День склонялся к вечеру, и долина погружалась в тень. Пора было уже вставать на ночлег, но спутнику моему удалось склонить меня к тому, чтобы пройти ещё немного, а затем ещё и снова чуть дальше. Наконец я понял истинную причину его нежелания разбить бивак: впереди намечалось место киргизского кочевья.
Однако что за радость в грязной юрте, спросил я, не лучше ли, имея всё, что нужно, заночевать на свежем воздухе, на травке?
Как не понимаешь, был ответ, там люди, а здесь место дикое
Его словами глаголил извечный страх горожанина остаться ночью наедине с природой. Для киргиза то было бы делом привычным; единственно, что могло привлечь его к аулу, это выпить кумысу да поесть баранины. Но для сарта ночь без жилища полна напастей и ужаса. Помимо разбойников он опасается многого, что наполняет темноту ночи его богатое воображение. Например, дети Шайтанаджинны, среди коих наиболее страшен Жезтырнак(63)чудовище в женском обличье со стальными когтямидаже молитва против него бессильна и заклинания бесполезны.
Всё же, вопреки всем ужасам предстоящей ночи на берегу потока в уединённой горной долине, я настоял на устройстве бивака в уютном местечке средь высоких трав. Заварил чаю, котелок настоящего ароматного чаю, и это преисполнило моего спутника столь поразительным бесстрашием, что он вынужден был пересмотреть своё отношение к ночлегу среди кошмаров. Впервые за последние годы вкусил он истинных благ земных. Трава была столь великолепна, что когда я постелил на ней плащ-палатку, то ощутил, будто возлежу на пуховой перине поверх пружинного матраца.
Утро выдалось прохладным, и трава покрылась росою. Нам предстоял подъём на высокую береговую террасу, что необходимо было для обхода глубокого и узкого каньона, в котором река извивалась едва видимой лентой под навесом известняковых скал. Вдали виднелись снежные вершины Угамского хребта(64).
Перед выходом на гребень наше внимание привлекло необычное поведение пары золотистых щурок-пчелоедов, возбуждённо порхавших над скалистым бугром и неистово кричавших, словно безумные. Как только птицы увидели нас, тотчас стали метаться то в нашу сторону, то обратно, как будто пытались привлечь внимание к месту, где что-то их в высшей степени беспокоило. Поднявшись туда, я увидел греющуюся на солнышке гадюку. Я размозжил ей голову посохом, и птицы сразу успокоились. Змеиопасные враги щурок, так как легко проникают в их гнёзда, устроенные в виде полостей на крутых откосах. Примечательно же то, что птицы признали в нас союзников, способных уничтожить их врага.
Перевалив через хребет, мы спустились в широкую, ровную, красивую и плодородную долину Кызыл-Тал (красная ивапер.). Река здесь течёт спокойно и разветвляется на несколько рукавов, образуя тем самым ряд островов, заросших кустарником, с пятнами болотистых участков, поросших ярко-зелёной травой. Вокруг разбросаны поляны клевера, небольшие водяные мельницы, сады и юрты киргизов. Возле первой же мельницы я распрощался с моим проводником-сартом и его осликом, подождал немного, пока те скроются за перегибом. Потом нанял киргиза с верховой лошадью и двинулся по долине. Итак, мой первый проводник не смог бы никому толком сообщить о моём дальнейшем маршруте.
На болотистых участках встречалось множество огарей, иначекрасных уток (Casarca rutila)(65), они замечательно выделялись своим ярким насыщенно-золотистым оперением среди зелени трав. Когда мы приближались, они взлетали, оглушая нас пронзительными криками. Справа и слева зеленели предгорья, а за ними вздымались горы, покрытые альпийскими лугами, увенчанные скальными утёсами. То было отменное место для охоты на горного козла. Весьма любопытно, что и летом и зимой самки с козлятами пребывают стадами на восточных склонах долины, а старые козлы на западных. У последних рога достигают иногда огромных размеров, до полутора метров. В осеннюю пору козлы на какое-то время присоединяются к самкам и все вместе они спускаются в предгорья, дабы полакомиться ароматными травами. В это время их нетрудно подстрелить.
В этой долине в изобилии произрастал дикий черноостый овёс. Трава интересная, встречается в горах повсеместно, как на засушливых склонах, так и на влажных участках; растёт плотными группами, предпочитая старые пастбища, которые постепенно заполоняет такими плотными массами, что создаётся впечатление искусственных посевов; никакая другая трава не может с нею соперничать. Встретилось огороженное каменными стенками поле, совершенно забитое диким овсом, и не верилось, будто всё это выросло само по себе без помощи рук человеческих; трава была мне по пояс и густа невероятно. Были удачными попытки сбора и выращивания семян, они крупнее и жирнее, нежели у овса обычного, но усвояемы ли они желудком лошади, остаётся под вопросом. В любом случае дикий овёс годится в корм на стадии ранней зелени(66).
В долине этой я задержался на сутки, а затем нанял проводника с верховой лошадью и отправился через горы к местности, где русские поселенцы обосновались у дороги, ведущей в Семиречье. Путь наш змеился вверх извилистой лентой к высокому крутому перевалу через известняковый кряж, и подъём занял часа два с половиной. На этих высотах, среди фантастических известняковых башенвыветренных скальных останцев, произрастает низкорослый можжевельник Juniperus pseudosabina, на тюркском арча.
С перевала предстала пред нами воистину дивная панорама. На востоке, в самом низу узкого ущелья, в глубоком каньоне серебристой лентой извивалась река Угам(67), а дальше один за другим, исчезая в бесконечной дали, вздымались хребты, убелённые вечными снегамито простирались горы Тянь-Шаня, постепенно растворяясь в пустынях Джунгарии. А на запад путь шёл вниз к волнообразным предгорьям и, насколько мог различить взгляд, в смутные дали солнцем выжженной равнины Сырдарьи.
В первом же ауле я отослал назад своего проводника и нанял другого, киргиза. Лошадь при нём оказалась старой, зато отменной туркменской породы, с хорошим шагом и быстрой рысью. Идти на ней верхом было истинным удовольствием, так что на некоторое время я смог забыть, что на следующий день мне предстояло оказаться в русском поселении и, возможно, встретиться с органами Советской власти.
Проведя ночь в киргизском ауле, мы прибыли в разорённый русский посёлок под названием Дорофеевка, а иначеДжангали, от тюркского джангал, что значит чащоба (отсюда английское джунгли), которое название наблюдательный и смышлёный киргиз тут же переиначил в Джанганчи, что значит жулики.
Мы остановились возле большой крестьянской избы с вывеской «Местный Реввоенком», то есть «Революционный Военный Комитет». Пришлось какое-то время ждать «товарища» главу этого учреждения. Тот был, разумеется, коммунистом и бойцом Красной Армии, и потому облачён в новенькую униформу, недавно введённую в Туркестане, тёмно-синяя куртка с жёлтым галуном и красные шаровары. По роже был явный мерзавец и головорез. Медлительно и долго читал он мои «мандаты» и внимательно рассматривал печать. Я не очень волновался, ведь все мои документы с печатями и подписям не были подделкой.
А почему, товарищ, вы следуете редко посещаемыми тропами, а не по главной Чимкентской дороге? испытующе спросил он.
Как же я могу проводить свои гидротехнические изыскания на главной дороге? ответил я со снисходительной улыбкой.
Хм да конечно, с некоторым смущением промямлил Глава, на дороге ничего, нужно в горах. Но всё же, ваш путь должен быть распланирован.
Тут он взглянул на меня с бравой улыбкой. Но я не сдавался и отвечал с улыбкой превосходства, употребляя при этом как можно больше длинных слов, дабы оставить допросчика в дураках:
Да как можно планировать путь исследований гидрогеологии региона и замера дебита артериальных потоков и его дренажной системы?
Хм да конечно это так я вполне понимаю, товарищ. Видите, по правде говоря, не имел я времени учиться науке, так как от природы имею талант к политике, а науку учил в основетут он срезался окончательно и завершил: Что ж, хорошо Эй, товарищ Хромов! Распорядитесь, чтобы Исполком обеспечил топографа Новикова верховой лошадью и проводником.
Исполком, должно пояснить, есть слово «собирательное», означающее Исполнительный Комитет, и это слово среди коммунистов одно из самых излюбленных.
Я отправился вместе с моим проводником к караван-сараю, а по дороге купил большую ароматную дыню, послужившую мне на пользу в двояком отношении: не только в качестве отменного и освежительного завтрака, но и в роли неожиданного защитника от весьма грозной опасности. Неожиданно встретился я взглядом с человеком, которого знал раньшегеодезистом из Туркестана, тот шёл мне прямо навстречу. Большевиком он не являлся, но с ними сотрудничал. Рядом шагал субъект, с головы до ног облачённый в чёрный кожаный костюм, верный атрибут коммуниста. Оба о чём-то сосредоточенно беседовали, но встреча лицом к лицу казалась неизбежной. Тут я поднял дыню к своему носу, будто с целью насладиться ароматом её, и лик мой оказалось скрытым, если не считать взъерошенной бороды поверх кожаной куртки. Пожелай они заговорить со мною ох! навряд бы выпало мне писать эти строки.
Казалось, лошадей придётся ждать целую вечность, так что, пренебрегая опасностью пребывать на виду всего посёлка, пришлось вернуться в Исполком, дабы ускорить дело с лошадьми. Я застал членов комитета во дворе, в компании крестьян, лениво споривших, на чью долю приходится дать лошадь и стать проводником. Все твердили, что, дескать, теперь самая уборка урожая, пора горячая, время рабочее, все предельно заняты и т. п., хотя сами спорящие «труженики», из коих половина пребывала в подпитии, околачивались в посёлке без дела.
Устав ждать и стремясь как можно быстрее покинуть столь опасное место пребывания среди неприятного окружения, я, в конце концов, обратился к самому Председателю и заявил ему решительно:
Послушайте! Я не для забавы рискую своей головой, разъезжая по горам, а исполняю задание Правительства рабочих и крестьян, которому все мы должны быть преданы, а потому, товарищ председатель, пожалуйста, поторопите своих подчинённых и дайте указания тотчас предоставить мне лошадей.
Эй, вы там! Поживей! Хватит базарить. Забирайте вон тех лошадей и прочь, а не тозаорал Председатель на крестьян, которые между собой по-прежнему спорили.
Я выехал через час и к вечеру прибыл в село Трёхсвятское, расположившееся в предгорьях плодородной долины. Здесь вновь пришлось остановиться возле дома председателя исполкома; им был сравнительно молодой человек, служивший ранее солдатом в царской армии. Занят он был тем, что пристально следил за обмолотом весьма приличного урожая. То был первый населённый пункт на моём пути, где наблюдалось изобилие зерна и продовольствия вообще. Начиналась местность, где посевы и скот не были ещё разорены посредством разного рода коммунистических выдумок и большевистского грабежа.
Видя такое изобилие, я дивился, отчего они не шлют зерно отсюда в голодающий Ташкент, где фунт хлеба стоит уже сотню рублей. По невероятной своей глупости вкупе с непоколебимым упрямством, коммунистические власти, взявшие на себя проблему снабжения и продовольствия, запретили не только вывоз товаров из голодающих областей, но также их ввоз! Красные дозоры на всех путях изымали у проходящих и проезжих даже пустяковые кульки с мукою, провозимые в город, вероятно, тайком для родни и друзей, страдающих от голода.
Во время чаепития, принимающий хозяин мой вовсю распространялся касательно своих политических воззрений. По рассуждению его выходило, что для России непригодны не только советское или большевистское правление, но также правление царское и даже любая «буржуйская» республика; подходящей формой должна быть республика «демократическая». Будучи немало удивлён столь возвышенным политическим мировоззрением простого деревенщины, я расспросил его о предмете несколько более подробно и, к своему разочарованию, обнаружил, что под демократической республикой он понимает такой порядок, при котором русские колонисты могут свободно забирать все земли у киргизов Туркестана и делить их между собой.
У них, свиней, земли предостаточно! заключил он своё политическое кредо.
Чай приготовляла его супруга; она сервировала стол вкуснейшей сметаной, сливочным маслом, яйцами и превосходным пшеничным хлебом; такого я не видал уже пару лет, а в Ташкенте о подобном и думать забыли.
Ешьте, ешьте, напутствовала она, будьте как дома; извините, что хлеб самый обычный, булочек не напекла.
В ту ночь, весьма прохладную, спал я на ворохе свежего сена, мягкого и тёплого. Наутро по распоряжению председателя исполкома молодой киргиз привёл лошадей, и мы двинулись дальше. Путь шёл вдоль подножья горной цепи, далеко простиравшейся в восточном направлении. Холмистая местность, кое-где прорезанная ложбинами быстрых горных рек, сплошь была покрыта полями зерновых и клевера, пастбищными лугами, фермами киргизов и русских. Заночевали в русской деревне Май-Булак, что по-киргизски значит нефтяной родник. Пожилой хозяин дома, где мы остановились, предложил мне осмотреть расположенную неподалёку в горах старую шахту с обширными подземными выработками, где было найдено множество древних орудий труда. По его рассказу, в дореволюционное время киргизы обычно поставляли оттуда, с тех гор, первоклассный уголь для кузниц. «Нынче всё пропало, бог знает куда, а у нас нет угля вообще», завершил он.
Здесь, равно как и в других русских поселениях в Семиречье, я был поражён, до какой степени русские поселенцы находятся в зависимости от киргизов. Последние делали всё: трудились на полях, заботились о скоте, возили уголь каменный и древесный и т. д. Иногда они даже брали в аренду свои же собственные земельные угодья, отнятые у них прежним правительством в пользу переселенцев из России. Такова была система колонизации этого края, она же послужила основной причиной недовольства киргизов русскими властями и привела к восстанию 1916 года(68). Власти пытались придать своим порядкам вид законности такими словесными увёртками, как «благотворное влияние русских переселенцев на диких кочевников» таковое же проявилось в приучении киргизов пить водку на благо имперским доходам, тогда как сами по себе киргизы, как истые магометане, народ в высшей степени трезвый.
Мне крайне важно было как можно скорее покинуть столь опасные для меня окрестности Чимкента, так что пришлось отклонить заманчивое предложение осмотреть старую шахту, сославшись на недостаток времени.
«Тогда приезжай снова, уговаривал он. Здесь вокруг так много интересного. Вот, к примеру, ты ведь будешь переправляться через Аксу, там, в теснине одной из впадающих в неё рек есть целая гора стальной руды. А в следующем посёлке когда-то жил кузнец, что нашёл золото в одном из тех ущелий. Он уходил туда на два-три дня и возвращался с фунтом золотого песку, потом кутил, пока всё не пропьёт. Пропал, в конце концов».
Утром следующего дня мальчик из местных, лет четырнадцати, привёл лошадей. Одна из них, доставшаяся мне, была типичной киргизской лошадкой: сильная, с прямой шеей, с длинной густой гривой и большим пышным хвостом. Отличная кобыла, ещё исполненная сил, она сразу же взяла хороший аллюр, не дожидаясь хлыста и шпор. Несколько вёрст живой рыси, и начался крутой спуск в долину реки Аксу, которая протекала здесь по дну глубокого и тесного каньона среди отвесных стен из конгломератов. Головокружительный спуск круто ниспадал к мосту через поток, срывавшийся в пропасть и бешено ревевший в своей теснине. Мост представлял собой ряд длинных брёвен, своими концами опиравшихся на контрфорсы из прочных балок и крупных камней. Поверх брёвен уложены связки хвороста, присыпанные землею. Всё это сооружение, выполненное без гвоздей и вообще каких-либо узлов из металла, типично для горных районов Средней Азии; подобные мосты строятся местными жителями во всём Туркестане вплоть до гор Индии. Этот же отличался особой длиною и одним своим видом приводил в трепет. Киргизёнок мой, до того на всём пути державшийся первым, у моста осадил и принял в сторону, как бы предоставляя мне честь первому сорваться в зияющую пропасть. Но я уже знал, что подо мною крепенькая киргизская кобыла, которая в жизни своей повидала многое и знает своё дело; к тому же постоянная опасность оказаться в лапах врагов притупила во мне чувство страха, и я подал лошадь вперёд без особого волнения. Та выступила отважно, полным шагом. Мост затрясся, будто был на пружинах, но кобыла шла, как ни в чём не бывало, и бодро преодолела крутой дальний конец его. Тогда мой спутник двинулся следом. После полудня, однако, его лошадь начала сдавать, так что пришлось заехать в ближайший аул и сменить её на другую. Путь пошёл вверх по небольшой долине к перевалу, где поперёк пути предстал внушительный скальный барьер, за которым внизу на многие мили в северном направлении простиралась равнина, плоская как стол, а за ней виднелся другой высокий горный хребет, Каратау. Мы стояли на взбросе большого разлома в известняках, из которых преимущественно сложены окрестные массивы. Путь вниз не составлял труда, и мы резво направили лошадей в долину. Моя кобыла пошла самым изящным аллюром, её приходилось больше сдерживать, нежели пришпоривать.