- Центровка нарушится, - предрек Петер.
Ландрат, даром, что лев и змий, вдруг вознесся на другие запятки, и вторые саночки сорвались вдогонку за первыми. То ли ландрат был тяжелее, то ли сильнее оттолкнулсяпосреди горки оба экипажа зацепились друг за друга, завертелись на льду, опасно забились о борта, дамы верещали, а кавалерыгортанно смеялись, переглядываясь, словно перелаивались молодые псы. Импровизированный поезд достиг земли почти без разрушенийразве что с Лисавет слетел ее соболиный малахай, а ландратободрал о резные борта свои драгоценные ботфорты. Дамы поднялись с санок, и санки, отныне единые, как собаки в греховной сцепкетут же утащены были лакеями.
Яков глаз не мог отвести от красавицы Лисавет, румяной и белой, и тапоймала его взгляд, и незаметно подмигнула симпатяге доктору, пока взволнованный Лесток реял над нею своими совиными крылами.
- Псст, - раздалось за спиною Якова, словно подманивали кошку. Петер, дубина, тем временем во все глаза таращилсякак дамы отряхивают друг друга от снега.
Яков обернулсяего подзывал из-под горки церемониймейстер с дивным именем Рейнгольд. Другой соперник, ландрат, только что вознесся к балкону на фуникулере, к своей венценосной добыче, а этототчего-то все прятался под горкой.
- Пойдем со мной, Коко, ты мне нужен, - загадочно промолвил щеголь и красноречиво опустил ресницы, Яков проследил за его взглядом, вниз до теплых шерстяных гетродна гетра была темной от крови. Яков понялвот он, звездный час для молодого хирурга. Не зря умельцы снабдили борта горки узорчатой резьбой
- Рад служить вашей милости, - доктор подхватил саквояж с инструментами, и уже бежал следом за своим драгоценным пациентом, под скат, в дверку для слуг, и дальшепо хитросплетениям коридоров.
- Вашему сиятельству, - поправил, полуобернувшись, пациент, - Перед тобою граф, дубина.
- Нижайше прошу прощения, - сладко повинился Яков, - ваше сиятельство.
Они уже влетели вдвоем в парадную анфиладу, граф огляделся, что-то прикинул про себя, и резво устремился в боковую комнату, узкую, но с высокими потолками и светлым окном. Здесь он сбросил с плеч пушистую шубу,и упал с размаху на козетку, и вытянул раненую ногу:
- Смотри!
Под шубой обнаружился его придворный кафтанзатканный золотом так, что не видно было бархата, блестящий и шуршащий, словно фольга. Нарядный пациент тряхнул белокурыми завитыми волосами, столь экзальтированно, что ударили по щекам его длинные серьги и рассыпались из локонов державшие высокий начес бриллиантовые шпильки:
- Ну же!
Яков присел на корточки перед козеткой, снял с пациента туфлю, и гетру, и разорванный чулок.
- Что же там такое, Коко? Яумру?
Это его «Коко» означало по-французски «котеночек», «киса». Яков взял в ладони изящную, как у балетного танцовщика, белую ножкупациент задушенно хихикнул:
- Щекотно же, Коко
Вдоль тончайшей щиколотки тянулась длинная кровоточащая царапина, глубокая и уже чуть запекшаяся, слава богу, что без грязи и без заноз. Яков раскрыл саквояж, достал спирт и повязки, и начал промывать рану:
- Вы будете жить, ваше сиятельстводолго и счастливо. Рана пустячная
Пациент прерывисто вздохнул и теперь смотрел на доктора, следил за его рукамис испуганным ожиданием, словно кролик за удавом. Даже брови его, подчеркнутые золотистой тушью, подняты были трагически. Пахло от графапомадой, и пудрой, и особенно недавним пряным глинтвейном. Яков наложил мазь, перебинтовал рану, собрал с пола рассыпанные бриллиантовые шпилькикак звезды с темного неба:
- Вы их потеряли, ваше сиятельство.
- Оставь себе, Кокозаработал
- О, Рейнгольд!на пороге стояла взволнованная и перепуганная дама, та самая красавица с горки, что вдруг оказалась брюхатаобер-гофмейстрина, - Что с вами такое?
- Пустое, Нати, - отмахнулся лениво ее Рейнгольд, - Уж точно не стоит ваших слез. Я дам тебе записку, Коко, - повернулся пациент к своему доктору, - Возьми в гардеробной для меня чулки. Смотритель гардеробной знает мой почерк, - он карандашом в блокноте начирикал что-то по-французски, вырвал лист и подал Якову с небрежной, нет, с пренебрежительной грацией, - Нельзя же мне возвращаться к ЕИВэс голыми ногами, правда, Нати?
Нати кивнулаона явно ждала, когда Яков уйдет. Яков взял записку с тихой обидойведь можно же было послать лакея. Но все лакеибыли на горке, или возле горки, где-то там. Поэтому, наверное, все же нельзя.
- Из дверейнаправо, прямо, по лесенке вверхи там он сидит на своем стуле, - напутствовал сиятельный пациент, и Яков, скрепя сердце, устремилсяв гардеробную.
Возле двери в гардеробную на стульях сидели целых два смотрителя, и очень похожие друг на друга. Оба в тревожном сиреневом и в темных блондах, но один под вороным аллонжем, а другойпод лазоревым. Из львиных аллонжевых кудрей глядели два сморщенных набеленных личика с подведенными глазами и карминными полулуниями дежурных улыбок. Один смотритель держал в руках алую пряжу, второйсматывал нить из этой пряжи в клубок. Клубок-колобок танцевал в морщинистых цепких лапках, и перстни играли капризными бликами.
- Господа, кто из вас двоих смотритель гардеробной? У меня записка от Ренг Рейн - Яков от волнения позабыл, как зовут его драгоценного пациента, - от его сиятельства графа. От обер-гофмаршала.
- Рене, - хором подсказали смотрители и переглянулись, - Но этопока он вас не слышит.
Господин в лазоревом аллонже поднялся со стула:
- Я смотритель гардеробной. Давайтеваш высокий агреман. И подержите-ка пряжупока я буду искать для Рене его бебехи.
Слово «бебехи» одно прозвучало по-русскив его французском журчащем прононсе. Яков отдал записку и доверчиво принял в руки пряжу. Господин смотритель поднес записку к самым глазам, сморщил напудренный нос и нырнул за дверь. Товарищ его невозмутимо продолжил мотать кроваво-алую нить на клубок.
- Вы не слуга, - произнес он утвердительно.
- Доктор, - признался Яков, - Лекарь Яков Ван Геделе. Племянник профессора Бидлоу.
- А, Быдлин - одобрительно кивнул господин, не отрывая глаз от клубка, - Вы Ренешкин лекарь?
- Нет, - отвечал Яков, и тут же прибавил с надеждой, - Пока нет.
- Позоветне отказывайтесь, - собеседник вскинул на Якова пронзительные зеленые глаза. Лицо его покрывали бархатистые пудреные морщины, словно ловчая сеть. Глаза в лучах морщин казались добрыми, но были на самом-то делелед, - Я смотритель оранжереи, виконт де Тремуй. Как устроитесь у графазабегайте ко мне в оранжерею, я сорву для вас персик.
Смотритель гардеробной вернулсясо сложенными чулками, которые он вынес на руках, как мать младенца.
- Это его предпоследние, имейте в виду, - предупредил он сурово.
- Премного благодарен.
Яков отдал ему пряжу, цапнул чулки и быстрым шагом направился обратно. Ему было до чертиков интересночто успели за это время драгоценный пациент и его беременная красавица.
От двери слышались голосаи оба мужские.
- Я оставил тебя, чтобы ты грел мое место, братишка, и ты нагрел егопревосходно. Даже с избыткомо, будущий наш счастливый папи
Говоривший, судя по всему, очень старался не оратьи голос его, гулкий и звучный, гремел лишь вполсилы. Яков решил было, что речь идет о беременной обер-гофмейстрине, но потом внезапно догадался. Не только гофмейстрина не желала сегодня ехать с горки вниз
- Я подменял вас, как умел, - послышался тихий, с отчетливой иронией, голос церемониймейстера, - Вы знали, каков я. И вы могли бы просить об услуге кого-нибудь другого.
- Кого же?с веселым гневом вопросил собеседник.
- Хотя бы Казика, превосходный мой господин ландрат
«Я же не должен стоять так с чулкамидо морковкиных заговинок» - подумал Яков и поскребся в дверь.
- Заходи, Коко, - милостиво разрешили ему.
Яков толкнул дверь и вошел.
- Чулки, ваше сиятельство, - предъявил он свою добычу, и поднял глаза от собственных протянутых рукна высокого гостя. Вблизи превосходный ландрат оказался еще лучшебледный от ярости, глаза его были серыми, ясными и злыми, как у большого зверя. Он отшатнулся от козетки так стремительно, что звякнула перевязь, и выпрямился, словно позируя для портретастатный и гордый, с отброшенными будто шквальным порывом волосами, с развернутыми по-военному плечами и волевым подбородком, пересеченнымочень уместно!настоящим!шрамом с настоящей же дуэли. (Яков сразу же вспомнил веселенький дядюшкин рассказ)
- Прощай же, Mulier amicta sole, - простился с братишкой ландрат, делая вид, что совсем никакого лекаря с чулками в комнате нет и в помине, и стремительно вышел.
- Тоже мне, звэр, - прошипел ему в спину церемониймейстер, с польским выговором.
- Чулки, ваше сиятельство, - смиренно повторил Яков.
- И чего ты ждешь?пациент недоуменно поднял подведенные золотом брови, - Ты совсем дурачок, Коко?он призывно качнул сахарно-белой ножкой, - Надевай же их, - и прибавил на всякий случай, - На меня, конечно же.
«Вот ведь кошкина отрыжка» - припомнил Яков меткое определение своего дорожного товарищадля церемониймейстера оно годилось в самый раз.
- Напомни-ка мне, как медик медику, что такое Mulieramictasole, - попросил Яков братца Петера. В карете возвращались они вдвоем, доктор Бидлоу соединил свое одиночество с одиночеством доктора Лестокаи оба почтенных доктора продолжили возлияния, то ли в трактире, то ли в гостеприимном доме цесаревны.
- Жена, одетая в солнце, - отвечал тут же Петер, - Это не медицинское, это из Иоанна Богослова.
- А, тогда понятно, почему я не знаю
- Что говорил тебе обер-гофмаршал? - любопытствовал Петер, - Он к тебе приставал? Пытался подкатить?
- Нет, - отмахнулся Яков. «Чулки не считаются», - А онможет?
- Говорят, что может. Ты красивый, а он не разбираетк кому Та прекрасная дама, что боялась ехать с горкитоже, говорят, от него брюхата.
«И не только» - вспомнил Яков, и спросил, тихо, чтобы не подслушал кучер:
- Как думаешь ты, Петичка, как уживаются у одной особы сразу столько галантови Корф, и Бюрены, и оба брата Левенвольда? Неужели не грызутся?
- Корфбаловство одно, так, на разочек, - пояснил Петер, - Супруги Бюренынаемные конфиденты, креатуры, они скорее такая нанятая семья, чтобы скрашивать вдовье одиночество. У Бюренов трое детей, они с Анной и жили все вместе на Митавев одних покоях, как мухи в кулачке, и с тех пор не могут расстаться. Бюрен управлял имением Вюрцау, а теперь онобер-камергер, заведует всем хозяйством в Лефортовском дворце, и ремонтом, и, главное, всеми закупками. Это ее семья, Яков. А ландратсосед по имению, приятель, советчик и старый друг. Прежде они были на равных, хоть сейчас ландрат и примчалсяискать милостей, но больше не для себя самого, для своей маленькой бедной родины. Сам он стоит столь высоко, что лично для себя ничего и не просит. Ландрат несметно богат, и всевластный хозяин на собственных землях, притомизбранный хозяин. Это, Яшечка, други ставит он себя с государыней как друг, а вовсе не ниже. Они с Бюренами обитают на разных этажах.
- А церемониймейстер?
- Младший, Рейнгольд? Этот Рейнгольдвселенский женский заговор, великий дамский секрет, - завистливо вздохнул Петер, - Женщины отчего-то условились считать его неотразимым, и гоняются за ним, словно он переходящий приз. Кронпринцесса Шарлотта, матушка Екатерина, цесаревна Елисаветгосударыне нашей лестно было, наверное, побывать в подобной компании, а заодно проверить, что там такого особенного. Так он остался тобою доволен?
- Быть может, - пожал плечами Яков, - Я не хотел бы служить столь надменному говнюку. Кривляка, трусишка, шпынял меня, словно слугу. А самиспугался, как девчонка, собственной крови Я привык к более достойному обращению, возможно, мой де Лион меня разбаловал.
- Так наймись в лекари к барону Корфу, он добряк, и жена его в тяжести. Дядюшка рад будет рекомендовать тебя, он все мечтает сбыть тебя с рук, как невесту-перестарка.
«Вовсе нет, - с обидой подумал Яков, - я ему дорог, это ты у насбесполезный бездельник». А вслух сказал:
- Ты сам говоришь, что Корфа скоро отставят. Не хочу играть в проигранную игру.
- А игра выигрышнаякто? Лифляндский ландрат?тут же понял Петичка.
- Покойная матушка учила менявсегда выбирай самое лучшее, - ответил Яков, - Ты угадал. Я попрошу дядюшку о рекомендации к ландратуесли место это свободно.
Вельможа, дипломат, миллионер, chevalier sans crainte et sans reproche, галант высокой особы. Живой его де ЛионТемный шрам от настоящей дуэли, пересекающий лик благородного льваот подбородка до скулы, скорее украшение, чем отметинаВсе бы хорошо, если бы не единственная встреча, давняя, почти сошедшая с памяти, как старая кожа с ожогаи с ним ли встреча, или с кем другим, но ведь со столь похожимГород Ревель, тихая заводь, размеренная жизнь, привычные шпионские заботы и хлопотыи вдруг явление того господина, словно царапнувшая по лицу оплеуха
Может, и не запомнил бы Яков ту ревельскую встречу, если бы не совпала она с его единственным, но весьма обидным акушерским фиаско.
Три с половиною года назад, на самой заре их с де Лионом совместных путешествийкисли они которую неделю в скучной эстляндской столице, правда, в лучшей городской гостинице. Де Лион ожидал прибытия некой персоны, инкогнито, персона в дороге задерживалась, господа скучали. Таращились в окна, считали проезжающие экипажи, Яков упражнялся в новом для себя шпионском умениичтении по губам. Вскоре весь потолок в номере сделался в плевках реактивовмолодойВан Геделе учился составлять эликсиры и яды. Напротив лучшей в городе гостиницы размещался и лучший в городе бардак, и два молодых бездельника скоро протоптали туда дорожку.
Из этого самого борделяи прибежала рано утром растрепанная девица:
- Доктор, пойдемте скорее! Марта рожает
- Иди, Яси, - разрешил де Лион, не отрываясь от сложного трехколодного пасьянса, которому посвятил он всю ночь, - Хоть какое-то событие
Яков собрал саквояж, накинул плащ. В саквояже прятался предмет его гордостиакушерские щипцы, собранные по чертежу, якобы краденому в Британии у самих господ Чемберленов. Молодому доктору не терпелось пустить их в дело. Прежде как-то не доводилосьбабы словно сговорились, рожали легко и быстро.
- Отчего вы не перенесли ее в комнату?доктор подивился, что бедняга Марта рожает внизу, в прихожей, на диванчике перед самой лестницей. Рядом с роженицей хлопотали две девки и русская акушеркастаруха с отпечатавшимся на лице многолетним алкоголизмом.
- Как воды отошлипобоялись наверх тащить, а теперь и поздно уже, - призналась хозяйка, тощая, как спица, фрау Глюк, наверняка мерзавка сама запретила тащить роженицу наверхчтоб не пачкать комнат, - да и утро раннее, клиент всего один, и он не против, даже платитчтобы смотреть.
Яков краем глаза глянул наверхна галерее, облокотясь на перила, стоял, и в самом деле, какой-то господин, но времени не было любоваться на этого идиота, пришла самая пора для щипцов.
- Полотенце, воду!приказал молодой доктор, и девицы метнулись на кухню, - Давно началось? Почему прежде меня не вызвали?
- Так шло все как надо, только, видитеголовка застряла, - начала оправдываться фрау Глюк, акушерка же молчала с тупым выражением лица, видно, не понимала по-немецки.
- Что за говно в родовых путях?Яков посветил между раздвинутых ногтам, в глубине, кроме черной застрявшей головки, насыпано было что-то желтое, - Что за кристаллы, ведьма?грозно по-русски спросил он акушерку, и та проблеяла почтительно:
- То сахарочек, батюшка, ребеночка на свет выманивали
- У-у, идолище!Яков со злости даже замахнулся на дуру щипцами, потом спросил роженицу, - Марта, есть у тебявенера какая, чтоб я знал?
Марта ему не отвечала, только орала охрипшим от натуги голосом, но ответила фрау Глюк:
- У Марты сифилис, доктор. Год или полгодаона не признается.
«Хорошо, что мы к ней не ходили» - подумал Яков и сказал вслух:
- Бережно придется тянуть, кости плода при сифилисе крайне хрупки.
Исглазил. Все случилоськак и рассказывал он потом профессору Бидлоуи голову раздавил, и вытаскивал младенца из материнского чрева по кускам. Был младенец, на самом деле, не жилец на белом светепри таком-то сифилисе, но Яков все равно не любил те роды вспоминать. И орущую Марту, и дуру акушерку с ее «сахарочком», и паршивку Глюк. И, главное, любопытного зрителя с галереи.
Доктор заставил роженицу выпить лауданума, водки с опием, крики поутихли, и Яков круглым ножом вычистил в медный тазвсе, что осталось. Девки стояли около него с открытыми ртами, акушерка, дрянь пьяная, уже храпела в кресле, а фрау Глюк растворилась где-то в недрах своих бордельных владений.