После этих слов Кассиодор посмотрел в сторону Теодориха, но тот сидел неподвижно, явно о чём-то задумавшись.
Подумаешь, какие-то евреи,недовольно пробурчал Теодат.
Надеюсь, этот глупец получил по заслугам?строго спросил Симмах, не терпевшей ни малейшей несправедливости. Но Кассиодор лишь невозмутимо пожал плечами и снова посмотрел на Теодориха. Наконец король очнулся от задумчивости.
У тебя, кажется, для нас есть ещё одно сообщение?
И намного более важное, чем первое,подтвердил Кассиодор.
Излагай, но постарайся быть покороче.
Его можно изложить в одной фразе: как сообщил прибывший вчера гонец из Византии, император Юстин издал эдикт о полном запрете арианского вероисповедания.
На этот раз присутствующие начали яростно кричать, а кое-кто готов был вскочить со своих мест. Теодорих тоже был вне себя. А Кассиодор, добившись желаемого эффекта, победно посмотрел на Боэция, который успел обменяться с Симмахом скорбными взглядами. Оба в этот момент подумали об одном и том жегонения на ариан в Восточной Римской империи неизбежно вызовут ответные гонения на католиков в Остготском королевстве. Надо было как-то спасать положение, тем более, что Боэций уже успел хорошо изучить Теодориха и ему несложно было догадаться о том, какая мысль в данный момент свербит огромный череп короля. И, прежде чем тот успел открыть рот и произнести хоть что-то, Боэций решительно поднялся с места, воздев правую руку в знак того, что просит слова.
Ты собираешься оправдывать императора Юстина?устремив на него тяжёлый от злобы взгляд, спросил король.
О нет! Я лишь хочу предостеречь тебя от поспешных шагов,спокойно заметил Боэций.Конечно, сейчас ты горишь желанием издать такой же эдикт, но направленный против католиков, однако никогда не стоит поддаваться первому побуждению, хорошенько его не обдумав. Неужели ты хочешь в одно мгновение лишить всякого спокойствия своё королевство? Неужели ты разом обрушишь то здание, которое строил годами?
Ты, кажется, осмеливаешься поучать короля?выкрикнул со своего места Тригвилла.
Я осмеливаюсь дать ему совет, к чему меня обязывает моя нынешняя должность,холодно ответил Боэций.А принять этот совет или отвергнуть...
Говори!хрипло велел Теодорих, повелительным жестом приказывая возмущённым готам замолчать.
Прежде всего стоит проверить достоверность этого известия, а для этого немедленно послать гонцов в Константинополь,сказал Боэций, хотя в глубине души почти не сомневался в реальности такого эдикта и лишь надеялся выиграть время.
Дальше!
А если же всё обстоит именно так, как сообщил нам почтенный Кассиодор, то...Боэций глубоко вздохнул и, прекрасно сознавая, какой опасности подвергает своего друга, не так давно возглавившего римскую католическую церковь, решительно закончил:следует направить ко двору императора делегацию во главе с папой Иоанном. Возможно, ему удастся уговорить Юстина отказаться от преследования ариан. Тем более что сам император уже весьма дряхл и делами империи всё больше начинает заправлять его племянник Юстиниан.
Подобное предложение вызвало новый взрыв возмущения готов, однако Теодорих задумался, а затем перевёл вопросительный взгляд на Кассиодора.
А что ты думаешь по этому поводу?
Я думаю, что с ним следует согласиться,осторожно заметил Кассиодор, и Боэций едва заметно вздохнул.Однако мне кажется, что у королевского референдария Киприана есть какое-то дополнение к тому, что сказал нам первый министр.
Киприан, который прекрасно помнил о своём обещании Кассиодору и с трепетом ждал своего часа, теперь невольно поёжился под множеством устремлённых на него глаз. Трепеща от волнения, он встал со своего места и, опустив глаза, пробормотал:
Да, почтенный Кассиодор, ты прав. Мне действительно пришла в голову одна мысль... Недавно я узнал о знаменитом диспуте, который полтора века назад состоялся между прадедом нашего уважаемого принцепса сената Симмахом и епископом Амвросием Медиоланским. Они спорили о том, какое из двух вероисповеданий, языческое или христианское, является истинным. Тогда победа досталась достославному епископу, и мне подумалось о том, что было бы полезно вновь свести при дворе нашего славного короля двух знаменитых представителей, исповедующих католичество и арианство. Что может быть убедительнее честного спора, в котором, как уверяли древние, рождается истина?
Любой спор лучше всего решать с мечом в руке,не выдержал Конигаст и, обращаясь к королю, добавил:Мынарод воинов, а не философов, так зачем давать этим римлянам лишний повод для торжества?
А почему ты так уверен в торжестве католичества?неожиданно спросил его Кассиодор.Если бы наш великий король согласился провести подобный диспут, то я сам бы взял на себя труд найти такого арианского проповедника, который смог бы убедить в своей правоте даже папу Иоанна. Думаю, что и наш первый министр сможет выставить достойного соперника.
«Так вот откуда исходит эта идея,подумал Боэций, бросая холодный взгляд на Кассиодора.Впрочем, это было очевидно с самого начала. Но зачем ему всё это нужно? Лишний раз доказать превосходство своих готских хозяев над истинными римлянами? Как гнусно всё это выглядит со стороны представителя древнего римского рода... Однако надо ему что-то ответить, тем более что король уже явно утомлён и всё чаще поглядывает на часы».
Действительно, Теодорих в очередной раз посмотрел на большие водяные часыклепсидру, представлявшие собой точную копию тех часов, которые были сделаны под руководством Боэция в качестве подарка бургундскому королю Гундобаду. В своё время они так понравились самому Теодориху, что он пожелал иметь такие же, установив их в зале заседаний королевского совета.
Мне думается, что в подобной ситуации этот диспут будет не совсем уместен, поскольку может накалить страсти при любом исходе,заявил Боэций.И, кроме того, почтенный Кассиодор, я не совсем понимаю, почему ты считаешь меня достаточно компетентным в вопросах богословия...
О, Северин Аниций, а разве можно усомниться в этом, хотя бы раз прочитав твой глубокомысленный трактат, посвящённый проблеме понимания сущности Божественной Троицы?живо возразил Кассиодор и, к немалому изумлению Боэция, проворно извлёк из складок своей тоги небольшой свиток.Неужели ты сам забыл о том, что писал совсем недавно?
Нет, разумеется, Боэций не забыл об этом трактате, в котором он решительно выступал против арианства, доказывая превосходство афанасьевского понимания Троицы. Однако он давал читать своё сочинение только узкому кругу друзей, поэтому не мог понять, откуда Кассиодор добыл ту копию, которой он сейчас потрясал перед Теодорихом. Дело принимало опасный оборотБоэций всегда тщательно скрывал свои антиарианские взгляды.
Хорошо,решительно сказал он.Если наш король соблаговолит приказать, я сумею найти проповедника, хотя мне кажется, что гораздо лучше соединять наши народы самыми прочными на свете узами брака, а не разделять их, устраивая публичное состязание двух вероисповеданий. Кстати, сын нашего почтенного сенатора Альбина недавно обратился ко мне с просьбой, непосредственно касающейся и тебя, великий король, и тебя, Тригвилла,произнося последнюю фразу, Боэций слегка поклонился в их сторону.
А в чём состоит его просьба?немедленно поинтересовался Теодорих, на мгновение забыв о диспуте.
Этот юноша по имени Максимиан увидел на улице города дочь нашего почтенного Тригвиллы.Слово «почтенный» далось Боэцию с немалым трудом, а потому он не удержался от чуть заметной иронии.И влюбился в неё так, как только можно влюбляться, когда тебе всего двадцать лет...
После чего этот юный прохвост явился в мой дом и потребовал встречи с моей дочерью!возопил Тригвилла.
Мой сын не прохвост!грозно заявил Альбин, привставая со своего места.
Они смерили друг друга яростными взглядами, и Боэций поспешил разрядить обстановку, обращаясь прямо к королю:
Подумай, о великий король, насколько сплотит этот брак членов твоего королевского совета, которые не понимают, что этой нелепой враждой лишают счастья своих прекрасных детей!
Тригвилла возмущённо фыркнул, а Альбин с силой сжал кулаки. Однако ни тот, ни другой не сказали ни слова, понимая, что теперь всё зависит только от решения Теодориха. Воцарилось тягостное молчание, во время которого готы и римляне напряжённо переглядывались, а Боэций так и остался стоять возле короля, забыв вернуться на своё место. Наконец Теодор их медленно поднялся.
Через два месяца в столице моего королевства состоится диспут между представителями арианского и католического вероисповедания. Проповедников для этого диспута предоставят от арианначальник моей канцелярии, от католиковмой первый министр. В этот же день дочь герцога Тригвиллы Амалаберга и сын сенатора Альбина Максимиан станут мужем и женой в соответствии с обрядами победившего вероучения. Королевский совет окончен.
Случайно получилось так, что на выходе из зала Боэций столкнулся с Кассиодором. Обоим патрициям слишком многое хотелось сказать друг другу, но они лишь молча обменялись гневными взглядами, прекрасно сознавая, что теперь между ними началась борьба не на жизнь, а на смерть.
Глава 5. «ПРЕЛЕСТНАЯ НАДМЕННОСТЬ»
Узнав от отца о том, насколько успешно Боэций выполнил его просьбу, Максимиан поначалу не мог поверить своим ушам. Через два месяца состоится его свадьба и эта надменная готская принцесса станет его женой! Было от чего впасть в изумление. Юный поэт не находил себе места, пока наконец не решился отправиться к первому министру, чтобы выразить ему свою благодарность. Однако Боэция не оказалось дома, и тогда Максимиан, подумав о том, что уж теперь-то Тригвилла не посмеет отказать ему в свидании со своей дочерью, направился в дом готского герцога.
И, действительно, на этот раз слуги тут же открыли ему ворота и впустили во двор. Максимиан медлил, волнуясь от предстоящей встречи. Как поведёт себя Амалаберга и что он должен будет сказать ей в первую очередь? Выразить свою радость и любовь? Но если она совсем этому не рада и не испытывает к нему ни малейшей симпатии? Вести себя сдержанно и скромно? Но этому помешает его собственный темперамент и неумеренный восторг от одной только мысли о предстоящей свадьбе. Опустив голову и размышляя об этом, Максимиан несколько раз обошёл мраморный фонтан, изображавший трёх речных наяд, а когда наконец решился и направился к парадной лестнице, то вдруг столкнулся с самой Амалабергой, которая в окружении двух служанок спускалась ему навстречу.
И снова он был настолько поражён её надменной красотой, что замер на нижних ступенях лестницы, беспомощно прижав левую руку к груди словно бы для того, чтобы сдержать бешеный стук сердца. Амалаберге недавно исполнилось восемнадцать лет. Она была высокой и гибкой блондинкой с великолепными карими глазами, в которых не отражалось ничего, кроме презрения и надменности. Впрочем, совершенной красавицей она могла показаться только влюблённому поэту, а любой другой непредубеждённый ценитель женской красоты непременно отметил бы и крупный нос, и чересчур густые и чёрные, почти мужские брови, слегка сросшиеся на переносице. Но свежий и здоровый цвет лица многое искупал. Словом, Амалаберга, хотя и не полностью соответствовала классическим римским эталонам красоты, была, несомненно, девушкой очень эффектной и привлекательной. Как и большинство знатных готских женщин, она предпочитала одеваться в римскую одежду, в то время как готы-мужчины так и не смогли привыкнуть к тогам и туникам, не желая расставаться со штанами и куртками. Сейчас она была одета в фиолетовую столу, обшитую по подолу серебристой плиссированной оборкой, называемой «инстита», и изящные башмачки из цветной кожи, украшенные драгоценными камнями. Многие женщины, чтобы придать стройность своей фигуре, стягивали тунику под грудью специальной повязкой и обматывали талию куском специальной ткани на манер корсета. Но Амалаберге не было необходимости прибегать к подобным ухищрениям, с её фигуры можно было ваять статую Венеры.
При виде Максимиана полные алые губы Амалаберги мгновенно подёрнулись непередаваемо горделивой усмешкой. И только благодаря этой усмешке он понял, что она его узнала, но прошла мимо с таким видом, словно он был прислугой.
Четыре носильщика мгновенно поднесли паланкин. Максимиан, прислонившись к широким перилам лестницы, растерянно наблюдал за тем, как она садится внутрь. Ничего себе встреча между будущей женой и будущим мужем! Сорвавшись с места, он подбежал к носилкам и взволнованно воскликнул:
Подожди! Я пришёл сюда лишь для того, чтобы повидать тебя...
Ты меня уже повидал, чего же тебе ещё надо?
Впервые он услышал её голос и поразился его низкому, чуть-чуть хрипловатому, но зато такому обольстительному тембру. От одной мысли о том, как этот голос будет стонать во время яростного столкновения их обнажённых тел, как эти надменные губы будут раскрываться навстречу его неистовым поцелуям, Максимиана мгновенно охватила сладострастная истома. Он положил руку на край паланкина и, пытаясь перехватить взгляд Амалаберги своим затуманенным взором, произнёс:
Куда ты направляешься, драгоценная? Позволь мне сопровождать тебя!
А если я еду на встречу со своим возлюбленным?
От одного этого вопроса у него перехватило дыхание. До Максимиана и раньше доходили рассказы о том, насколько успешно готские женщины переняли свободные нравы своих римских соперниц. Но услышать подобное из уст той, которой он был готов поклоняться и которую, ещё и сам до конца не веря в это, уже называл про себя женой, было как обжигающий удар плети. И хотя римский патриций Максимиан никогда не испытывал таких ударов, он почему-то подумал именно об этом и даже схватился рукой за мгновенно вспыхнувшие щёки. Амалаберга с насмешкой взирала на то, как он меняется в лице, и явно ждала ответа.
«Она то ли испытывает меня, то ли просто издевается надо мной,подумал он.Но зачем? И откуда такое злорадство?»
Ты меня задерживаешь!видя, что он продолжает молчать, нетерпеливо произнесла Амалаберга.
Я... я хотел спросить...неуверенно пробормотал он.Ты уже знаешь о решении нашего короля?
Знаю, мне сказал об этом отец. И что дальше?
Как? Ты знаешь, что через два месяца я стану твоим мужем, а ведёшь себя так, словно я надоевший и назойливый поклонник?невольно возмутился Максимиан.
А ты надеешься, что если я стану твоей женой, то ты дождёшься другого обращения?
Нет, от этой надменности можно потерять рассудок! Ещё никогда в жизни Максимиан не сталкивался с подобным обращением и поэтому вдруг почувствовал злые уколы самолюбия.
Да,сказал он и на этот раз покраснел от гнева,надеюсь и клянусь всеми святыми апостолами, что ты будешь обращаться со мной совсем по-другому!
Амалаберга презрительно усмехнулась и что-то сказала носильщикам на готском языке. Максимиан немного знал этот язык, поэтому понял, что она приказала им трогаться в путь, и снова почувствовал мгновенную слабость. Ему ужасно не хотелось расставаться с этой удивительной девушкой, хотя она и ведёт себя с ним так дерзко.
Подожди минутку!снова взмолился он, преграждая путь паланкину, перед которым уже открывали ворота.
Не задерживай меня, иначе я могу пропустить первый заезд!раздражённо сказала Амалаберга, и Максимиан мгновенно и облегчённо вздохнул.
Так ты едешь в цирк, о божественная? Позволь же мне сопровождать тебя!
В моём паланкине нет для тебя места... Но если ты хочешь меня сопровождать, то я позволяю тебе бежать следом!Амалаберга ядовито улыбнулась и задёрнула занавес.
Паланкин тронулся, раздражённый Максимиан вышел из ворот, а затем остановился и яростно посмотрел вслед быстро удалявшимся носильщикам. Проклятье! Она, разумеется, нарочно приказала им двигаться как можно быстрее, но он не доставит ей этого удовольствия и не побежит за ней. Напрасно он вышел из дома пешком и даже не захватил с собой ни одного раба. Если теперь послать за собственными носилками кого-нибудь из уличных мальчишек, то он потеряет слишком много времени. А ему так необходимо прибыть в цирк как можно быстрее, чтобы занять место рядом с Амалабергой!
Приветствую тебя, дружище! Чем это ты так озабочен?
Максимиан поднял голову и вскрикнул от радости. Из остановившейся рядом колесницы выглянула насмешливая физиономия Корнелия Виринала. Они дружили ещё с детских лет и совсем недавно вместе предавались необузданным развлечениям молодости, проводя ночи в пирах с гетерами. Корнелий Виринал был остроумным и циничным юношей, а потому считал себя просто обязанным опекать и наставлять намного более стеснительного Максимиана. Кроме того, он являлся сыном богатого римского всадника Луция Виринала и знаменитым щёголем, позволявшим себе носить лицернпарадный плащ, покрывавший оба плеча и застёгиваемый на горле золотой фибулой. Такой плащ, затканный серебром и золотом, стоил настолько дорого, что обычно делался весьма коротким, не достигая даже колен. Лицерн Виринала доходил ему до щиколоток!