Воронцов боялся поверить услышанному. Сколько раз за любезными оборотами крылось самое отъявленное недоброжелательство!
Ваше сердце и ваш слух отравлены недоверием,ласково упрекнул его Александр Павлович.Вы поминутно ждёте подвоха. А между тем, если я прежде не всегда поступал милостиво по отношению к вам, то любое действие монарха продиктовано дюжиной причин, большей частью остающихся в тени. Вам кажется обидой то, что на моём постуединственным выходом из сложившейся ситуации. Поймите и простите меня.
Михаил Семёнович встал, потому что при таких словах императора не полагалось сидеть.
Ваше величество, не должны извиняться.
Должен,кротко остановил его царь.Сядьте же вы, наконец. Я всегда уважал вашего батюшку. И всегда питал надежду, что сын такого выдающегося дипломата станет незаурядным полководцем. Вы неизменно её оправдывали. Но подумайте, что было бы, если бы я удовлетворил просьбу Бернадота и вверил вам русский корпус в Дании? Да, Винценгероде глуп, но он получал приказы от меня. Вы же, займи его место, сочли бы себя обязанным шведскому кронпринцу. Как ныне обязаны Веллингтону. Разве это даёт свободу рук?
Ваше величество сомневается в моей верности?оскорбился Воронцов.Разве я дал повод думать, что могу исполнять чьи-либо иные приказы, кроме ваших?
Однако согласитесь, вы в щекотливом положении.
«А кто меня в него поставил?»внутренне возмутился граф.
Вас поставил в него ваш друг герцог Веллингтон,без труда угадав ход его мыслей, отозвался государь.И не без умысла, полагаю. Я могу хотеть видеть человека на той или иной должности или не видеть на ней. И это вовсе не будет объясняться моей немилостью. Тысячи веских причин побуждают нас делать выбор. Выбор в вашу пользу всегда происходит помимо моей воли. Мне это досадно. А вас должно настораживать. Возможно, те, кого вы считаете друзьями, лишь пытаются использовать вас, а потом подставить под удар.
Михаил не понимал, чего от него хотят. Признания, что люди, годами помогавшие ему, плохи?
Герцог Веллингтон никогда не понуждал меня делать ничего противного интересам вашего величества.
Император выдержал паузу.
А откуда вам, господин граф, могут быть известны интересы моего величества?
Этим он сразу продемонстрировал дистанцию между ними. Воронцову показалось, что его одним жестом отодвинули от стола к двери. Государь не ожидал, что собеседник найдётся.
Полагаю, они ни в чём не противоположны интересам России.
Александр сухо усмехнулся.
А кто дал вам право судить об интересах России, генерал?
«А кто лишал меня этого права?»мысленно огрызнулся Воронцов.
Император поймал его взгляд на своём мундире и поморщился. Никто из них не понимает! Даже самые умные. Александр Павлович сшил себе прусскую и австрийскую форму, чтобы сделать приятное союзникам и ещё больше привязать их сердца. Помнится, в 1815 году, здесь в Париже, они с императором Францем и королём Фридрихом Вильгельмом вообще обменялись свитами, адъютантами и штабами, чтобы всем продемонстрировать сердечное согласие. Русские вознегодовали. По какому трагическому стечению обстоятельств то, что приводит в восторг союзников, ненавистно его собственным подданным?
Есть вещи, господин генерал,задумчиво произнёс Александр,рассуждение о которых не входит в компетенцию нижестоящих. Поскольку они не знакомы со всеми обстоятельствами и не могут судить с должной основательностью. Я вам это докажу.
Воронцов сделал внимательное лицо, хотя в душе больше всего хотел прекратить разговор, казавшийся ему беспредметным.
Вы всё ещё обижаетесь на меня за то, что четыре года назад я перевёл вас в Польшу под командование Ермолова. Но это был единственный способ доказать вашим общим злопыхателям, что вы не враги, не соперники друг другу, и помешать интриганам стравливать вас.
Теперь выходило, что император, оскорбивший тогда обоих горше некуда,их с Ермоловым благодетель!
Напрасно вы усмехаетесь,качнул головой Александр.Сие было заботой не только о вас с Алексеем Петровичем. Вы оба стали в тот момент так любимы войсками, что предложение графа Аракчеева сделать одного из вас министром породило род раскола среди офицеров. Одни были за вас, другие за Ермолова. Допустимо ли такое? Полезно ли для армии?
Михаил Семёнович скрепя сердце вынужден был согласиться. Да, вредно. Оскорблённое самолюбие тут ни при чём. Но они с Ермоловым только тогда и поняли, что их стравливают, когда одного подчинили другому. И сделал это государь.
Кто мог знать, что они станут друзьями? А в тот момент казалось, вот-вот вцепятся друг другу в глотки. Тем более что до каждого сторонним путём непрошеные доброхоты довели текст письма Аракчеева к императору, где давалась характеристика обоим: «Назначение Ермолова стало бы для многих катастрофой. Он начнёт с того, что со всеми передерётся. Но ум, твёрдость и бескорыстие говорят в его пользу. Что касается Воронцова, то производству сего молодого генерала возрадовались бы все. Связи, богатство, любезность много значат в обществе. Но Ваше Величество вскоре усмотрели бы в нём недостаток энергии и бережливости. Он более светский человек, чем слуга царю».
Было от чего взбеситься! Это он-то, Воронцов, недеятелен и ленив? И вот на тебе. Назначение командиром 12-й дивизии в корпусе Ермолова в Польше. Михаил принял приказ стоически. Хотя провожали его к новому месту службы, как хоронили. Ермолова описывалигвозди в гроб забивали. Зверь. Крикун. Варвар. Невежа. Как-то ещё в Молдавии вырезали казачий разъезд. А командир проспал. Так Ермолов бил его перед строем ногами, насилу уняли. Грозился по шею закопать в землю и бросить тут туркам на угощение. Вот каков человек!
Михаил внутренне сжимался. Он с его кротостью был способен, как работящая падчерица из сказки, помириться с Бабой Ягой. Да вот захочет ли новый командир принять его услуги? Может, станет сживать со свету?
В штабах со смеху подыхали, глядя на такую комедию. Если бы Ермолова подчинили Воронцову, последний бы по мягкости не тронул злого кобеля. Даже уважение показал и приласкал, понимая, какая им обоим выпала гнилая стезяцапать друг друга за пятки. Но вышло наоборот, и от Алексея Петровича, этого тигра с насупленными бровями, ждали над соперником разных каверз и издевательство. Заключали пари: с порога тот начнёт бесноваться или выждет первой оплошности, чтобы ударить повернее.
Не дождались. Воронцов прибыл в Вильно и, собравшись в кулак, отправился доложиться командующему. А тот как раз имел встречу с союзниками. Пруссаки стояли по границе Польши с другой стороны, и взаимные визиты считались в порядке вещей. У Ермолова расшаркивался полковник Рёдер, адъютант Блюхера. А с ним с десяток штабных. Михаилу Семёновичу показали, где подождать, и он встал у стены. Рёдер задвинул пышную фразу в стиле союзнических тостов в Париже: мол, счастлив успехам совместного оружия, Бог благословил столь вовремя созданный альянс, ему, и ничему другому, Европа обязана избавлению от Наполеона, et cetera.
Ермолов смотрел, смотрел, слушал, слушал. А потом вполголоса, только для своих, произнёс:
А не пошёл бы ты, батенька, на...
Пруссак захлебнулся. Вопросительно уставился на переводчиков. Те не знали, что и сказать. В это время Воронцов, весьма позабавленный сценой, отлепился от стены и подал голос:
Господин генерал-лейтенант говорит, что рад приветствовать в вашем лице победоносную прусскую армию, ни разу не отступавшую перед Бонапартом. Высоко державшую знамя нашей боевой дружбы, поднятое ещё при Аустерлице. И оказывавшую нам поддержку в самые трудные времена, когда общий враг сжёг Москву.
Комизм ситуации состоял в том, что пруссаки, разбитые Наполеоном, вынуждены были стать его союзниками и, предав прежний альянс, участвовать в походе на Россию. Слова, сказанные Воронцовым, звучали так вежливо, что адъютант Блюхера не знал, издеваются над ним или льстят из самых дружеских соображений. Зато остальные прекрасно понимали, что брошенная Ермоловым грубость лишь по форме стала своей противоположностью, а по сути приобрела ещё большую оскорбительность.
Командующий подмигнул своим. Принял игру. И снова как бы невзначай обронил:
Имел вас мой дед в Семилетнюю войну. Потом я, грешный, пока гнал до Березины. Надо будет, и ещё отымеем. Так за боевое взаимодействие!
Адъютант глазами хлоп-хлоп. Наши стоят, от смеха давятся. Михаил Семёнович с невозмутимым видом переводит суть сказанного:
Его высокопревосходительство подчёркивает, что братская любовь скрепила наши сердца ещё во времена Фридриха Великого. И позднее, когда ваши доблестные войска показывали нам дорогу, по пятам преследуя солдат Бонапарта от Москвы до западных границ. В дальнейшем же соединение наших армий оказалось столь глубоким, что трудно передать всю полноту нашего удовольствия.
Так продолжалось ещё несколько минут, потом союзные представители удалились, сбитые с толку. Едва дверь за Рёдером закрылась, Ермолов махнул рукой красным от сдерживаемого смеха офицерам.
Вольно. Ржите, жеребцы! Ну, граф, ну, позабавил. Давно так легко не было. Кажется, всё сказал. Прямо в глаза. Что за счастье!
Затем, отослав штабных, он пригласил Михаила Семёновича к себе в кабинет. Предложил сесть. Позволил рассматривать себя сколько влезет. Был он грузен, шея короткая, седоватые волосы стояли вокруг головы торчком, как грива. Острый, вызывающий прищур глаз. Несмотря на явную браваду, насторожен и хитёр. Может задавить лапой. А может оставить на потом. Пока сыт.
Я о твоих подвигах наслышан,рыкнул Алексей Петрович.Небось, держишь обиду, что в команду ко мне попал? Думаешь, сгною? Зверь Ермолов. Страшилище на всю армию. Правильно думаешь, таков я и есть. Угодно принять меня командиромбудем служить. Нет, воля вашаот меня выйдут одни слёзы. Ни связи, ни заступничество вам не помогут.
Воронцов дождался, пока командующий замолчит, и ответил в тон, так же твёрдо:
Вы, Алексей Петрович, старше меня и служить начали много раньше. Потому не могу считать за бесчестье быть под вашей командой. В армии я никогда на связи своей семьи не опирался. Угодно вам иметь в подчинении генерала, к которому после каждой вашей грозной выходки станут бегать обиженные?будем работать. Нет, воля ваша. Я приказов не обсуждаю, но и в бараний рог себя согнуть не дам.
Ермолов рассмеялся. Протянул руку.
Вы мне нравитесь,бросил отрывисто.Как вы это лихо при Краоне... Жаль, жаль. Трус Блюхер! Ещё там бы с Бонапартом разделались.Он пожевал оттопыренными губами.Даже не знаю, хватило бы у меня пороху вот так, без приказа, заменить командующего.
Ермолов подошёл к бюро, щёлкнул выдвижной крышкой, извлёк какой-то листок.
Тогда вами все гордились. Многие хотели иметь ваш портрет. Без высочайшего соизволения было гравировано, по образчику, который хранился у покойного Марина, поэта. И я, старый дурак, тоже взял в виде фронды. Знай наших.
Михаил Семёнович был тронут. Он знал историю с изображением. Но сам не видел. Теперь вот только и довелось. Из рук соперника. Действительно, с маленького акварельного портрета, который лет десять назад подарил Марину по дружбе.
Кто бы мог предположить, что нас вот так лбами друг к дружке поставят?раздумчиво проговорил Ермолов.Дело чести нашей, батюшка, удержаться от ссор. Я, сударь мой, не хочу давать ни двору, ни свитским комедию наших честолюбий. Человек я жёсткий. Но не злодей. Примите, каков есть.
Воронцов принял. А что оставалось делать? Вскоре они сошлись. Абсолютно разные. Во всём противоположные. И крепко пришедшиеся друг другу по сердцу. Прослужили вместе год. Расставались со слезами. Михаил уходил командующим оккупационного корпуса. Знатное повышение. Ермолов на Кавказ. То ли взлёт. То ли немилость. Там целая армия. Но уж больно далеко от столиц... Видно, не оправдал Алексей Петрович высочайшего доверия. Всё сделал на зло. Полюбил врага. Совсем по-христиански. На такой оборот ни в штабах, ни при дворе не рассчитывали.
Теперь, слушая государя, Михаил Семёнович должен был сделать вывод, что они с Ермоловым кругом не правы. Барахтались в мелком самолюбии. А император тем временам «радел за армию». Но познавай дерево по плодам. А плоды были горьки.
Ваше императорское величество,дрогнувшим голосом произнёс Воронцов.Если я в чём-то провинился, умоляю, скажите прямо и дайте возможность оправдаться. Я ничего не скрываю. Мой корпусмоя защита. Состояние людей, их выучка, довольствиеединственные мои рекомендации. Если они угодны вашему величеству, я буду оправдан в ваших глазах и во мнении света. Если нет, значит, служба моя не на пользу Отечеству. И я удалюсь, оставив дела тем, кто более сведущ.
Александр выдержал паузу и вдруг сказал совсем не то, чего от него ожидал граф.
Вы первый, кому мне хотелось бы в Париже сообщить радостную новость. Франция принята в семью Священного союза. А британский кабинет, уважив наши дипломатические резоны, согласился вывести свои войска раньше срока. Я нахожу в этом немалую вашу заслугу, граф.
Михаил Семёнович не позволил себя спровоцировать. Пробный камень упал в колодец.
Вся моя заслуга, государь, только в том, что войска вашего императорского величества здесь, во Франции, ничем не уронили перед союзниками достоинства русского имени,отчеканил он.
Александр мгновение смотрел в лицо собеседника, стараясь отыскать следы волнения. Он почти позавидовал умению Воронцова держать непроницаемую маску. Ни одна морщинка не изменила своего направления. Даже эта, вертикальная, между бровей, которая, то сжимаясь, то разглаживаясь, легче всего выдаёт состояние человека. А твёрдые складки в углах губ вообще не дрогнули.
Что ж, будь по-вашему,заключил государь.По случаю моего приезда из Аахена и принятия Франции в союз континентальных монархий намечены совместные манёвры бывших оккупационных войск. Перед выходом домой все хотят показать себя. Там и увидим выучку ваших людей. По ней и станем судить об основательности или беспочвенности слухов, преследующих ваш корпус.
Воронцов вышел от императора почти обнадеженным. Такое решение устраивало его как нельзя больше. Граф был уверен в своих войсках и заранее радовался, зная, что на манёврах они оставят далеко позади и педантов пруссаков, и легкомысленных австрийцев, и даже, возможно, флегматичных островных вояк, уставших торчать в чужом краю.
Император провожал Михаила взглядом через окно и сухо барабанил пальцами по раме. Губы Александра Павловича выгибались в презрительной усмешке. «А ведь Воронцова так и подмывало спросить о планах относительно Бельгии. Бедный граф!» Впрочем, государь сумел уверить и добряка Гийо, и милую Аннет в своём желании сделать их «французскими величествами». Но сам и мысли не допускал о реальности подобного развития событий. Энтузиазм нидерландской родни и тамошней эмиграции только пошёл на пользу. Всё этому поверили. Даже англичане. И дали слабину. С дипломатическим поручением к герцогу Ришелье был отправлен именно Бенкендорф, друг командующего. Он, конечно, не мог не проболтаться «брату Михайле». А тот, по связи с Веллингтоном, не стал скрывать опасность от британцев. Итог был один: блестяще сыгранная партия. С ней царь мог себя поздравить. Франция вошла в Священный союз. И ещё важный момент: ни Воронцову, ни Бенкендорфу доверять нельзя. Опытом доказано.
Манёвры охватили оба берега Луары. Конец лета где-нибудь под Тверью или Тулойлучшее время для экзерциций. Ни дождей. Ни изматывающей жары. Но Франциящедрая на солнце страна. Много света. Мало тени. И лишь тонкие паутинки, несущиеся по воздуху, напоминают о близком пришествии холодов. О совсем иной, не сиротской, киснущей в грязи осени, а о сухой, грушёво-виноградной, душистой чаровницы с красными от давленых ягод пальцами.
Больно щемило сердце при мысли о доме. Куда командующий будет выводить корпус под зиму? По расквашенным дорогам? На неготовые квартиры? Почему там, наверху, никогда не думают о мелочах? Государь рад, как дитя, ладно слепившемуся в Аахене союзу. Англичанам всего и возвращаться-тоза пролив. А русским? Куда Макар телят не гонял. И хоть бы задумалась августейшая голова, сколько народу потеряют войска на марше от одной простуды. Царю что? Сиди в тепле у камелька и знать не знай, как там маршируют по родному бездорожью тридцать тысяч пеших!
Досадно. Да делать нечего. Сейчас не об этом речь. Нужно себя показать. И Воронцов с ног сбился, готовя корпус к манёврам. Для монархов всёигра. Съехавшиеся в Париж величества решили воспроизвести вживую сражение при Исси. Разослали нескольких свитских генералов, требуя с неукоснительной точностью повторения событий четырёхлетней давности. Нашими командовал сам государь. За пруссаков играл Веллингтон. Французов изображали австрийцы. При этом не забыто было ни форсирование реки, ни прицельный огонь по мишеням, ни быстрота марш-бросков. Где их показывать-то ещё, как не на манёврах?