В небольшом римском храме Кастора и Поллукса, который был сооружён ещё во времена республики и давно заброшен, хотя и находился неподалёку от Священной дороги, каким-то чудом уцелело немало древних греческих рукописей. Боэций, узнав об этом от своего приёмного отца, стал проводить там целые дни. Он приходил с самого утра, будил старого сторожа, тот открывал ему ворота, а потом снова уходил спать. И при слабом свете старинных бронзовых светильников Боэций с упоением рылся в куче полусгнивших манускриптов, порой даже вскрикивая от неожиданности при виде особо ценных находок. Каких только рукописей греческих поэтов, философов и историков он там не находил, унося потом всё это домой! Считавшиеся давно утерянными сочинения Левкиппа и письма Диогена, неизвестные диалоги Платона и философские поэмы Эмпедокла, комедии Аристофана и элегии Феогнида, книги Полибия и трактаты Аристарха Самосскогода разве можно перечислить все те сокровища античной мысли, которые раскрывались перед его восхищенным взором, когда он дрожащими от волнения руками разворачивал рваные и мятые свитки! По его настоянию Симмах нанял трёх писцов, которые день и ночь снимали копии с бесценных творений давно минувшей культуры.
Но однажды, когда Боэций в очередной раз явился в храм, к своему удивлению, он застал двери открытыми. Недоумевая, он вошёл внутрь и удивился ещё больше: в храме юная женщина, держа перед собой свиток, приятным и нежным голосом читала нараспев какие-то греческие стихи. Впрочем, Боэций сразу узнал в них любовные элегии Сафо.
Луна и Плеяды скрылись,
Давно наступила полночь,
Проходит; проходит время,
А я всё одна в постели.
Он осторожно приблизился, и женщина, оторвавшись от свитка, испуганно вскинула на него ярко-голубые глаза. Прошло свыше двадцати лет, но он всё ещё помнил то мгновенное волнение, которое содрогнуло его юношеское сердце от одного только взгляда этой удивительной женщины. У неё было нежное, милое лицо совсем юной девочки, хотя под её греческим платьем угадывались развитые формы вполне зрелой женщины. Но этот по-детски нежный в своей непосредственности взгляд, кудрявые чёрные волосы, удивлённо полуоткрытые губы не давали Боэцию почувствовать себя моложе этой женщины. А её милая взбалмошность, которая потом обернулась таким роковым образом!..
Кто ты?негромко спросил, скорее даже прошептал он.
Элпис...вибрирующим от волнения шёпотом произнесла она, роняя на пол свиток.
Так произошло его знакомство со своей первой любовьютридцатилетней сицилийской поэтессой Элпис. Боэций никогда ничего не узнал ни о её прошлом, ни о её настоящем. Где она жила в Риме и чем занималась, кроме сочинения своих религиозных гимнов?на все эти вопросы она лишь кокетливо потряхивала пышными волосами и соблазнительно смеялась. Но зато каждый день она появлялась в храме Кастора и Поллукса, и они часами разговаривали о поэзии и Боге. Его настолько поражали её странные, полубезумные, мистические суждения, что он порой был готов считать её сумасшедшей, хотя это нисколько не мешало его горячей юношеской влюблённости, которую она не только не отвергала, но...
Проворно спуская к ногам своё старенькое платье и оставаясь совсем нагой, Элпис умело обнажала его стройное и сильное тело, лаская при этом невероятно дразнящими и возбуждающими поцелуями, от которых он сначала буквально цепенел, а потом принимался дрожать, как в лихорадке. Они опускались на сброшенные одежды, и он неумело и неуклюже тыкался влажными губами в её пленительные своей упругой тяжестью груди, порываясь как можно быстрее оказаться между горячими смуглыми бёдрами, чтобы проникнуть туда, что казалось ему центром вселенной. Но она своими опытными, невероятно нежными прикосновениями заставляла его полностью подчиняться её воле, благодарно следуя во всём желаниям своей страстной учительницы. О, это обжигающее дыхание и тишина, которую только обостряет слабое потрескивание факела! О, эта медлительность, позволяющая не захлёбываться, а упоительно смаковать каждый поцелуй и каждую ласку, изощряясь в утончённой любовной игре до тех пор, пока не происходил взрыв бешеного животного содрогания, сопровождающийся взаимными всхлипываниями и стонами... А потом, когда, казалось, весь мир полностью растворялся в неистовых, задыхающихся вздохах, наступали полное опустошение и нега, упоительная нега любви, после которой хочется говорить шёпотом и думать о чём-то великом вроде вечной любви, бессмертия души или поэзии...
За стенами храма шёл 500 год от рождества Христова, кипели страсти Вечного города, византийский флот опустошал побережья Апулии и Калабрии, а император Теодорих, заняв со своими войсками Прованс, выдавал свою сестру замуж за короля вандалов Тразамунда.
Однажды Боэций вместе с приёмным отцом Симмахом прогуливался по Капитолию, неподалёку от театра Марцелла. Симмах давно заметил странное состояние воспитанника, однако не досаждал ему никакими расспросами. Когда они проходили мимо портика Октавия, внимание обоих привлекла странная сцена. Невысокая, в одной тунике, женщина с обнажённой грудьюБоэций с ужасом и болью мгновенно узнал Элпис,стоя между колоннами портика, читала стихи столпившимся внизу зевакам, поощрявшим её нестройным рёвом и откровенно непристойными восклицаниями. Речь её была быстрой, движения беспорядочными, лицо раскраснелось. Вдруг от толпы отделился какой-то пьяный ремесленник, поднялся к поэтессе и повелительно схватил её за руку. Боэций и Симмах находились слишком далеко и потому не могли слышать, что говорил он, а что кричала толпа. Видно было, что Элпис отчаянно вырывалась, а ремесленник то хватал её грязными руками за грудь, то тянул вниз, подстёгиваемый неистовым рёвом зрителей.
Боэций, обезумев от гнева, бросился бежать к портику, расталкивая на ходу прохожих. Когда он пробился поближе, ремесленнику уже удалось стащить Элпис на нижние ступени здания, и теперь он, сам нетвёрдо стоя на ногах, пытался поднять на руки отчаянно отбивающуюся и плачущую женщину.
Не брыкайся так, шлюха, я сумею тебе заплатить,обращаясь не столько к ней, сколько к толпе, бормотал он.
Оставь её!повелительно приказал Боэций срывающимся от волнения голосом.
А ты кто такой?рявкнула в ответ чесночно-зловонная пасть ремесленника, обрамленная кустистой рыжей бородой.
Оставь её, мерзавец!
Ремесленник вдруг отпустил Элпис, тут же осевшую на землю, и с неожиданной ловкостью нанёс Боэцию сильный удар в лицо. Зажатый толпой, тот не успел увернуться и упал, обливаясь кровью, хлынувшей из рассечённой брови. Прежде чем он, пошатываясь, успел встать на ноги, подоспел Симмах в сопровождении двух могучих рабов. Толпа, увидев пурпурную тогу сенатора, послушно расступилась; рабы Симмаха принялись колотить ремесленника, а тот отчаянно кричал и ругался. Боэций, оглушённый ударом, склонясь над своей возлюбленной, старался поднять её с земли и прикрыть её наготу сорванным с себя плащом.
Элпис, Элпис!растерянно повторял он, пытаясь уловить хоть малейшую искру понимания в её безумном взоре.Это же я, почему ты меня не узнаешь?
Какими странными были её затуманенные синие глаза, как отчаянно извивалась она в его нежных объятиях! На мгновение он выпустил её, чтобы стереть с лица кровь, и Элпис, почувствовав свободу, внезапно скинула его плащ и бросилась бежать прочь.
Остановись!простонал он и хотел было пуститься следом, как вдруг ощутил на своём плече твёрдую руку Симмаха. Боэций дико взглянул на него мутными от крови и слёз глазами, хотел что-то сказать и неожиданно потерял сознание.
Сколько раз после этого он приходил в храм, надеясь застать там свою странную возлюбленную! Сколько раз вздрагивал он при малейшем шорохе крыс, слыша в нём лёгкие звуки её шагов! Но Элпис так больше и не появилась. Через месяц один из домашних рабов передал ему вощёную табличку, которую, по его словам, оставил для Боэция какой-то бродяга.
С одного взгляда он узнал скользящий по воску почерк Элпис, но, как ни старался, не мог понять смысл этого прощального стихотворения:
Тайна двоихв Одном, и она неподвластна печали;
Вечно печалится то, что неспособно расти.
Только лишь там, у ворот беспредельного Царства,
Я и открою тебе тайную жизнь Одного.
Кроме воспоминаний, это стихотворение было единственным, что осталось ему от его первой возлюбленной. А через два года он женился на Рустициане, которая родила ему двух сыновей.
Глава 3. ЗАГОВОР
Начальнику императорской канцелярии и личному другу Теодориха Флавию Магну Аврелию Кассиодору шёл тридцать пятый год. Это был высокий крупный мужчина с величественной осанкой, которую не сумели испортить долгие годы пребывания при дворе его царственного друга, и бесстрастным выражением лица. Его можно было бы назвать даже красивым той классической, чеканной красотой, которой отличались римские статуи и бюсты времён расцвета империи, если бы не глазавыпуклые, серые глаза, прочно сидящие в глазницах под густыми чёрными бровями. Они настолько привыкли сохранять спокойное и неподвижное выражение, что в них порой можно было глядеться как в зеркало.
Именно об этом подумал королевский референдарий Киприанневысокий, щуплый и горбатый человечек с редкими волосами на огромном, шишковатом черепе, когда возлежал на ложе, напротив своего собеседника, составляя ему компанию за прандиумом. Они лишь недавно покинули баню и ункторий и теперь вели неспешную беседу, пока вокруг суетились рабы, приносившие очередные блюдавымя молодой свиньи и мясо пятимесячного ягнёнка.
Как продвигается твоя «История готов»?вежливо поинтересовался гость, щурясь на красивого юного раба, наливавшего ему вина.
Настолько успешно, что я вскоре надеюсь представить её королю,спокойно отвечал Кассиодор.
Киприан мгновенно метнул в его сторону слегка ироничный взгляд и тут же опустил веки, столкнувшись с холодными глазами хозяина. Оба в этот момент подумали об одном и том же. Несмотря на то что Теодорих с восьми до восемнадцати лет жил при дворе византийского императора Льва в качестве заложника, он так и не научился грамоте, а все свои эдикты подписывал с помощью золотого трафарета, обводя по нему четыре греческие буквыTEOD. Более того, хотя он и поощрял римскую систему образования, разрешая учиться всем женщинам из своего рода Амалиевего дочь Амаласунта, кроме латинского, знала и греческий язык,всё это было категорически запрещено для мальчиков-готов. «Страх перед плёткой учителя приведёт к тому, что они никогда не будут способны смело смотреть на меч или копьё,говорил Теодорих.Сами римляне утратили всё своё могущество и мужество лишь благодаря учёности». Поэтому естественно, что поднесение неграмотному королю остготов учёного труда Кассиодора, написанного блестящим литературным языком, нельзя было рассматривать иначе, чем умелый политический трюк.
И на какую награду ты рассчитываешь?слегка откашлявшись, спросил королевский референдарий.
Не на ту, о которой ты подумал, почтенный Киприан. Моей главной задачей было доказать непрерывность исторической цепи событий, а для того убедительно продемонстрировать всем сомневающимся в этом, что королевство остготов является достойным преемником великой римской славы. Эти несчастные живут мечтой о невозвратно утраченном прошлом вместо того, чтобы подобно нашему королю работать во имя будущего. Вспомни о том, как много наш повелитель сделал для сохранности памятников Вечного города. Вспомни и скажи сам: разве можно оспаривать тот очевидный факт, что в лице Теодориха мы имеем истинного поборника справедливости и законности, истинного охранителя прославленных римских традиций?
Оспаривать это было весьма опасно, а потому Киприан поспешно утвердительно кивнул головой. Впрочем, и он, и Кассиодор прекрасно знали о тех «сомневающихся», которые отказывались считать варварское королевство преемником разрушенной варварами Западной Римской империи, хотя и не слишком афишировали свою точку зрения. К таким «истинным римлянам» относились и принцепс сената Симмах, и его приёмный сын Боэций, и влиятельный сенатор Альбин, и папа Иоанн I. Но надо отдать должное и Теодориху. Когда на седьмом году своего правления он впервые побывал в Риме, то пришёл в такое восхищение от знаменитых памятников времён империифорума Траяна, театра Марцелла, амфитеатра Тита, квиринальских коней (среди этих коней, привезённых из Александрии, по преданию находилось и изображение легендарного коня Александра МакедонскогоБуцефала), что приказал их тщательно оберегать. Особенно ему понравились бронзовые слоны, стоявшие по обеим сторонам Священной дороги. Первым побуждением короля остготов было желание отдать приказ о перевозке этих замечательных слонов в свою столицу Равенну. Однако по здравом размышлении Теодорих решил не возбуждать понапрасну население Рима, чтобы не склонить его на бунт; и слоны, высоко задрав свои бронзовые хоботы, так и остались стоять на прежнем месте.
Завтрак уже подходил к концу, когда Киприан наконец решил напрямую спросить любезного хозяина о причине своего приглашения в столь ранний час:
Насколько я понимаю, тебя озаботило недавнее назначение нового magister officiorum?
С какой стати ты вдруг решил, что я не одобряю такого важного решения императора?вопросом на вопрос ответил Кассиодор, и Киприан снова поёжился. Что за неприятная и лукавая манера постоянно ставить под сомнение лояльность своего собеседника!
Я совсем не это имел в виду, уважаемый Магн Аврелий,собравшись с мыслями, ответил Киприан.Просто мне показалось, что ты пригласил меня не только для того, чтобы продемонстрировать бесподобное искусство своего повара.
Я дарю его тебе,неожиданно заявил Кассиодор,и того красивого раба, на которого ты так умильно заглядывался во время завтрака.
Ошеломлённый Киприан даже открыл рот от изумления. Впрочем, через несколько секунд он уже внутренне напрягся, понимая, что взамен от него потребуется какая-то значительная услуга. Зная рыночную цену хорошо обученному рабу, в этом не приходилось сомневаться, так же, как и в том, что начальник императорской канцелярии не такой человек, чтобы совершать беспричинные поступки.
Он снова открыл рот, чтобы выразить свою благодарность, но Кассиодор остановил его повелительным жестом.
Не надо лишних слов. Лучше ответь мне на такой вопроснасколько хорошо ты знаком с решениями I собора вселенских церквей?
Час от часу не легче! Теперь уже Киприан почувствовал, как потеет, и взволнованно вытер лоб краем своей коричневой таларис. За этим, казалось бы, невинным вопросом стояла такая обширная и опасная тема, что у несчастного референдария задрожали руки. Конечно же, он знал о первом знаменитом расколе, который возник в христианстве при императоре Константине двести лет назад. Раскол этот происходил из-за главного вопроса победившего вероучениякак следует понимать догмат о святой Троице?
Александрийский епископ Афанасий учил тому, что Бог-сын существует извечно, а не сотворён Богом-отцом; что первый не «подобосущен», а «единосущен» второму, то есть они имеют одинаковую, равноценную природу. Его противник, пресвитер Арий, тоже выходец из Александрии, категорически возражал против такого толкования догмата. Бог-отец и Бог-сын не равны и не едины по своей сущности, Христос является творением Бога-отца и не мог существовать вечно. Святой дух, в свою очередь, тоже был сотворён, но не Богом-отцом, а Богом-сыном.
«Единосущее» звучит по-гречески как «гомоусиос», а «подобосущее»«гомойусиос», то есть оба термина различаются лишь на одну-единственную букву греческого алфавитайоту. Арий и арианцы не хотели её уступать, а Афанасийпринимать. Императора Константина весьма беспокоили эти яростные разногласия, ибо главное преимущество христианства перед язычеством он видел именно в единстве. Поэтому для решения этого спорного вопроса в 325 году он созывает в малоазийском городе Никее конгресс всех христианских епископов Востока и Запада, а сам становится на нём председателем, хотя к тому времени ещё не принял христианства и не крестился. Трудно сказать, что побудило императора поначалу поддержать именно Афанасия, но, несомненно, благодаря этой поддержке тот одержал верх, а Арий был проклят, сослан и его учение объявлено ересью. Впрочем, это не прекратило яростной борьбы двух доктрин, и в конце концов Арий сумел добиться реванша. Его возвратили из ссылки, отправив туда Афанасия. Более того, когда император Константин уже перед самой своей смертью наконец-то принял христианство, то окрестил его епископ-арианин. Кстати, Константин решил креститься, лишь чувствуя приближение смерти, не потому, что так долго колебался в отношении христианства, а из-за одного весьма популярного в те времена соображения: если приобщиться к христианской церкви незадолго до кончины, то не успеешь осквернить себя новыми грехами и попадёшь в рай таким же невинным, как и новорождённый младенец!