. Вспоминал, как в детстве отец привез меня в Данию, в замок Эльсинор. И рассказал, что здесь, в этих стенах, разворачивалась величайшая на свете драма. Гамлет. (В исландской саге его звали Амлед.) И дальше рассказал, как дядя отравил отца Гамлета, потом женился на его матери и с каким наслаждением я все это прочту, когда чуточку поумнею Так вот, Шекспир использовал этот исторический сюжет, возвеличил его, но ради своих целей не менял. Скажем, не бросил Гамлета умирать неудачником В отличие от меня, который чуть не вынудил Иньиго проиграть жестокому Рюгену Какой стыд как я мог? Иньиго заслужил свое место в истории Флорина. Уэстли наш величайший герой. Нельзя обесценивать его победы Впредь клянусь быть осторожнее».
Словами не описать, до чего мне полегчало.
Потом вдруг удивительное дело настал обед. Мы просидели два с лишним часа медленно листали дневник, и десятой доли не осилили.
Жалко, что в гостиницу взять нельзя, сказал Уилли.
Но понимал, что это невозможно, таблички по стенам сурово вещали на всевозможных языках, что из Святилища нельзя выносить ничего, без никаких исключений.
А дневника про «Ребенка принцессы» ты не видел? спросил я. Мне не попался.
Он потряс головой:
Там и дневников-то немного. Может, он и не писал. Уилли отошел к полке и поставил на место дневник о «Принцессе-невесте».
Спрошу Ванью, может, у него в столе завалялся.
Дедуль, это не очень мудро.
Короткий вопросик что плохого-то?
Тут Малыш Уилли одарил меня взглядом и надо было видеть этот взгляд.
Что такое?
Не разговаривай с ним, а то он тебе еще что-нибудь скажет.
И то правда. Мы вышли из Святилища, потом из Музея, хотели поискать, где перекусить, но на улице было зябко, Уилли в курточке, а теплое пальто оставил в номере, хотел вернуться, так мы и поступили.
Я упал на кровать, а Уилли прямо в куртке ушел в ванную, долго-долго оттуда не показывался, наконец вышел, послонялся в той комнате, что была у нас за гостиную, и окликнул:
Дедуль?
Это на кого ты намекаешь?
Он терпеть не мог, когда я ребячился.
Хрюк-хрюк-хрюк.
Чего «дедуль»?
Может, гигантская птица? И он возник в дверях. В «Ребенке принцессы», в конце первой главы, где Феззик падает и обнимает Уэверли. А вдруг снизу подлетела гигантская говорящая птица и их спасла?
Говорящая? Я тебя умоляю. Может, историки и не знают, как Феззик умудрился выжить, зато я знаю, что Моргенштерн до такого идиотизма не опустится. Еще бы скалы в резину превратил, ну? Чтобы Феззик на них попрыгал и все бы спаслись. Немногим бредовее.
А ты, значит, самый умный? Он куда-то исчез, а потом вернулся, на ходу читая: «Жаль, что я не придумал, как спасти Феззика, прежде чем он нырнул с утеса. Он ведь мог руку протянуть и в последний миг поймать Уэверли. И зачем я вечно загоняю себя в тупики? Опять мне явился призрак Гамлета. Насколько допустимо видоизменять правду ради искусства? Уилли перевернул страницу. Пожалуй, главная загвоздка в том, что лично мне трудно примириться с существованием гигантской птицы. Да, я видел скелет, да, крупнейшие наши ученые заверили меня, что такая птица действительно кружила во флоринских небесах, и все же, по-моему, от легендарного этого спасения за многие мили несет случайностью. Как решать эту проблему неведомо».
Не успел он дочитать, я вскочил, не сводя глаз с того, что было у него в руках. Я в два счета сообразил, что он сделал сунул под куртку и зачем подарить мне, чтобы меня больше не оскорбляли, и я понимал, что спустя несколько часов мы все вернем и никто ничего не заметит.
Я осторожно забрал это у него, пролистал, увидел, что сейчас узнаю и о детстве Уэстли до батрачества, и о великой любви Феззика, и о разбитом сердце Иньиго, и о сбывающихся кошмарах Лютика, и о том, что у Магического Макса провалы в памяти, и о том, как самое голодное морское чудище пронюхало, что на острове Одного Дерева живут очень вкусные люди.
Мне в руки попал дневник про «Ребенка принцессы». Это надо же.
И оставалось только перевернуть страницу
А если вы, дражайший читатель (как говаривали когда-то), перевернете страницу какой жребий уготован вам?
Всего лишь предисловие к 25-летнему юбилейному изданию надеюсь, вы туда уже заглянули. Затем сокращенная мною «Принцесса-невеста» только «интересные куски», а после одна-единственная сокращенная и завершенная глава «Ребенка принцессы». Но умоляю вас, не отчаивайтесь.
Я в жизни так не вкалывал, как в эти дни, то один, то вместе с моим вундеркиндом, а он посильнее вас пинает автора этих строк, дабы последний быстрее свернул изыскания и доделал книжку.
Я больше никому ничего не обещаю. Но вам обещаю вот что (то же, что я пообещал Уилли на могиле Феззика. Много лет назад Андре тоже туда ездил. Поработать над персом, как он мне потом объяснил). Прежде чем выпустят (уй-йя) 50-летнее юбилейное издание, вы получите «Ребенка принцессы».
Заранее надеюсь, что вам понравится а не понравится молчите
Уильям ГолдманПредисловие к 25-летнему юбилейному изданию
По сей день это моя самая любимая книжка на свете.
И я пуще прежнего жалею, что ее написал не я. А подчас воображаю, что все-таки ее написал, что это я придумал Феззика (мой любимый персонаж) и я же нафантазировал сцену с иоканом и битву умов не на жизнь, а на смерть.
Увы, все это придумал Моргенштерн, а я стану довольствоваться тем, что моя сокращенная версия (за которую в 1973-м флоринологи меня просто распяли рецензенты высокоученых журналов смешали меня с грязью; за всю мою писательскую карьеру хуже досталось только «Мальчикам и девочкам, всем вместе») хотя бы открыла Моргенштерна широкой американской аудитории.
Что сильнее детских воспоминаний? Я вот даже и не знаю. До сих пор мне то и дело снится, как мой бедный грустный отец вслух читает эту книжку, только во сне он не беден и не грустен; у него чудесная жизнь, достойная этого достойного человека, и блестящий английский (на деле мучительно корявый). И папа счастлив. И мама так горда
Но теперь мы с вами встретились из-за фильма. Не случись фильма, вряд ли издатели раскошелились бы на переиздание. Если вы сейчас это читаете, фильм вам попадался как пить дать. Он неплохо прошел в кинотеатрах, затем появился на видеокассетах, и тут сработало сарафанное радио. В видеомагазинах он разлетался как горячие пирожки и успешно продается по сей день. Если у вас есть дети, очевидно, вы смотрели кино вместе с ними. Заглавную роль сыграла Робин Райт с этого началась ее кинокарьера, и наверняка вы, как и я, снова влюбились в нее после «Форреста Гампа». (Лично я думаю, за весь фурор отвечает она одна. Такая прелестная, такая нежная прямо душа болит, до того хочется, чтобы горемычный дуралей Том Хэнкс жил долго и счастливо с такой женщиной.)
Многие обожают киношные байки. Может, прежде, когда над миром царил Бродвей, все любили театральные анекдоты, но сейчас, по-моему, уже нет. Вряд ли кто выспрашивает у Джулии Луи-Драйфус, каково ей было сниматься в 89-м эпизоде «Сайнфелда». А писательские байки? Вообразить только прижимаешь Достоевского к стенке и ноешь: ну пожа-алуйста, ну расскажи анекдот про «Идиота».
Короче, о съемках «Принцессы-невесты» мне есть что вспомнить вдруг вы не знали этих историй.
Чтобы сократить Моргенштерна, я прервал работу над сценарием «Степфордских жен». А потом про книжку прослышал кто-то из «Фокса», раздобыл рукопись, она ему понравилась, и он захотел снять по ней фильм. Начало 1973 года на дворе. И этот «кто-то» из «Фокса» работал у них Ответственным за Зеленую Улицу. (Ниже обозначен как ОЗУ.)
Всякие «Премьеры», «Энтертейнмент уикли» и «Вэнити фэйр» бесконечно публикуют списки «100 самых влиятельных» фигур на киностудиях. Всевозможных должностных идиотов: вице-президент по тому-то, главный исполнительный по сему-то и т. д.
А вот вам правда: все они утечки бензиновые, и больше ничего.
Лишь один человек на студии обладает неким подобием власти, и человек этот ОЗУ. Понимаете, ОЗУ может сделать так, чтобы кино сняли. Он (или она) выписывает чек на пятьдесят миллионов баксов, если фильму желательно попасть на фестиваль «Сандэнс». Втрое больше, если вам нужны спецэффекты.
Короче, ОЗУ с «Фокса» полюбил «Принцессу-невесту».
Проблема: он сомневался, что из книжки выйдет кино. И мы заключили удивительный договор: они купят права на книжку, но не станут покупать сценарий, пока не соберутся снимать. Иными словами, обеим сторонам досталось по полпирога. Сокращая, я вымотался до смерти, но на чистом адреналине сел и накропал сценарий тотчас же.
Тут в город наехал мой блистательный агент Эвартс Зиглер. Это он в свое время организовал договор на «Буча Кэссиди», что вместе с моим первым романом «Золотой храм» и перевернуло мою жизнь. Мы сходили пообедать в «Лютецию», поболтали, порадовались друг другу, расстались, и я направился к себе в кабинет, в Верхний Ист-Сайд. В нашем доме был бассейн, и я тогда плавал каждый день ужасно болела спина, а от плавания легчало. Я уже шел к бассейну, но тут сообразил, что вовсе не хочу плавать.
Я не хотел ничего только вернуться домой, и поскорее. Потому что меня трясло. Я добрался до дому, лег в постель, и трясучка сменилась жаром. Моя жена Хелен, суперзвезда психотерапии, вернулась с работы, глянула на меня, отвезла в Нью-йоркскую больницу.
Сбежались всякие врачи все понимали, что дело серьезно, но никто не въезжал, в чем же это самое дело.
Я проснулся в четыре утра. И понял. Отчего-то ужасная пневмония, которая чуть не прикончила меня, когда мне было десять, собственно, мой отец и читал мне «Принцессу-невесту», чтобы я как-нибудь пережил первые унылые дни после больницы, в общем, эта пневмония вернулась довершить начатое.
И в ту же минуту в этой самой больнице (да, я понимаю, сейчас вы решите, что я рехнулся), проснувшись от боли, в бреду, отчего-то я понял, что, если хочу выжить, надо вернуться в детство. Я заорал, призывая ночную сиделку
потому что моя жизнь и «Принцесса-невеста» навеки переплелись.
Пришла ночная сиделка, и я велел почитать мне Моргенштерна.
Чего-чего, мистер Голдман? спросила она.
Начните с Гибельного Зверинца, сказал я. Потом сказал: Нет-нет, вычеркиваем, начните с Утесов Безумия.
Она внимательно ко мне присмотрелась, кивнула, сказала:
А, ну да, с них-то я и начну, только я забыла Моргенштерна на столе, пойду принесу.
Не успел я оглянуться, появилась Хелен. И еще врачи.
Я сбегала к тебе в кабинет, по-моему, это те листы, какие нужны. Ну, хочешь, чтоб я тебе почитала?
Я не хочу, чтобы мне читала ты, Хелен, ты же не любишь эту книжку, и ты не хочешь мне читать, ты просто мне потакаешь, а кроме того, там нет для тебя роли