-Что, - добродушно заметил один из санкюлотов, - хочешь посмотреть на то, как Бурбону голову отрубят? Так надо было с родителями приходить, - он показал на семьи, что сидели на телегах, разложив вокруг себя холсты с едой, - люди за полночь стали собираться. Или ты сирота? - ласково спросил он.
Девчонка блеснула зелеными глазами. Вытерев соплю покрасневшей, костлявой лапкой, она буркнула: «Вовсе нет. Папаша мой параличный, дома лежит, а мамаша полы моет, и я тоже, - девочка вздохнула. Толпа завыла - темная, зарешеченная карета въехала на площадь.
-Садись ко мне на плечи, - предложил санкюлот. Элиза вздохнула: «Не хочу я тут оставаться. Но папа просил, и мама - она, же в Тампле убирается, у королевы. Мама говорила - посмотри, ее величество должна знать, что тут было».
Она дернула углом рта: «Спасибо». Оказавшись наверху, Элиза откинула капюшон плаща и внимательно осмотрела толпу. «Дядя Теодор не придет, - вспомнила девочка. «Он слишком заметный, и вообще - с тех пор, как указ издали об изгнании иностранцев, он прячется. Только записки передает через меня, тете Тео и Мишелю. Констанца тут, наверное, в мужском костюме, - девочка прищурилась и оглядела головы, - она же книгу пишет, ей все видеть надо. Она с месье Лавуазье живет, в деревне, на Сене. Там безопасней».
Дверца кареты открылась и толпа взвыла: «Смерть тиранам!».
-Смерть тиранам!» - звонко закричала Элиза: «Господи, прости меня, я бы перекрестилась, но опасно это сейчас. Тетя Тео говорила, как мы с ней в саду Тюильри встречались, что Робеспьер готовит указ о запрещении религии».
Элиза посмотрела на невысокого человека, в одних бриджах и рубашке, что вышел из кареты, опираясь на руку священника.
-Аббат де Фирмон, - радостно поняла Элиза, - тот, что исповедует сестру его величества. Друг дяди Теодора. И к нам он приходит, папа через него сведения передает. Кружным путем, конечно. Сначала в Рим, потом в Вену, оттуда - в Амстердам, к Джо. А потом в Лондон. Нас всех заочно к смертной казни приговорили, - Элиза невольно хихикнула, - и папу, и маму, и Маленького Джона, за то, что он в Австрии эмигрантов здешних привечает. Знали бы они..., - Элиза пошатала языком зуб:
-Скоро выпадет. Луидора теперь не дождаться, а вот сантим мама даст, наверное. И драгоценностей не осталось, только крестик мамин, и кольцо с алмазом. Остальное продали все.
Она вспомнила чистую, беленую каморку в Марэ, крохотное окошко, в которое были видны ноги прохожих, тепло камина и ласковый голос отца, что сидел в кресле у стола. Он говорил медленно, запинаясь, старательно произнося слова, а вот писать, не мог - пальцы разжимались, перо падало из рук. «И ходит плохо, - вздохнула Элиза. «С костылем, и только по комнате. Но все будет хорошо, папа совсем оправится, и мы уедем в Лондон».
Людовик почувствовал, как руки палача снимают с него шерстяной шарф и крестик, что висел на шее -- простой, деревянный, на потрепанном шнурке. «Холодно, - поежился король. Вздохнув, он вспомнил лицо жены. «Ее не тронут, она все-таки женщина. И детей тоже - просто вышлют за границу, и все. Жалко, что я с ними не попрощался, но тогда бы я не смог, не смог сделать того, что надо. Я себя знаю, - он ощутил руку священника, что вела его вверх по лестнице и улыбнулся: «Я сам, святой отец, спасибо вам».
Наверху было зябко. Людовик оглядел запруженную людьми площадь и увидел ребенка, что сидел на плечах у какого-то мужчины. Белокурые, распущенные волосы шевелил ветер. «Как у Марии-Терезы и Луи, - подумал король. Сам не зная почему, подняв руку, он перекрестил девочку.
Палач шепнул: «Позвольте, сир, надо распахнуть воротник рубашки».
Людовик обернулся и спросил, глядя в серые глаза: «Братец, ты мне скажи - об экспедиции Лаперуза так ничего и не слышно?»
Палач покачал головой и развел руками. «Пропали, - горько подумал Людовик, чувствуя холодный ветер на шее. «Франция все равно будет ими гордиться. А мной?»
Он подошел к гильотине и внезапно, громко проговорил: «Я умираю невиновным». Голос - низкий, сильный, разносился по площади, и король понял: «На мосту, наверное, и то слышно. Там тоже люди. Вот и хорошо».
-Я умираю невиновным, - повторил он. «Я прощаю тех, кто обрек меня на смерть, простите и вы их. Я говорю вам это, готовясь предстать перед Богом. Я молюсь о том, чтобы Франция больше не страдала».
Элиза, широко открытыми глазами смотрела на то, как короля привязывают к гильотине. Аббат де Фирмон перекрестил его: «Иди на небеса, сын святого Людовика».
-Дети, - еще успел попросить король. «Господи, убереги их от горя и несчастий, прошу тебя».
Лезвие гильотины упало, толпа ахнула, раздались крики: «Да здравствует Республика!». Палач, подняв отрубленную голову, указывая на кровь, что капала вниз, крикнул: «Смерть тиранам!»
Высокий, тонкий юноша в простом сюртуке быстро покрывал листы блокнота стенографическими крючками. Констанца прервалась и подышала на пальцы:
-Это будет сенсацией. За такую книгу издатели передерутся. Я видела все - штурм Бастилии, штурм Тюильри, заседания Национальной Ассамблеи, казни..., Что папа с Изабеллой понимают, просят меня вернуться домой, потому, что тут опасно. Одно слово - не журналисты. Даже если война с Англией начнется - никуда не уеду. Дядя Джон остался, и Марта, и Элиза, и Теодор. Тем более тут Антуан, - она ласково улыбнулась и услышала рядом восторженный голос: «Мсье, вы репортер?»
-К вашим услугам, - поклонилась Констанца, мгновенно оглядев некрасивую, угловатую, с темными глазами девушку. «Роялистка, сразу видно, - хмыкнула Констанца, - глаза заплаканные и крестик на шее. Простой, и одежда простая, не парижская. Но дворянка, речь правильная. Она мне может пригодиться».
-Мсье Констан, - девушка пригладила рыжие, коротко стриженые волосы. «Рад знакомству, мадам...»
-Мадемуазель, - провинциалка зарделась. «Мадемуазель Шарлотта Корде».
В библиотеке было тепло. Робеспьер, откинувшись на спинку кресла, перечитал ровные строки:
-Все те, кто, действиями или словами, поддерживает тиранию, а также все враги свободы. Все те, кому было отказано во французском гражданстве. Все те, кто был уволен или отправлен в отставку по решению комитетов Национальной Ассамблеи, ныне именуемой Конвентом, все бывшие дворяне, все родственники (мужья, жены, дети, родители, братья и сестры) тех эмигрантов или иностранных шпионов, в случае если они не выражали, - постоянно и открыто, - своей поддержки революции. А, также сами эмигранты, покинувшие Францию, начиная с 1 июля 1789 года, даже если они вернулись в пределы страны, - все перечисленные подлежат смертной казни по решению Комитета Национальной Охраны.
-Прекрасно, - пробормотал Робеспьер, и налил себе вина. Поднявшись, он подошел к окну. Стекло было залеплено мокрым снегом. Он улыбнулся: «Все прошло просто отлично, народ радуется. Австриячка будет следующей, а детей мы заморим голодом в Тампле. Надо их разделить с матерью. Умерли и умерли».
Он вернулся к столу. Взяв чистый лист, Робеспьер написал на нем: «Экзетер». Человек, что сидел на мягком диване, читая «Друг народа», хохотнул и сложил газету: «Что, Максимилиан, не по зубам тебе его светлость герцог оказался? Второй год по всей Франции ищут сбежавшего в Варенне параличного, и никак найти не могут».
Робеспьер окинул взглядом мокрые, сочащиеся язвы на смуглом лице Марата: «Это сифилис, несомненно. Он говорит, что заболел, когда скрывался в парижской канализации, но я точно знаю, мне донесли - его лечат ртутью. Скорей бы он сдох, народ его любит, а так нельзя - надо, чтобы любили одного меня. Поклонялись мне. Хотя Жан-Поль полезен, раззадоривает народ своими статьями».
-Найдем, - пообещал Робеспьер. Устроившись на ручке кресла, он вздернул бровь: «Что там с кампанией против попов и церквей?»
-Выдававший себя за француза месье Теодор Корнель, - начал читать Марат из блокнота, - бывший преподаватель Горной школы, и бывший инженер Арсенала, - не только состоял на содержании у католической церкви, шпионя за честными французскими гражданами, но, и как нам стало известно, - являлся агентом Австрии и Пруссии.
-И Англии, - добавил Робеспьер. «Все равно, они войну Франции объявили, как австрийцы с пруссаками. Штатгальтер, кстати, присоединился к их коалиции. Однако мы скоро победоносно войдем в Нижние Земли. Мы готовим указ о всеобщей мобилизации в армию, - добавил Робеспьер.
Марат озабоченно покусал перо: «Тогда напишем просто - агент объединенной коалиции врагов революции. Как? - поинтересовался он.
-Жан-Поль, - вздохнул Робеспьер, - будь проще и люди к тебе потянутся, это закон. Твою газету читают те, кто еле-еле вывески разбирает. А ты их пугаешь длинными словами - коалиция» Робеспьер задумался и велел: «Пиши!»
Он стал расхаживать по кабинету, размахивая сжатой в кулак рукой. «Хоть болеть перестала. Вот же подонок этот Кроу, жаль, что он не сдох. Еще и зима в этом году сырая, рана все равно стынет».
-Граждане! - проникновенно сказал Робеспьер. «Братья! Друзья! Революция в опасности. Подлые наймиты иностранцев хотят поставить Францию на колени. Мы избавились от паразита Бурбона, не позволим опять надеть ярмо рабства на наши шеи. Поэтому любой, кто сообщит о местонахождении грязного шпиона попов, выродка, по имени Теодор Корнель - окажет неоценимую услугу революции. Опасайтесь лазутчиков, граждане, будьте бдительны!»
-Вот и все, - он легко улыбнулся и осушил серебряный бокал. «Видел же ты эти подметные листки, те, что подписаны «Dieu Le Roi». Там все просто и понятно. Король - святой мученик, королева - прекрасная страдалица, их дети - ангелы. Максимилиан Робеспьер - олицетворение дьявола. Простонародье только такой язык и понимает, - Робеспьер дернул углом рта. Марат спокойно сказал: «С листками этими мы разберемся, я за ними слежу. Их явно дворянин составляет, человек образованный. Слышал ты, на западе, в Вандее, беспорядки?»
-Они там даже не французы, - презрительно заметил Робеспьер, открывая еще одну бутылку бордо. «Дикари, лепечущие на своем наречии, живущие в землянках. Мы отправим туда десяток полков Национальной Гвардии, с пушками, вся Бретань в крови искупается. Что там у нас еще? - он кивнул на блокнот.
-Возвращаясь к попам, - Марат пошлепал мокрыми, раздутыми губами, - будет статья о том, что все священники, не присягнувшие на верность конституции - должны быть гильотинированы. И заметка о тебе, как ты и просил - лидер нации, не спит ночами, работает при свече, воспитывает сына..., - Марат издевательски улыбнулся и осекся - Робеспьер смотрел на него холодными, голубыми глазами.
-Воспитываю, - процедил он и тут в дверь постучали. Невысокий, кудрявый человек в испачканной красками холщовой куртке, зажал в руке кисть: «Максимилиан, Жан-Поль, я заканчиваю, свет уходит. Хотите посмотреть?»
Посреди гостиной был построен невысокий подиум. Тео - в роскошном, винно-красного шелка платье, собранном под грудью, - по новой моде, стояла, накинув на плечи кипенно-белый шарф. Темные, падающие ниже талии, тяжелые волосы были прикрыты, синим фригийским колпаком.
-Цвета республики, - восхищенно сказал Робеспьер. «Мадемуазель Бенджаман, Жак-Луи, - он потрепал Давида по плечу, - пишет вас настоящим символом свободы. Марианна, - он ласково улыбнулся, - знамя Франции. Эта картина будет висеть в Конвенте».
-Я очень рада, - сухо сказала Тео, снимая колпак. «У меня сегодня спектакль, господа. Я вынуждена, вас покинуть. Вам накроют холодный ужин в малой столовой. Всего хорошего».
Робеспьер нагнал ее уже у двери: «Это ты настраиваешь Мишеля против меня. Не играй с огнем, Тео, ты же знаешь...»
Она повернулась и презрительно взглянула на него - сверху вниз. «Ты можешь завтра отправить меня на эшафототчеканила Тео, - только не забывай - Париж тебе этого не простит. Его величество, упокой Господь его душу, - не сильно-то любили, а вот меня..., - женщина усмехнулась, глядя на бледные губы Робеспьера.
-Бурбона, - собрался он с силами. «Луи Бурбона. Монархия упразднена».
-Как хочу, так и называю, - сладко улыбнулась она. «Можешь зайти к Мишелю, - она кивнула на дверь детской, - ты же отец, - издевательски протянула Тео, - я не могу тебе этого запрещать».
Внутри пахло теплым молоком. Мадам Ланю, в переднике, следила за кастрюлькой, что стояла на треноге в камине.
Мишель, в бархатных бриджах и курточке - сидел за маленьким, по его росту столом. «Это мерзавец Корнель ему сделал, прежде чем сбежать, - вспомнил Робеспьер. «Ничего - найдем, как миленького и казним».
-Франция - медленно, по складам читал мальчик искусно сделанную, рукописную книжечку - моя родина. Францией правит король...
Робеспьер сглотнул и сказал: «Нет, мой хороший. У нас республика».
Мишель повернулся. Мальчик сверкнул ледяными, синими, будто небо, отцовскими глазами: «Уходи. Я хочу своего папу».
-Я твой отец, - Робеспьер откашлялся. «Мишель, ты же знаешь...»
-Ты исчадие ада, - по складам, раздельно произнес ребенок и улыбнулся - торжествующе, победно. Молоко, зашипев, перелилось через край кастрюли. Робеспьер, подавив ругательство - вышел в коридор.
Тео стояла, тяжело дыша, над фарфоровым тазом. Она распрямилась и велела себе: «Нельзя! Нельзя их выгонять, Джону и Марте нужны сведения. Терпи, скоро все закончится. Теодор тут, он позаботится о нас, - женщина повертела в руках увядшую, белую розу, что стояла в вазе:
-Каждую неделю присылает, как и обещал. Господи, шестнадцать лет этим годом, как мы друг друга знаем. Элиза должна сегодня прийти, свежий цветок принести, и записку от него. Моя готова, - она нажала на выступ в шкатулке для драгоценностей. В потайном отделении лежал маленький конверт.
В дверь постучали. Она услышала недовольный голос Франсуа: «Мадемуазель Бенджаман, простите..., Там у нас еще один гость».
Тео открыла дверь и с сожалением подумала: «Постарел он, с тех пор, как Робера убили. Бедный, вон, голова в седине».
-Кто? - тихо спросила она. Франсуа помолчал и, сдерживаясь, ответил: «Не думал я, что у него хватит наглости сюда явиться».
Тео зашла в гостиную и застыла у дверей - Робеспьер разговаривал с легким, изящным, безукоризненно одетым мужчиной, с коротко остриженными, светлыми волосами.
-А! - обернулся Максимилиан. «Позволь тебе представить - гражданин Донатьен Сад, депутат Конвента и наш хороший друг».
Она все молчала, раздув ноздри. Мужчина, склонившись над ее рукой, вкрадчиво сказал: «Давно не виделись, мадемуазель Бенджаман».
Низкие, закопченные своды трактира нависали над простыми, длинными деревянными столами. В полуоткрытые ставни было слышен скрип колес разъезжающихся с рынка телег, ругань возниц, в зал задувал резкий, пронзительный северный ветер.
Двое мужчин - высокий, мощный, широкоплечий, и пониже - сидели рядом, хлебая суп из глиняных горшков. Федор оглянулся и стянул с волос вязаную шапку. «Тут все свои, - сказал он собеседнику, - не продадут. Так что этот указ, об иностранцах?»
Лавуазье отложил ложку и вздохнул. «Я бился до последнего. Удалось отстоять Лагранжа и еще кое-кого. Наорал на этих крикунов в Комитете Национальной Охраны, сказал им: «Да пусть бы Лагранж хоть в Китае родился. Он гордость французской науки, великий математик, какая разница, что у него до сих пор итальянское гражданство? О тебе, сам знаешь, - Лавуазье замялся, и указал глазами в сторону «Друга народа», что валялся на столе, - сам знаешь, что говорят»
-Пишут, - ухмыльнулся Федор. «Наймит попов, агент иностранных разведок. Помнишь отца Анри, из церкви Сен-Сюльпис, того, что мадам Кроу отпевал?»
Лавуазье кивнул. «Той неделей в ванне нашли, - мрачно сказал Федор. «Говорят, сердце отказало».
-Ну, - протянул Лавуазье, - он все-таки был пожилой человек
-Пожилой, - согласился Федор. «Только вот у него синяки на шее были, а еще - вся библиотека разорена, документы сожжены, В общем, месье Марат времени не теряет. А ты, - он зорко взглянул на Лавуазье, - уезжал бы, Антуан, пока еще есть куда. Доберешься до Савойи, в горах легче переходить границу. Я там в свое время все излазил, ископаемые искал. Начерчу тебе, как ущельями пройти в Италию».
Лавуазье разломил покрытый расплавленным сыром кусок хлеба: «Ты бы свою страну бросил?»
-Я бросил - спокойно отозвался Федор. «Сбежал, как только меня в крепость собрались посадить».
В голубых глазах промелькнуло что-то, - подумал Лавуазье, - похожее на тоску. «Нет, - упрямо сказал Лавуазье, - ты пойми, Теодор, не может, так продолжатьсяФранцузы одумаются, поверь мне. И потом, - он достал из кармана рабочей куртки шкатулку и мужчины закурили, - и потом, - он тяжело вздохнул, - сам знаешь, что у меня, - он повел рукой в сторону улицы. Федор кивнул: «Знаю».
-Держи, - Лавуазье протянул ему холщовый мешочек и поднял руку: «Молчи. У меня пока деньги есть, имущество не конфисковали, как у многих. Сколько ты там в своей кузнице заработаешь?»