Коль скоро Михаил не командовал, то стоял на холме в окружении своих и чужих штабных, заложив руки за спину, и смотрел вниз с видом обречённого. Ничего он уже не мог поправить. Если его ребята собьются, совершат оплошность, там же, на месте, некому будет быстро переменить решение, отдать новый приказ, удачным манёвром затушевать досадный промах... Император своим присутствием только вгонит солдат в робость. Усугубит провал.
Но нет, отыграли как по ногам. На бледные щёки Воронцова вернулся румянец. Губы сложились в едва приметную усмешку. А когда принесли результаты стрельб, то совсем заулыбался генерал, поднял руку в неуставном движении, протёр платком лоб.
Лучше всех отстрелялись его егеря. А гренадеры удержали не любимую всеми континентальными войсками одну линию атаки. Европейские армии предпочитали наступать колоннами. Прямой строй их смущал. Тут королиангличане. Оказалось, что и наши не лаптем щи хлебали. Сохранили линию в абсолютном порядке, не сбившись с шага на переходе в полмили. А потом по сигналу дивизионных генералов пошли в атаку. Холодную. Штыковую. На которую граф убил столько времени. Жальманёвры. Всё понарошку. А то положили бы во чистом поле союзников. Не должно армии терпеть возле себя вооружённых людей в чужой форме.
Блестяще, Майкл!Веллингтон поднимался на холм, чуть запыхавшись.Я играл за пруссаков и потому побит. Не жалко. Но ваши! Хотел бы я иметь таких солдат в Испании.
Итоги манёвров подводились не в связи с победой или поражением по сценарию. Значение имела точность исполнения команд. Скорость движения. Боевые навыки. В этом британцы всегда надеялись быть первыми. И редко обманывались. Это пруссаки с австрийцами вечно спят.
Стали считать.
Ничего, ничего,подбадривал себя Артур.Идём голова к голове. Сколько времени вам понадобилось на форсирование реки? Час двадцать? Не может быть! А сколько переправилось? Всё?
Он уже чувствовал, что его люди отстают. Несильно, но отстают. И злился. И смеялся. И был готов наорать на Майкла: отчего у того солдаты двужильные?
Поздравляю,хмурясь, протянул руку.Ну да ладно. Вам эта победа нужнее, чем мне. Будем надеяться, ваш государь заметит и оценит выучку войск.
Государь заметил. И оценил. Неуставную атаку «юринь». Варварский способ переправы, когда всадник, чтобы облегчить коня, сам соскальзывал в воду и плыл рядом. А ещё ту неуловимую вольность, с которой держались младшие и старшие чины. Неизменное офицерское «вы» и неумение рядового застывать столбом при малейшем окрике. Всё это император видел и хмурился. А когда манёвры подошли к концу, не поднялся на холм, чтобы выразить своё удовольствие. Сел на подведённую лошадь. Ускакал в Париж, где должен был состояться парад. Солдатам туда ещё часа три топать.
Майкл, я минутами не понимаю вашего государя,обиженно бросил Веллингтон.Ему не понравилось?
Воронцов только развёл руками.
Его величество больше ценит плац.
Тогда и ваши, и мои части в заднице,огрызнулся герцог.Австрийцы и пруссаки придерживали своих. Щадили для дальнейшего. Вон они уже перестраиваются и поворачивают с поля. А я бы хотел дать людям часок отдохнуть.
Воронцов бы тоже этого хотел. Но где там? Нужно было выводить полки на дорогу и маршем двигаться к столице, на ходу снимая с телег и переодеваясь в парадную форму. Между тем немецкие союзники выглядели куда приличнее русских. Да и посвежее. Они явились к началу аллеи Елисейских полей на час раньше отряжённых для парада воронцовских полков. И стояли там, недовольно переминаясь с ноги на ногу. Русских встретили презрительным гулом.
Вы плетётесь, как черепахи,рассерженным шёпотом передал Михаилу Семёновичу мнение императора подскакавший к нему адъютант Соломка.Государь уже успел принять ванну и переодеться. А вы только показались. Полный конфуз.
Граф снова спал с лица. Усталый, пропылённый, на взмыленной лошади, он выглядел не лучшим образом. И ему неприятно было явиться в таком виде перед царём. Тем более что тот пылал праведным гневом.
Что за шаг у ваших людей?приветливое лицо Александра исказилось раздражением.Вы не понимаете, что позорите меня перед союзниками?
«Он хоть знает, что мы выиграли манёвры?»возмутился в душе Воронцов.
Отвечайте, когда вас спрашивают!воскликнул государь.Каков вид!
Михаил Семёнович почувствовал, что вот-вот сорвётся. Возле него стояли собственные штабные офицеры. Со всех сторон их окружали чужие, приметно ухмыляющиеся лица. Император распекал командующего при союзниках, как мальчишку флигель-адъютанта.
Ваши люди способны сорвать любой праздник! Где вы выучились такому шагу?
Воронцов ощутил, что его голова, пылавшая огнём, стала вдруг ледяной.
Этим шагом, ваше величество, мы дошли до Парижа.
В горле у государя булькнуло. Сразу стало заметно, что он похож на покойного отца, несмотря на нежное лицо и самые изысканные манеры.
Теперь понятно, почему вы тащились сюда два с половиной года,бросил Александр Павлович по-русски, так чтобы слышал один граф. И, обернувшись к высоким сторонам союзного командования, продолжал по-французски:Прошу прощения, господа, за нерасторопность моих подданных. Обещаю к следующим манёврам вышколить их хорошенько.
Австрийский император Франц I, длинный, флегматичный, с бледным лицом, тронутым рябью, протянул:
Англичане, очевидно, тоже не спешат?
Александр Павлович довольно улыбнулся.
Если страна не вступает в союз монархов, армия заметно теряет. Я вижу в этом руку Провидения. Жаль, что оплошность моих войск сделала недостойным моё присутствие в вашем блестящем обществе.
Михаил Семёнович почувствовал, что прокусил себе губу. Рот мгновенно наполнился кровью.
Не стоит сокрушаться, ваше величество,подал голос прусский король Фридрих-Вильгельм.Ваша армия всегда демонстрировала самую высокую доблесть. Да и на прошлых манёврах в Вертю она отличилась отменной выправкой.
Император одарил родственника тёплым взглядом.
Всем лучшим в моей армии я обязан немцам. Видите, что может произойти с самыми лучшими частями, если их передать в руки несведущего командира.
Воронцов не сразу понял, что это о нём. А поняв, чуть не подскочил от обиды. Его людисамые лучшие! Он отличный командир! Теперь можно было кричать об этом на каждом перекрёстке. Ни одна душа не поверит. Опоздание на парад изобличало их с головой.
Тем временем войска запрудили главную аллею Елисейских Полей. Государи и свита занимали середину площади Людовика XV. Солдаты сжатыми колоннами по 30 человек в строю двигались перед ними в течение двух часов. Русские шли под «Марш Преображенского полка». Сначала пехота. За ней тянулся артиллерийский обоз. Следомдрагунские и кирасирские полкипо пятнадцати всадников в каждой линии. Их кованые нагрудники отражали солнечные лучи, слепя публику. Охрану несли лейб-казаки, оцепившие весь периметр.
По окончании парада Михаил Семёнович задержался на деревянной трибуне, увитой виноградными лозами.
Осмелюсь спросить, довольно ли ваше императорское величество показанными на манёврах навыками, обмундированием войск и качеством кавалерийских лошадей?
Воронцов чувствовал, что ему не удаётся сдержать ни усмешки, ни укора в голосе.
Император повернул к нему бледное, исполненное спокойствия лицо и на полном серьёзе сообщил:
Ваши люди плохо тянут носок. Это создаёт неуместный сбой в линии, согласно которой глаза наблюдателя скользят от стремян кавалеристов к поднятой в марше ноге пехотинца. Следует выше вскидывать сапог. И, граф, голубчик, отчего у всех лошадей стремена на разном уровне?
Оттого, что у людей ноги разной длинны,не понял претензии Воронцов.
Но ведь это парад,изумился государь.Люди могут и потерпеть временное неудобство. Заметьте, как ровно смотрятся все полосы движения у наших союзников: стремена, чепраки, сёдлавсе в одну линию. Это создаёт ритм.
«Люди могут и потерпеть,кивнул своим мыслям Михаил.Плохо, когда им приходится терпеть постоянно».
Ваше величество не хочет узнать результаты манёвров?осведомился он вслух.
Позже,бросил император.Всё, что нужно, я уже увидел.
Глава 5ПРЕДЛОЖЕНИЕ
Государь пробыл в Париже ещё несколько дней. Воронцову приходилось мелькать в свите. Но более ни слова о судьбе корпуса между ними не было сказано. Войска готовились к выходу. Михаил, как бы внутренне ни боялся за их судьбу, заполнил все необходимые бумаги. Представления на офицеров к чинам и наградам за службу. Перечитал, сжал в кулаке перопереломилось. Стал трясти измазанными пальцами, заляпал зелёное сукно стола.
Бог мой! Да дадут ли его людям хоть что-нибудь? Если он в немилости, то и им достанется на орехи? Впервые испытал нечто похожее на раскаяние. Ему надо было настоять на своём. Настоял. Сыт теперь? А подчинённым куда деваться? Если многих из офицеров уволят, на что они станут жить? Ни у кого за душой тридцати тысяч нет. Выходит, граф думал только о себе? Подставлял сослуживцев. А они были ему преданы. Любили.
Чуть не завыл. С трудом взял себя в руки. Он считает, что корпус в прекрасном состоянии. Потрудившиеся для этого генералы, штаб- и обер-офицеры и даже нижние чины заслуживают поощрения. Так и написал государю. Перечислил для каждого ту награду, которую бы дал сам. Для себя ничего не просил. Почёл неуместным.
Сгрыз почти до середины второе перо. Что на него нашло? Всегда любил держать письменные принадлежности в порядке. Отдал переписчику. Беловик завизировал и переслал на высочайшее имя для апробации. Глянул на себя в зеркало. Весь рот в чернилах. Не стоило перья есть. До самого отъезда императора из Парижа ответа он не дождался. Александр Павлович ему едва кивал. Томил нетерпением. Дурная манерасмотреть, как другой человек изводится. Из Парижа государь отправлялся в Гаагу, объясняться с нидерландской роднёй. Их ждало горькое разочарование. А вместе с нимиэмигрантов-французов. Те с горя даже, по слухам, готовили покушение на августейшего обманщика. Поэтому меры безопасности как на французской, так и на бельгийской стороне были усилены. Ровно через неделю из Гааги в штаб пришёл пакет на имя командующего. По увесистости сразу понял: оно. Приговор. Не ему одному. Всем. Распечатал. Принялся вынимать, сортировать бумаги. Казначеев хотел помочь. Начальник остановил его жестом.
Выйди.
Редко граф употреблял такие простые слова. Обычно: «Благоволите покинуть кабинет». Это если сердился. А если всё в порядке: «Друг мой, ступайте. Мне, право, нужно одному».
Казначеев вышел, притворил дверь, но далеко не подался. Мало ли что?
К пакету прилагалось письмо государя, полное любезностей, скользких, как паркет. Ни слова упрёка за парад. Ни слова поздравлений с успехом на манёврах. Самая сухая благодарность за командование корпусом и наградаСвятой Владимирне самый первый из наших орденов. Скорее статский. Его давали чиновникам, совершившим нечто эдакое. Например, замену гусиных перьев павлиньими. Явная немилость. Завтра же о наградах напечатают в газетах. Кровь бросилась графу в лицо. Его будто по щекам отхлестали красно-чёрными орденскими ленточками.
Однако далее всё выглядело пристойно. Производства, о которых он просил для своих подчинённых, были удовлетворены. Строка в строку. Награды по его собственноручному списку. От сердца отлегло. Не подвёл людей. Не станут поминать его злом. И тут же пришла мысль, что подобным диссонансом между его пожалованием и наградами офицерам государь подчёркивает свой гнев на одного командующего.
Михаил бросил бумаги на стол. С силой потёр лицо ладонями. Больно. Он был честолюбив. Всегда хотелось, чтобы старание отмечали подобающим образом. А ему, как подачки, кидали то Святую Айну, то Владимира. Хорошие ордена. Да не по поднятой ноше.
Командующий подошёл к окну. Впился пальцами в мраморный подоконник. Только когда под ногтями появился бурый ободок крови, отпустил. Его услуги не нужны. Им не дорожат. Так следует понимать подобное отношение. Собаке кость.
Вернулся к столу. Взял лист гербовой бумаги. Остро отточил перо и быстро начертал поперёк страницы: «Прошу удовлетворить моё настоятельное ходатайство об отставке». Унял дрожь в руках. Скомкал лист. Переписал набело. Трудно служить через силу. Трудно угождать невнятным прихотям. Девятнадцать лет он, Михаил Воронцов, отдал армии. Теперь будет вольной птицей.
Подписал. Аж самому страшно стало. Как жить? Уже не мальчик. Лучшее время ушло. Не работать не умеет. Устроить свою судьбу по-иному оказалось труднее, чем он думал. Закручинился. Решил выпить чаю и написать отцу. Всё-то старик на своём веку видел. Помнил крутые перемены. Любил сына. Может, утешит?
Только взялся за колокольчик, заметил последнюю бумажку. За печатями Собственной Его Императорского Величества походной Канцелярии. Раскрыл. Пробежал глазами. Ещё больше подурнело. Корпус не сохранят? Ещё раз перечёл. Не поверил. Такого удара даже он не ожидал. Думал, части выведут в Россию, поставят на квартиры. Пусть не в центральных губерниях, не в лучших, так хоть в Бессарабии, во 2-й армии у Сабанеева. Старый друг пожалеет его людей. Или на Кавказ к Ермолову, и там не пропадут. Он столько вложил в эти войска! Неужели нельзя оставить их вместе?
Дочитал до конца. В глазах замелькали пёстрые точки: «Раскассировать поротно». Ещё бы по человеку перебрали! Так вот где она, главная немилость. Не во Владимире. Не в противопоставлении его наград и офицерских. В этом бестрепетном отношении к его людям. Нет и не будет в России такой военной единицы, как корпус графа Воронцова. С их неуместной грамотностью. С солдатским «вы». С атаками «юринь». И с непоротыми задницами. Никому они такие не нужны. Рылом не вышли для Царствия Небесного.
Никогда Казначеев не видел, чтобы начальник пулей вылетал из кабинета. Нёсся на улицу, ничего вокруг себя не замечая. Прыгал в коляску и на вопрос кучера, куда его сиятельство везти, гаркал:
На хер!!!
У решётки сада Тюильри Воронцов бросил коляску. А сам пошёл пешком. Прохожие оборачивались ему в спину. Слишком не вязалась его роскошная форма с отсутствием экипажа и эскорта. Бог мой! Какое сопровождение? Граф готов был сквозь землю провалиться, только бы не оставаться на глазах у своих штабных. Как его мотало! За что? За что? Разве они плохи? Чем заслужили такую немилость?
Его корпус, быть может, самый боеспособный в армии, будет перебран по костям, как тело в анатомическом театре. Порвутся связи, налаженная служба, многие, подобно ему, оскорбятся и выйдут в отставку. Он подбирал офицеров по одному. Почти всех солдат знал в лицо, а многих по имени. Мог сказать, у кого какие награды и за что получены. А его штабной аппарат? Ведь их можно пересаживать в любую губернию и управлять хоть бы и гражданской частью!
Граф шёл куда глаза глядят. Миновал бульвар самых модных и дорогих магазинов, какие-то тополиные аллеи и глубокие рукотворные овраги, за которыми открывались не то пустоши, не то поляны с множеством кустов, сетью тропинок и кое-где разбросанных цветников. Было ясно, что эта часть города ещё не обустроена. Здесь открывался простор для гуляющей на лоне природы публики.
Воронцов брёл, не разбирая дороги, часто меняя направление и имея вид человека, совершенно лишённого цели. Единственным его желанием было чуть успокоиться при ходьбе. Что с ним теперь будет? Если государь удовлетворит его просьбу об отставке, чего и следует ожидать, куда он пойдёт? Он ничего не умеет и ни на что не годен, кроме службы. Это называется: выжать из лимона сок и выбросить кожуру. Его многие осудят за резкий шаг. Может быть, надо покориться, принять царский гнев, как принимал милость? Михаил не мог на это пойти. В его лице был оскорблён весь корпус, который ни при каких винахмнимых или действительныхне заслуживал такого отношения.
К счастью, граф не имел привычки размахивать руками и разговаривать сам с собой. А то бы он криком кричал на весь пустырь. Вернее, поле. Вернее сквер. Да, чёрт возьми, что у них тут такое? Обозвали кучу запутанных тропинок Элевсином и рады!
И тут Михаил Семёнович нос к носу столкнулся с Лизой. Буквально налетел на неё, так что девушка едва успела отскочить в сторону. Она ойкнула от неожиданности, хотела что-то сказать, подняла глаза и замолчала.
Ваше сиятельство? Это вы? Что-то случилось?
Это ещё почему?буркнул граф, не испытывая от встречи ни малейшей радости.Почему что-то должно случиться?