Федор потер гладко выбритый подбородок и заказал еще бутылку вина: «С удовольствием помогу вам, Федор Михайлович. Я с уголовными делами хорошо знаком».
-Станете моим героем, - подмигнул ему Достоевский: «Мы с вами ведем задушевную беседу, и следователь мой будет говорить с этим студентом, убийцей...»
-Надеюсь, - Федор попробовал рислинг, - что ваш герой придет к раскаянию, Федор Михайлович, посредством веры православной. Вы и сами с Евангелием не расстаетесь.
В ресторане было тихо, час обеда прошел. Они сидели на деревянной террасе, выходившей в маленький пивной сад. Сентябрь был теплым. Над их головами, в синем, чистом небе плыли, перекликаясь, птицы.
-Великий князь Константин, наверняка, в Беловежской пуще, - вспомнил Федор: «Каждый год он туда ездит. Не пропускает охотничьего сезона. Но там глушь, места дикие. После того, как мы восстание подавили, поляков можно больше не опасаться. Хоть бы они все передохли».
Его беспокоил Ярослав Домбровский. Мерзавец сбежал из московской пересыльной тюрьмы, куда его привезли по этапу. Федор подозревал, что поляку помогли. Он внимательно следил за радикалами. От «Земли и Воли», после разгрома польского восстания, почти никого не осталось, Чернышевский был надежно упрятан на каторге, в Нерчинске, но Федор знал, что и в столице, и в Москве студенты организуют подпольные кружки.
-Вернусь, и займемся ими, как следует. Надо внедрить кого-нибудь надежного в их ряды. Как меня, в свое время, - он еле заметно улыбнулся: «Я сам тогда к Дубельту пришел, мальчишкой, девятнадцати лет от роду. Сказал, что хочу служить императору. И буду служить, и мои дети тоже».
Федор неоднократно предлагал начальству избавиться от Герцена. Он был готов сам поехать в Лондон и застрелить мерзавца.
-Поймите, - горячо говорил Федор на совещаниях, - это словно гангрена. Когда врачи ее видят, они безжалостно ампутируют конечность, чтобы предотвратить смерть человека. Мы не хотим гибели России. Надо оставить сантименты, надо избавляться от врагов престола.
Однако, невозможно было обставить убийство так, чтобы никто, ничего не заподозрил. Герцена окружала семья, ученики, в доме постоянно толпились люди. В Ливадии император, выслушав Федора, вздохнул:
-У него дети, Федор Петрович. И у вас тоже. Если вас в Лондоне, арестуют, мы не сможем вам помочь. Вы пойдете на виселицу за убийство. Нет, нет, - император покачал головой, - я не могу такое разрешить. Лучше, - Александр взял шкатулку с египетскими папиросами, - обеспечьте безопасность России здесь, в ее пределах. Герцен все равно сюда больше не вернется.
-Возвращаются его идеи, ваше величество, - Федор взглянул на бесконечную гладь моря. Они сидели на мраморной террасе, под шелковым тентом, шелестели листья пальм. С берега доносились голоса детей. Коля и Саша, вместе с младшими сыновьями императора и гувернерами, возились с лодкой.
-Пять лет назад у него последний сын родился, - Федор незаметно смотрел на спокойное лицо императора, - императрица слегла, у нее чахотка. Он здоровый мужчина, ему пятидесяти не было.
Федор знал, что весной император ездил в Смольный институт, на богослужение в Вербное Воскресенье, заменив больную жену. Он знал, и что Александр, несколько раз, виделся в Летнем Саду с молоденькой ученицей Смольного, Катюшей Долгоруковой.
- Федор просмотрел досье на девушку: «Имя громкое, однако, из боковой ветви рода. Сирота, бесприданница, восемнадцать лет..., Она совершенно не опасна, будет смотреть ему в рот. Конечно, родит ублюдков. Император о них позаботится. Он у нас вообще, - Федор усмехнулся, - добрый человек.
-Идеи, - повторил Федор, затягиваясь папиросой, - они, ваше величество, опаснее людей. Человека можно казнить, книги можно запретить, сжечь, но даже мой департамент, - он помолчал, - не в силах прослушать все разговоры всех жителей империи. Возьмите, хотя бы, моего отца, - Федор развел руками, - он бы не стал бунтовщиком, если бы не заразился идеями революции, всеобщего равенства...
Александр, внезапно, улыбнулся:
-Вы никогда не замечали, Федор Петрович, как мы с вами похожи? Одно лицо. Вы только рыжий. И мальчики наши похожи, - он указал вниз.
Лакей принес кофе. Федор, разливая его, искренне отозвался:
-Это комплимент для меня, ваше величество. Мы покончили с бунтом в Польше и сейчас бросим все силы на строгое наблюдение за молодыми радикалами, студентами..., - уверил его Федор.
После обеда он поселил Достоевского в скромный, но приличный пансион. Федор загодя расплатился с хозяйкой:
-Приходите завтра в казино, Федор Михайлович. Я слежу за человеком, о котором я вам говорил. Но вы меня не выдавайте, - напомнил ему Федор, - здесь я герр Беккер. Завтра я вам и денег одолжу, а пока, - Федор оглядел скромную, но уютную комнату, с узкой кроватью, выходящую окном на тихую улицу, - спите, отдыхайте, пишите...
-Еще чего не хватало, - Федор шел обратно по аллее Лихтенталер, - возьмет и сегодня все проиграет. Пусть будет у меня под присмотром.
В парке играла музыка, по дорожкам медленно, чинно гуляли пары. Вечернее, заходящее солнце освещало кроны деревьев. Пахло палой, сухой листвой, свежей водой реки. Он увидел паутинку, летящую куда-то вдаль:
-Привезу Юджинию с девочкой домой и запру ее на даче. С мальчишками на охоту поеду..., - Федор, внезапно понял, что беглая жена могла избавиться от младенца, сдав ее в воспитательный дом.
-Она мне признается, где ребенок, обещаю, - пробормотал Федор, - я живого места на ней не оставлю. А если..., - он замер: «Она убивала человека, она может..., Господи, я ее повешу, лично».
Федор приказал себе не думать об этом и быстрым шагом пошел к гостинице. На балу он, разумеется, не собирался танцевать. Действительный статский советник Воронцов-Вельяминов не танцевал лет двадцать, со студенческих времен. В столице у него была репутация серьезного, вдумчивого, консервативного человека. После бегства Юджинии Федор и вовсе стал ездить на богомолья в Оптину и Саровскую пустыни. Федор принял из рук лакея фрак: «Посижу, поиграю в карты..., Посмотрю, с кем предстоит в казино увидеться».
Он был большим поклонником новой науки, психологии, и прочел книгу доцента Гейдельбергского университета, герра Вундта «Лекции о разуме человека и животных». Федор всегда, наставительно, говорил своим подчиненным:
-Ломать ребра может всякий, у кого достаточно, физической силы. Не говоря о том, чтобы крутить ручку динамо-машины.
Федор качал головой: «Но гораздо труднее понять человека, разобраться в том, что им движет и сделать его из врага престола опорой законной власти. В этом и состоит наша миссия, господа, - он поднимал палец, - мы призваны лечить, врачевать, и, только в самых безнадежных случаях казнить».
Федор знал, что в игре важно разобраться в том, кто сидит с тобой за одним столом. Воронцов-Вельяминов намеревался познакомиться со своими будущими соперниками.
Он взял у невысокого, светловолосого лакея, бокал шампанского. Стены курзала украшали гирлянды белых роз. Федор вдохнул ароматы цветов, пудры, и хорошего табака. Двери на террасу были распахнуты, в саду горели фонарики со свечами. Мужчины во фраках и военной форме курили, дамы устроились на бархатных диванах.
Марта открывала бал в паре с князем Карлом Монакским. Она оставила следующий танец, венский вальс, пустым, в надежде, что Федор Петрович все-таки появится в курзале. Марта, изящно выпрямила спину, поддерживая одной рукой подол своего платья, кремового шелка, с декольте, отделанным брюссельским кружевом
-Юджинию он никогда не вывозил, он ее держал, как в тюрьме. Но сам ездил, она мне говорила. Наверняка, он умеет танцевать.
Марта кинула взгляд через плечо. Она увидела, что Джон, стоящий с подносом у двери, поправляет галстук. Женщина нашла глазами рыжую голову. Игра в карты еще не началась. Он курил на террасе. Марта улыбнулась:
-Я вижу, - сказала она князю Карлу, - вижу, ваше высочество, это прекрасное, средиземноморское солнце, заливающее Монако. Я непременно вас навещу, обещаю.
Женщина, конечно, не могла приглашать мужчину.
Марта, до начала танцев, подошла к распорядителю бала, изящному, отменно одетому австрийскому графу, средних лет. Ходили слухи, что он уехал из Вены из-за того же скандала в мужских банях, после которого, в прошлом году, император Франц Иосиф, выслал своего младшего брата, Людвига, в Зальцбург, запретив юноше появляться в столице.
Граф привез в Баден-Баден своего личного секретаря, красивого молодого человека, лет двадцати. Они жили в одном номере.
Марта отвела графа в сторону и что-то ему зашептала, нежно покраснев. Музыканты настраивали скрипки, дамы заходили в зал, сбрасывая накидки на руки лакеям.
-Мадам Гаспар, мадам Гаспар, - граф шутливо погрозил ей пальцем, - кто бы мог подумать, у вас тоже есть сердце. Не такая вы жестокая кокетка, оказывается, - он прикоснулся губами к ее руке и пообещал: «Я все устрою».
Федор потушил окурок в большой, серебряной пепельнице. Он услышал сзади голос, с венским акцентом:
-Герр Беккер, мы с вами незнакомы. Я граф Ульрих Кински фон Вхинтиц унд Теттау, распорядитель бала. Мы с вами живем в одном отеле. Я видел ваше имя на доске для постояльцев.
-Ваша светлость, - поклонился Федор.
-Хорош, - невольно подумал австриец: «Не в моем вкусе, но я понимаю мадам Гаспар. Никакого сравнения с князем Карлом. Он, конечно, не устоит, - смешливо подумал граф Ульрих, - да и кто бы устоял на его месте? Разве что такие люди, как я».
-Моя обязанность, - начал граф, - следить, чтобы дамы не оставались без кавалеров, герр Беккер. Пусть в карты играют старики. Мужчины нашего возраста, - он поправил цветок в петлице, - должны танцевать.
-Я не..., - попытался сказать Федор, но граф Ульрих поднял ухоженную ладонь: «Это вальс, герр Беккер, с моей родины, из Вены. Очень простой танец. Я вас представлю даме, она отменно танцует. Она вам поможет. Пойдемте, - решительно велел граф.
-И не откажешь, по этикету..., - вздохнул Федор, следуя за ним: «Наверняка, уродина какая-нибудь. Ладно, потанцую с ней, и засяду за карты».
Дама стояла к ним спиной, узкой, нежной, обнаженной до острых лопаток, белой, как снег. Федор увидел едва заметные веснушки, бронзовые волосы, собранные в тяжелый узел, украшенные одним шелковым цветком. Они вдохнули запах жасмина. Женщина повернулась, подняв прозрачные, зеленые глаза.
Вокруг носа у нее тоже были веснушки, мелкие. Губы цвета черешни разомкнулись в улыбке: «Позвольте вам представить, мадам Полина Гаспар, - граф склонил голову, - герр Отто Беккер». Она протянула тонкую, отягощенную кольцами руку. На левом запястье у мадам Гаспар блистал изумрудный браслет: «Очень, очень рада встрече».
Федор понял, что забыл, как приглашают дам к танцу и невольно покраснел. Граф Ульрих со значением откашлялся: «Герр Беккер хотел бы...»
Она смотрела на Федора, дрожали темные, длинные ресницы. Раздались первые такты вальса. Федор, наконец, спохватился: «Мадам Гаспар, окажите мне честь, позвольте пригласить вас на танец».
Женщина скользнула в его руки, как будто она делала это каждый день. Федор, отчего-то вспомнил: «Степан говорил. Наша мать была такая же, маленькая, как птичка. И бабушка. Не думай о них, - велел он себе, - они враги, они все умерли...»
Однако она была жива. Маленькая, мягкая рука легла ему на плечо. Она откинула красивую голову. Федор нашел в себе силы сказать: «Я давно не танцевал, мадам Гаспар».
На ее белой шее билась нежная, голубоватая жилка. Изумрудное ожерелье едва заметно поднималось и опускалось.
-Это можно исправить, герр Беккер, - Федор осторожно держал ее за талию, тонкую, такую тонкую. Он видел, с высоты своего роста ее лукавую улыбку. Мадам Гаспар вскинула голову: «Я вас поведу, герр Беккер».
-Ведите, - только и сумел ответить Федор. Ничего не осталось, кроме музыки, кроме ее умелой, руки. Он услышал шепот: «Оказывается, вы отменно танцуете, герр Беккер».
-Если вы мне оставите еще один танец, - он хотел сказать «два», но быстро вспомнил, что по этикету это не принято, - вы сможете в этом убедиться, мадам Гаспар.
-С удовольствием, - она кружилась по залу, играли скрипки. Федор, едва удержался, так ему хотелось поцеловать бронзовый локон, выбившийся из прически, падавший на стройное, прикрытое кружевом плечо.
Марта сидела, закинув ногу на ногу, качая носком узкой, мягкой замши туфли, цвета лесного мха. Она была в пышном, вечернем платье, с кринолином. За окнами номера золотился под лучами закатного солнца белый мрамор террасы. Она курила папиросу в серебряном мундштуке. Джон, неслышно двигаясь, накрывал стол к ужину.
Утром, после табльдота, Марта разослала записки своим партнерам по столу для баккара. Женщина приглашала их перекусить в номере, а потом отправиться в казино. Герр Беккер тоже получил конверт.
Марта, из-под ресниц, посмотрела на большой букет кремовых роз, что стоял в фарфоровой вазе на камине. Его принесли днем, от герра Отто Беккера. После вальса он пригласил Марту еще на один, в конце бала, перед ужином. Марта знала, что больше Федор Петрович ни с кем не танцевал. Он стоял, глядя на нее, изредка выходил курить на террасу, а потом возвращался и занимал свое место у колонны курзала. Марта танцевала со своими поклонниками, смеялась, пила шампанское. Ближе к трем ночи Федор Петрович подошел к ней. Женщина, капризно, сказала:
-Вы меня совсем забыли, герр Беккер. Я помню, что обещала вам танец, однако я думала, что вы раньше меня пригласите, - ее тонкие пальцы лежали на бальном блокноте.
Во первого танца, она говорила мало, только заметила, что долго жила в тропиках, на Мартинике, овдовела и приехала в Европу. У нее был тягучий, красивый акцент, низкий, волнующий: «Я из Луизианы, из старой французской семьи. Вы не были в Америке, герр Беккер?»
Федор вздрогнул: «Нет». Ему, почему-то, не хотелось врать мадам Гаспар. У нее были добрые, большие глаза, она ласково улыбалась. Федор, подойдя к ней за вторым танцем, услышав ее выговор, покраснел: «Вы были заняты, я не хотел...»
Мадам Гаспар, беря его руку, со значением сказала: «Для вас я бы постаралась освободиться».
-Это та же рука, - напомнила себе Марта, танцуя с ним, - что избивала Юджинию и стреляла в Стивена. Не жалей его, не смей. Он жестокий человек, он может тебя убить...
Он сказал, что живет в Берлине и занимается торговлей, а сюда, в Баден-Баден, приехал отдохнуть и поиграть.
Мадам Гаспар все улыбалась: «Меня тянет к рулеке, герр Беккер, но я еще никогда не играла. Только в карты. Мне бы хотелось, - задумчиво протянула она, - хотелось попробовать. Вы азартный человек? - поинтересовалась женщина.
-Это всего лишь математический расчет и знание человеческой натуры, мадам Гаспар, - Федор, уверенно, вел ее по залу. Женщина лежала в его руках, откинув голову. Он подумал:
-Господи, как сладко. Но все равно, лучше было, когда она меня направляла. Я никогда не думал, что даме можно подчиняться. Надо ей предложить поиграть, ей понравится, непременно...
Федор так и сделал. Она приподняла красивую губу. Зубы у мадам Гаспар были мелкие, острые, белоснежные:
-Вы меня соблазняете, герр Беккер. Я подумаю, - решительно заключила женщина. Она заговорила о Флобере. Федор что-то ей отвечал, а сам все время, повторял: «Вы меня соблазняете, соблазняете...».
За ужином она сидела между князем Карлом Монакским и немецким генералом лет шестидесяти, с отличной выправкой и моноклем в глазу. Федор, с другого конца стола, следил за ее изящно причесанной головой: «Ты для нее никто, немецкий коммерсант. За ней ухаживает князь Карл. А я Воронцов-Вельяминов, - разозлился Федор, - моему роду тысяча лет».
Он сжал в кулаке серебряную вилку, едва ее не погнув, и заставил себя посмотреть в сторону мадам Гаспар. Федор увидел, как она тоже взглянула на него через стол. Маленькая рука в шелковой белой перчатке легким, мимолетным движением прикрыла рот. Мадам Гаспар смешно закатила глаза. Федор едва не рассмеялся:
-Подумаешь, князь. Видно, что даме с ним скучно. А со мной..., - он вспомнил рассказы мадам Гаспар о Мартинике и Луизиане.
-Даже нельзя ей признаться, что я был в Сибири, - бессильно подумал Федор, - я для нее просто неинтересный немец, который дальше Европы никуда не выезжал. А она..., - за кофе князь Карл поднялся. Все затихли:
Он улыбался, поправляя волосы, скрывавшие раннюю лысину: «Наша несравненная мадам Гаспар, согласилась спеть, господа, за что мы ей очень благодарны.
Федор любил музыку. Здесь он не возражал против серьезных произведений, Бетховен ему нравился больше Моцарта. Однако он всегда замечал:
-Музыка тоже должна проходить цензуру. Все эти песни Беранже, «Марсельеза», опасны. Даже «Фиделио» распространяет идеи бунта. Революция в Бельгии началась после представления в опере, господа.