С таким имечком долго не живут, парень. Это верно. Ну дак что ж? Мыряй!
Сима взглянул на воду и почувствовал, как натянулась и стала тугой кожа на теле. Он медленно полез через борт лодки. Вода оказалась неожиданно теплой, но только вблизи своей чернотой пугала еще больше. Сима насилу заставил себя выпустить шершавый борт из рук и поплыл, вернее, задергался в воде, неистово шлепая по ней ладошками. За брызгами исчезло все, даже лодка. И вот снова в широко открытый рот Симы предательски плеснула вода и уже была готова сомкнуться над ним. Сима увидел над собой щетинистое ухмыляющееся лицо. Стиснув зубы и громко отфыркиваясь, Сима с неизвестно откуда взявшимся спокойствием и силой подгребал под себя руками, не поднимая брызг.
Минута, другая, а он все плывет. Ни злости, ни страха больше не чувствовал, весь уйдя в сосредоточенную работу рук и ног. И все плыл, плыл.
Но вот силы как-то сразу вдруг оставили его, будто кто-то за ноги потянул ко дну.
Рука Дронова схватила его за волосы, слегка придерживая голову над водой.
Еще немногои Сима задел ногой мягкое дно, встал на ноги, глубоко и тяжко вздохнул
Эй, Серафим! Мы ту-та!
Дронов! Плохо тебе будет! где-то близко кричали ребята, видимо, напропалую, через ивняк, продираясь к берегу.
Сима взглянул на месяц, легкой лодочкой плывущий над головой, и, не оглядываясь, грудью раздвигая уже теперь не страшную, ласковую воду, пошел к берегу, радостно и сипловато выкрикивая:
Он здесь! Здесь он, ребята! Арестованны-ый!!
Г. КайгородовПеред экзаменом
Вова хвастал важно дома:
«Мне электрика знакома.
Изучил законы так,
Что экзаменыпустяк».
А сестренка отвечала:
«Ты исправь утюг сначала
Да у плитки провода
И поверим мы тогда».
Мастер дела не боится,
Пот с электрика струится.
В доме лязг, и шум, и стук,
Но не греется утюг.
Неудачною попыткой
Завершилось дело с плиткой,
Лишь ее включиливдруг
В пробках треск, и свет потух.
Ночь. Спокойно спит сестрица.
Вове снится единица.
Н. ЧикуровВеревкаРассказ
Нынче летом нас с Аркашей Самариным колхозный пастух дядя Егор взял к себе подпасками.
Дядя Егор знаменит на всю округу. Он пасет колхозный скот и за то, что хорошо его откармливает, не раз ездил на совещания в область, а два разав Москву.
Аркаша так и заявил:
Теперь мы с тобой, Митька, тоже знатные люди, потому что с самим дядей Егором скот пасем.
Он даже по этому случаю свою шевелюру подстриг под бобрик, надел солдатскую гимнастерку старшего брата и ремнем широким подпоясался. И мне сказал, чтобы я космы на голове подстриг, слюни не распускал, да и выправку солдатскую приобрел.
Но где уж мне было до Аркаши! У него отец, братья, а у меняодна мать. У него одних штанов штук пять, а у менявсе на мне. Да и ростом Аркаша чуть не на голову меня выше, а силищи в нем!.. Куда мне со своим видом!
Больше всего на свете Аркаша любил командовать.
Прикажет дядя Егор завернуть стадо, а Аркаша уж во всю свою здоровую глотку орет:
Митька! Чего ты расселся? Не видишь, что телят надо завернуть? А ну, марш бегом!
Побегу я, обгоню телят, весь упарюсь, пока бегаю! И он же потом меня ругает:
Ну и тюфтя же ты, Митька! И стадо-то завернуть как следует не можешь, провозился чуть не целый час. Смотри, нагорит тебе от дяди Егора, разжалует из подпасков. Стыдобище-то будет.
Не успею я отдохнуть, а Аркаша опять уже горланит:
Ми-итька-а-а!!! Не видишь, вон телята в овсы подались!
И опять я бегу сломя голову.
А тут как-то взяли да и вызвали дядю Егора на совещание в район. Что только было! Аркаша словно ума лишился. Весь день мне покоя не давал.
Измучился я под вечер. Подхожу, а он дрыхнет. Такая тут меня злость взяла! Разбудил я его и кричу:
Долго ты еще филонить будешь?
Он от удивления даже с места привстал.
Ты что это, Митька, на меня глазищи-то выставил?
Ах ты, говорю, такой-сякой! Я весь упарился, а ты дрыхнешь.
Сплю, а что? Нельзя? Кто здесь старший?
А я ему:
Плевать мне, что ты старший. Вот узнает дядя Егор, что мы телят как следует не пасем, нагорит нам обоим.
А что я мы же пасем.
Пасем! крикнул я и силу в голосе вдруг такую почувствовал, что даже дух захватило. А где Чернушка? А сам все на Аркашу наступаю. В руках у меня кнутовище дяди Егора, чуть не в мой рост.
Или Аркаша моего вида испугался, или кнутовище ему слишком большим показалось, только он вдруг бросился бежать. Я ему вслед кричу:
Чтоб Чернушка тотчас же тут была!
Чернушкателка. Уж очень она бодливая, так и норовит кого-нибудь рогами поддеть. Сколько ни бились с ней, а толку никакого. Вот и привязали ей веревкой рога к ноге, чтобы она не бодалась. И любила еще эта Чернушка плутать. Только спусти с нее глазтелки и след простыл. Так случилось и сегодня. Пока я отгонял от посева телят, Чернушка исчезла.
Вечерело, пора было стадо гнать домой, но Аркаша все еще не появлялся.
Телят надо было прогнать через узенький мостик у плотины, а в потемках это боязно: еще столкнут в воду друг друга. Ждать я больше не мог и погнал стадо.
Аркаша с Чернушкой нам встретились по пути. Вид у него был жалкий и измученный. Я пошел впереди стада, Аркаша остался подгонять телят. Он спешил: мы запаздывали на целый час.
Я ему несколько раз кричал, чтобы он не торопил телят, а то на мосту тесно будет. Аркаша меня не слушал. Орет на телят что есть моченьки, витнем своим хлещетспасу нет.
Аркашка! кричу. Остановись! Плотина впереди!
А он своенахлестывает. И тут случилось то, чего я больше всего боялся. На самой середине моста телята сгрудились, замычали, друг на друга полезли. Вдруг перила треснули, и одна телка упала в воду. Она неуклюже барахталась в воде, силилась повыше поднять морду.
Я весь похолодел. Утопить телку! Что скажут дядя Егор, колхозники?! Не помню, как добежал до плотины. ВгляделсяЧернушка! Так вот почему она не могла вылезти на берег: ей мешала привязанная за рога к ноге веревка! Надо немедленно перерезать еена как?!
Чернушка все приближалась к омуту. Еще несколько минути телка утонет. Как подплыть к ней, когда она так яростно бьет ногами в воде?
Аркаша первым подбежал к плотине, быстро снял рубашку, потом в нерешительности остановился, потоптался на месте и бросился наутек.
Куда ты? крикнул я.
В деревню, за мужиками!
Чернушка-то утонет!
Не утонет, успею!
Не успеешь! Давай вместе попробуем.
А ну ее, еще утопит!
Аркаша убежал.
Я вытащил перочинный ножик и бросился в воду. Телка теперь была уже недалеко от берега. Ее ноги еле-еле доставали до дна. Она из последних сил приподнимала голову, чтобы глотнуть воздуха.
Наконец передо мной метнулась морда Чернушки. Я невольно остановился, но ухватился за веревку и решил приподнять над водой Чернушкину морду. Но тут телка так на меня навалилась, что я оказался под водой. Ухватился обеими руками за веревку и решил не выпускать ее, пока не перережу. А веревка, как назло, плохо поддавалась ножу. Она мочалилась, раскручивалась. Чернушка мотнула головой, и у меня ножик из рук вылетел. Схватил я веревку и давай ее зубами кусать и рвать.
Наконец веревка разорвана. Телка метнулась к берегу. Я поплыл за ней и только тут почувствовал во рту неприятную липкую слизь. На берегу я вытер рукавом лицо и увидел на рубашке пятна крови. Во рту все горело, из десен сочилась кровь.
Я растянулся на траве. В это время подбежал Аркаша с колхозниками.
После этого мне районный доктор еще с неделю изо рта мочалки вытаскивал.
Ты, говорит, Митя, столько мочала себе в десны всадил, что из него целую веревку свить можно.
В. АстафьевБабушка с малинойРассказ
На сто первом километре толпа ягодников штурмует поезд «КомарихинскаяТеплая гора». Поезд стоит здесь одну минуту, а ягодниковтьма, и у всех посуда: корзинки, ведра, кастрюли, бидоны. И вся посуда полна. Малины на Уралебери не переберешь. Леса повырубилипростор малиннику и раздолье ягодникам.
Шумит, волнуется народ, гремит и трещит посудапоезд стоит всего минуту. Но если бы поезд стоял полчаса, все равно была бы давка и паника. Так уж устроены наши пассажиры: всем хочется попасть в вагон сию же секунду и там уж ворчать:
И что стоит? Чего ждет? Рабо-о-отнички!
У одного вагона гвалту и суеты особенно много. В узкую дверь тамбура пытается влезть разом штук тридцать ребятишек, и среди них копошится старушонка. Она проталкивается остреньким плечом, достигает подножки, цепляется за нее. Кто-то из ребятишек хватает старушку под мышки, пытаясь втащить наверх. Бабка подпрыгивает, как петушок, становится на подножку, и ведерный туес, привязанный на груди платком, опрокидывается. Из него высыпается малина, вся, до единой ягодки. Туес висит на груди, но уже вверх дном. Ягоды раскатились по щебенке, по рельсам. Бабка оцепенела, схватилась за сердце.
Машинист, уже просрочивший стоянку минуты на три, просигналил, и поезд тронулся. Последние ягодники прыгали на подножку, задевая бабку посудой, а она, совершенно ошалелая, смотрела на уплывающее красное пятно малины, расплеснувшееся по белой щебенке, и, встрепенувшись, крикнула:
Стойте! Родимые, подождите! Соберу!
Но поезд уже набирал скорость. Проводница сочувственно сказала:
Чего уж там собирать! Что с возу упало Шла бы ты, бабушка, в вагон и не висела на подножке.
Так, с болтающимся на груди туесом и появилась бабка в вагоне. Потрясение все еще не сошло с ее лица. Сухие сморщенные губы дрожали; руки, много и проворно работавшие в этот день, руци старой крестьянки, тоже дрожали.
Ей поспешно освобождают место, да и не место, а всю скамейку, притихшие школьники, видимо всем классом выезжавшие по ягоды.
Бабка молча садится, внезапно замечает пустой туес, срывает его вместе со стареньким платком через голову и запинывает пяткой под скамейку.
Она сидит с сердитым, отчужденным лицом, одна на всей скамье, и неподвижно смотрит на пустой фонарь, подпрыгивающий на стене. Дверца у фонаря то открывается, то закрывается. Свечи в фонаре нет. И фонарь ни к чему. Поезд этот с вагонами еще дореволюционного образца давно уже освещается электричеством, а фонарь просто запамятовали снять.
Пусто в фонаре. Пусто в туесе. Пусто у бабки на душе. А ведь еще какой-то час назад она была совершенно счастлива. В кои-то веки собралась по ягоды, переламывая свои многочисленные немочи, лазала по колоднику и лесным завалам, быстро, со сноровкой обдаивала малинник и хвастала встретившимся ребятишкам:
Я прежде таровата была! Ох, таровата! По два ведра малины в день насобирывала, а черники либо брусники, да с совкоми по пять ведер черпывала. Свету белого не видать мне, если вру, уверяла она пораженных ребят. И раз, раз, незаметно так, под говорок, обирала всю малину с кустов под носом у ребят да еще усмехаласьпростофили, дескать.
Ловка бабца и на диво говорлива. Успела рассказать и о том, что «человек она ноне одинокий, пережила, слава тебе, господи, всю родову», прослезилась, помянув внучка Юрочку, который погиб на войне, потому что был «дикой парень» и не иначе как «на танку бросился» И тут же, смахнув платком слезы с реденьких ресниц, затянула:
В саду ягодка-малина
Под у-у-укрытием росла-а-а
И даже рукой плавно взмахнула. Должно быть, компанейская бабка когда-то была, а теперь вот молчит, замкнулась. Горе у бабци. Ведь предлагали же ей ребята помощь, хотели взять туес и занести в вагон. Не дала. Не доверила. «Я уж сама, милёнки, уж как-нибудь, благословись. Сама я еще таровата, ух, таровата!»
Вот тебе и таровата! Вот тебе и сама! Была малинаи нет малины!
На следующем разъезде в вагон вваливаются три рыбака. Они пристраивают в углу связки удочек с подсачниками, вешают на древние чугунные крючки вещмешки и усаживаются подле бабки, поскольку только возле нее и есть свободные места.
Устроившись, они тут же грянули песню на мотив «Соловей, соловей, пташечка»:
Калино, Лямино, Левшино,
Комариха и Теплая гора!
Песня им, как видно, пришлась по душе. Они ее повторяли раз за разом. Бабка косилась на рыбаков: «И чего горланят, непутевые!»
Молодой рыбак в соломенной драной шляпе крикнул:
Подтягивай, бабусь!
Бабка с сердцем плюнула, отвернулась и стала смотреть в окно. Один из школьников подвинулся к рыбаку и что-то шепнул ему.
Ну-у! удивился рыбак и повернулся к бабке, все так же отчужденно и без интереса смотревшей в окно. Как же это тебя, бабусь, угораздило? Экая ты неловкая.
И тут бабка не выдержала, подскочила.
Неловкая?! Ты больно ловкий! Я ране, знаешь, какая была! По пять ведер! Я раньше Она потрясла перед рыбаком сухим кулачишком и так же внезапно сникла, как и взъерошилась.
Рыбак неловко прокашлялся. Его попутчики тоже покашляли и больше уже не запевали. Тот, что был в шляпе, хлопнул себя по лбу, будто комара пришиб, вскочил, двинулся по вагону, заглядывая ребятам в посуду.
А ну, показывай трофеи! Ого, молодец! похвалил он конопатую девчонку в лыжных штанах. С копной малины набрала! И у тебя с копной! И у тебя! Молодцы, молодцы. Знаете что, ребятки? хитро, со значением прищурился рыбак. Подвиньтесь-ка поближе.
Школьники потянулись к рыбаку. Он что-то пошептал им, подмигивая в сторону бабки, и лица у ребят просияли.
В вагоне все разом оживилось, школьники засуетились, заговорили. Из-под лавки был извлечен бабкин туес. Рыбак поставил его возле ног и дал команду:
Налетай! Сыпь каждый по горсти. Не обедняете.
И малина потекла в туес по горсти, по две. Девочка в лыжных штанах сняла копну со своего ведра.
Бабка запротестовала:
Чужого не возьму! Сроду чужим не пользовалась!
Молчи, бабусь, урезонивал ее рыбак, какое же это чужое? Ребята ж эти внуки твои. Хорошие ребята. Догадка только у них еще слаба. Сыпь, хлопцы, сыпь, не робей!
И когда туес наполнился доверху, рыбак торжественно поставил его бабке на колени.
Она обняла посудину руками и, шмыгая носом, на котором поплясывала слеза, все повторяла:
Да милыя! Да родимыя! Да зачем же это! Да куда мне эстолько? Да дай вам бог здоровья!
Туес был полон, с копной даже. Но еще не все ребята высыпали свою долю. Они толпились вокруг бабки и требовали:
Куда отделять?
Бабка отодвинула туес, сорвала платок с головы и с готовностью раскинула его на коленях.
Сюда, милыя, сюда, родимыя. Не сомну, не сомну ягоду. Я бережливая. Да касатики вы мои, да внучатики вы мои!
Рыбаки снова грянули песню. Школьники подхватили ее:
Эх, Калино! Лямино! Левшино!
Комариха и Теплая гора!
Поезд летел ц городу. Электровоз рявкал озорно, словно бы выкрикивал: «Раздайся, народ! Бабку с малиной везу!» Колеса вагонов поддакивали: «Бабку, бабку, с малиной, с малиной, везу, везу!»
А бабка сидела, прижав к груди туес с ягодами, слушала дурашливую песню и с улыбкой покачивала головой.
И придумают же, придумают же, лешие! И что за востроязыкий народ пошел?
А. ТолстиковПовесткаРассказ
Лодку поставили на якорь на самом глубоком месте плеса.
Теперь тихо, шепотом говорит Митька, разматывая удочку.
Все равно клевать не будет, так же шепотом возражает Сенька, рано еще. Разве елец какой сдуру подскочит. А язи после гудка брать начинают.
Ну да, они только в ночную смену клюют!
Выходит так, не замечает насмешки Сенька, до одиннадцати сидят где-то, а как прогудит на заводежди клева. Уж это я знаю, не первый раз.
Мальчишки забросили по три удочки и притихли. Солнце опускалось все ниже и ниже, становилось тусклей, красней, как вынутая из горна остывающая железка.
Все кругом затихло. Лишь вода журчит на перекате да на левом берегу звонко плещется ручей, с радостным урчанием вливается в реку.
Из-за горы, где раскинулся завод, донесся могучий басовитый рев гудка.
Одиннадцать Теперь клевать будет, прошептал Сенька. Вот он протянул к удилищу руку и замер, как застыл. Конец удилища легонько вздрогнул и вдруг резко наклонился к воде. Быстро подсек Сенька клюнувшую рыбу. Хоть и тихоня, а рыбак ловкий. Рыбина упорно не хотела выходить из глубины, сгибала в дугу упругое удилище. Но Сенька знает, что надо делать. Не торопясь, умело он выводит язя на поверхность, заставляет глотнуть воздуха и, присмиревшего после этого, притягивает к лодке, подхватывает сачком.
Во, какой дядя попался! Сразу уха на всю семью, шепчет Сенька, укладывая в корзинку широкобокую золотистую рыбину.