От себя добавим: самая главная операция над Япончикомпревращение из идейного анархиста в уголовникабыла произведена не Бабелем, а другими умельцами. Они просто пересадили Япончику биографию грабителя Григория Котовского, превратившего свою шайку в красноармейский эскадрон и за это объявленного красным героем. А анархисту Япончику отказали и в героизме.
Исследователи охарактеризовали и тот мир, в котором живут и действуют герои «Одесских рассказов» до революции,это мир ретроспективной утопии, «то ли библейский Эдем, то ли гомеровский военный лагерь, в котором наслаждаются, страдают, пьют, грабят, спокойно убивают друг друга люди-исполины, знающие о тайне жизни что-то такое, что неизвестно их малосильным потомкам»{82}-
Следует отметить, что «Одесские рассказы» писались не в безвоздушном пространстве, и когда персонажи задаются вопросом: «Где начинается полиция, и где кончается Беня?», то вопрос этот не риторический. Там, где начинается Беня, кончается не просто полициятам кончается российская власть. А там, где кончается российская власть, начинается другая страна. У нее даже название есть: Молдава{83}... Но суть не в названии, а в том что страна эта еврейская. И в ней, как в любой другой стране, есть свои воры, бандиты, убийцы и проститутки. А теперь самое время вспомнить, что была такая идеология, которая имела целью обрести весь этот букет зла в своем национальном доме, и называлась идеология эта сионизм. Причина, конечно, не в особой любви к ворам и проституткам, а в стремлении превратить народ-мессию в нормальный народ, со всеми признаками народа, живущего в нормальной стране.
Исамый главный результат: исследователи установили сюжет цикла «Одесские рассказы». Впрочем, Бабель и сам его не скрывает:
«Начал я.
- Реб Арье Лейб, - сказал я старику, - поговорим о Бене Крике. Поговорим о молниеносном его начале и об ужасном конце».
Этой цели и подчинен цикл: показать путь персонажа от ослепительного начала до ужасного конца{84}.
Оттого никогда не воспроизводился более рассказ «Справедливость в скобках», формальнопервый из одесского цикла. Причинаужасный конец следует безотлагательно, а блистательного начала нет вообще.
Концы же все одинаковые: смерть (Беня Крик в киноповести, Фроим Грач, в киноповести расстрелянный вместе с Беней, а в рассказев одиночку), приговор к смерти от голода (Арье-Лейб, «Конец богадельни») или превращение в тень человекаМендель Крик, забитый до полусмерти собственными детьми (рассказ и пьеса «Закат», рассказ «Отец»).
Причем жизнь и смерть строго распределены: вся жизнь была до революции, а революция и послеэто смерть.
Бабель, наверное, и не собирался дописывать картину столь черными красками. Ведь процитированная выше фраза
«поговорим о Бене Крике. Поговорим о молниеносном его начале и об ужасном конце» -
несет в себе не только предвестие ужасных событий, но и напоминание о другом начале:
«- Смотрите и слушайте, пришедшие сюда для забавы и смеха. Вот пройдет перед вами вся жизнь Человека, с ее темным началом и темным концом. Доселе небывший, таинственно схороненный в безграничности времен, не мыслимый, не чувствуемый, не знаемый никем, - он таинственно нарушит затворы небытия и криком возвестит о начале своей короткой жизни. В ночи небытия вспыхнет светильник, зажженный неведомой рукою, - это жизнь Человека» и так далее...
Эти фразы произносит Некто в сером в прологе пьесы Леонида Андреева «Жизнь Человека».
Из чего следует, что «Одесские рассказы» задумывались как пародия на унылую торжественность русской литературы.
Чем же герои «Одесских рассказов» отличались от андреевских?
Вспомним один момент, о который спотыкается всякий читатель: в рассказе «Как это делалось в Одессе?» Беню Крика испытываютстарейшины одесского криминала (среди нихФроим Грач) поручают ему в очередной раз ограбить Тартаковского. Беня испытание выдерживает, но затем едет к Тартаковскому свататься. И получает руку его дочери Цили. А вот в рассказе «Отец» Любка Козак напоминает Фроиму Грачу, что Беня Крикэто тот самый молодой налетчик, которого испытывали на Тартаковском... И добавляет, что Беня холост, а, значит, самый подходящий жених для фроимовой Баськи!
Если вспомнить, что в свои сборники Бабель включал всего четыре «Одесских рассказа» о дореволюционной жизни, остается лишь изумлятьсяв половине рассказов автор помнит про какого-то Тартаковского, но путается в семейном положении главного героя!
Дело, видимо, в том, что «Одесские рассказы»это не «Жизнь Человека», а герои рассказовне люди...
Кто ж они?
Вот старик Цудечкис произносит пламенную инвективу, обращенную к Любке Козак:
«весь мир тащите вы к себе, как дети тащут скатерть с хлебными крошками, первую пшеницу хотите вы и первый виноград, белые хлебы хотите вы печь на солнечном припеке, а маленькое дите ваше, такое дите, как звездочка, должно захлянуть без молока...»
В чем он упрекает еев жадности, заставляющей забыть о собственном голодном сыне?
Нетв неподобающих претензиях, покушении на чужие прерогативы! Потому что «первая пшеница» и «первый виноград»это биккурим, первинки, те самые первые плоды нового урожая{85}, которые должно отнести в Иерусалимский
Храм и пожертвовать Богу. Приношения эти совершаются в праздник Шавуот. И еще сказано:
«белые хлебы хотите вы печь на солнечном припеке»...
А это к чему? Все к тому же празднику и к тем же приношениям первинок:
«От жилищ ваших принесите два хлеба возношения; из двух десятых частей эфы тонкой пшеничной муки должны они быть, квашеными да будут они испечены, это первинки Господу» (Левит, 23:17).
И, наконец:
«а маленькое дите ваше, такое дите, как звездочка, должно захлянуть без молока...»
Причем здесь младенец, его-то никто Храму не жертвует?!. Младенец, и правда, не при чем. Дело в молоке: Шавуотэто праздник дарования Торы; в этот день Моисей спустился с горы Синай, держа в руках скрижали с Десятью заповедями. И, когда евреи вернулись в свой лагерь у подножия горы, им пришлось довольствоваться молочной пищей. С тех пор, в память о прошлом, евреи перед обедом совершают в этот день молочную трапезу.
А Любка Козак своему сыну Давиду в молоке отказывает. Потому ли, что грудь ее пуста?
Молока у Любки нет оттого, что она отказывается выполнять законы, установленные для людей, и хочет занять место Бога. А поскольку в «Одесских рассказах» на это место претендует не она одна, то и говорить надо не о Боге, но о богах.
Но рассказы о богахэто не рассказы, а мифы. И в мифах никого не удивляет ни многоженство Зевса, ни свары олимпийцев.
Одесса родилась до Бабеля. Полагали даже, что и до Одессы. Будто прежде не саманное стойбище Хаджи-Бей здесь горбатилось, а раскинулся античный и культурный город Одессос. Лишь в советское время выяснилось, что Одессос тот и на самом деле стоял, но у соседейв Болгарии, рядом с Варной...
Но без Бабеля и Одессы не было бы... Потому что Одессаэто не Греция, выброшенная на русский брег. Это Олимп!
Глава VI Список кораблей
Этот рассказ не вызвал трудностей при чтении, равно как и интереса. Ни у кого. Потому что все с рассказом было ясно: советская агит-сказка про международную солидарность трудящихся. И, в лучшем случае, отношение к рассказу было двойственнымот брезгливости к написанному до (тоже не без брезгливости) жалости к человеку, вынужденному такое писать.
И уж, понятно, никто не доискивался глубин... Глубин чего?падения?!
А зря!
Итак, «Ты проморгал, капитан!»
Зима, январь, 1924 год, Одесский порт. 9-балльный ветер, а в городе играют оркестры. Сегодня на Красной площади в Москве хоронят Ленина. И матросы с английского парохода тоже хотят участвовать в митинге, но капитан не велитмол, ветер 9-балльный, как бы чего не вышло! А чтоб матросы не сбежали, приказывает боцману запереть их в трюме. Боцман не возражает, но стоит капитану скрыться в теплой каюте, тут же выбрасывает матросов за борт, и те по льду бегут в город, где жмут руки рабочим и маршируют в траурной колонне. Мораль: ты, капитан, доверился боцману ипроморгал!
А вот завязка конфликта:
«В воскресенье в день похорон Ленина, команда парохода, три китайца, пара негров и один малаец, вызвала капитана на палубу. В городе гремели оркестры и мела метель.
- Капитан ОНири! - сказали негры и малаец - сегодня нет нагрузки <sic! - «Красная нива»: «погрузки»>, отпустите нас в город до вечера.
- Оставаться на местах, - ответил ОНири. - Шторм имеет 9 баллов, он усиливается; возле Санджейки замерз во льдах «Биконсфильд" барометр показывает то, чего ему лучше не показывать. В такое время команда должна быть на судне. Оставаться на местах.
И он отошел ко второму помощнику, капитан ОНири. Они пересмеивались со вторым помощником, курили сигары и тыкали пальцем в город, где в неудержимом горе завывали оркестры и мела метель».
Здесь проиллюстрированы два тезиса обращения ЦК РКП «К партии. Ко всем трудящимся» от 22 января 1924 г.:
«<...> его физическая смерть не есть смерть его дела. <...>
Ленин живет среди миллионов колониальных рабов.
Ленин живет в ненависти к ленинизму, коммунизму, большевизму в стане наших врагов».
В первой публикации{86} жанр повествования не обозначен, хотя более всего написанное похоже на очерк. Так или иначе, сочинено это было по поводу конкретного события и подписано псевдонимом «Баб-Эль». Псевдоним, конечно, прозрачный донельзя, но читателю не знакомый (Бабель пользовался им лишь трижды, да и то в 1916-17 годах, в петроградском «Журнале журналов»{87}). Да и зачем он нуженпсевдоним?! Неужели намек на то, что материал не авторский, а заказной?
И срок, наверное, назначили самый сжатый... Вот начало второго абзаца:
«В воскресенье в день похорон Ленина»...
Так пишут, когда от события до описания прошло меньше недели. Иначе пришлось бы уточнять: «в прошлое воскресенье». А Бабель все сроки пропустил, и публикация вышла две недели спустя, когда следовало уже писать: «в позапрошлое...»
В сентябре сочинение было перепечатано в «Красной ниве»{88} и с 1926 года входило в сборники рассказов Бабеля{89}.
Сравнение газетной версии с журнальной обнаруживает, что текст подвергся правке. Например, во фразу: «в день похорон Ленина, команда парохода, три китайца, пара негров и один малаец, вызвала капитана на палубу» вставлено слово «цветная»«цветная команда». А согласно первому варианту выходило, что вся команда парохода состояла из цветных, зато начальство было сплошь белым!
Более уважительным стало и описание чернокожих: вместо «пары негров» теперь сказано «два негра». Кроме того, о цветных, заглядывающих в капитанскую каюту, уже не сказано, что делали они это «с собачьей тоской».
И то верночему тут завидовать, когда все красивое«сияющая медь завинченных графинов, окостеневшее лукавство женских портретов»из каюты вынесено навсегда.
Матросы бегут в город по льдинам замерзшей гавани«по окоченевшим волнам», то есть окоченевшим, как труп. Незначительная замена«окоченевшим» на «окаменевшим»превращает противостояние жизни и смерти в антонимическое противопоставление жидкого и твердого...
И с городом произошли перемены: только что «лихорадивший на ветру», то есть больной, он превратился в «дрожавший на ветру», т.е. мерзнущий, но здоровый...
Такую работу мог проделать самый обычный редактор, поставивший себе целью сделать все сколько-нибудь необычное непроходимо банальным.
Тем удивительнее на этом фоне замены иного толка:
«И по окоченевшим волнам <...> летели к берегу, к причалам, пять скорчившихся запятых, пять невиданных фигурок с обуглившимися лицами, в развевающихся пиджаках».
Начиная с «Красной нивы», вместо «пять невиданных фигурок» читается «пять цветных уродцев».
«В эту минуту в Москве, на Красной площади, опускали в склеп набальзамированное тело Ленина».
В «Красной ниве» и последующих публикациях устранено слово «набальзамированное», а с 1926 года вместо «тело» читается «труп»\
Неужели Бабель принялся перерабатывать текст? Скорее всего, нетпросто и в Одессе был свой редактор. И он усмотрел в «цветных уродцах» оскорбление братьев по классу, да и с мертвым Лениным слово «труп» не вязалось... В данном случае с ним оказался солидарен и редактор «Красной нивы», так же заменивший «труп» на «тело». Но одесский редактор решил показать, что и тело Ленина не такое, как у обычных покойников, и добавил определение: «набальзамированное».
Так что «цветные уродцы» и «труп» Ленинаэто не позднейшие дополнения, а первоначальный вид текста. Из чего следует, что, приступая к написанию рассказа, Бабель был настроен не самым восторженным образом.
А теперь от политики перейдем к художественным особенностям.
«- Боцман! - прокричал вдруг капитан, - палуба не бульвар. Загоните-ка этих ребят в трюм.
- Есть, сэр, - ответил боцман, колонна из красного мяса, поросшая красными волосами, - и он взял за шиворот взъерошенного малайца. Он потащил его к противоположному борту. Он поставил его к борту, выходившему в открытое море, и выбросил его на веревочную лестницу. Малаец скатился по ней и побежал по льду. Три китайца и пара негров побежали за ним следом.
- Вы загнали людей в трюм? - спросил капитан из каюты, обогретой коньяком и тонким дымом.
- Я загнал их, сэр, - ответил боцман, колонна из красного мяса, - и стал у трапа, как часовой в бурю».
Единственной примечательной черте в образе боцмана«колонна из красного мяса, поросшая красными волосами»сразу же находится соответствие:
«Любка <...> пошла во двор. Там уже дожидался ее мистер Троттибэрн, похожий на колонну из рыжего мяса. Мистер Троттибэрн был старшим механиком на Плутархе».
Речь, как легко догадаться, идет о рассказе «Любка Козак»единственном, не получившем своего продолжения в описании советской Одессы. Можно полагать, что «Ты проморгал, капитан!» таким продолжением и является. А поскольку в газетной публикации «английский пароход» анонимен, вполне допустимо, что он этот самый «Плутарх» и есть.
Плутархгреческий писатель, прославившийся своими «Сравнительными жизнеописаниями» («Βίοι Παράλληλοι»)сопоставлением биографий греков и римлян. Корабль упоминается лишь в одной главе: 23-й, «Тесей и Ромул».
«Корабль, на котором отплыл <на Крит> Тесей с молодыми людьми и счастливо вернулся, был тридцативесельный. Афиняне берегли его до времен Деметрия Фалерского, причем отрывали старые доски и заменяли их другими, крепкими, вследствие чего даже философы, рассуждая об увеличении размеров существующего в природе, спорили, приводя в пример этот корабль, - одни говорили, что он остается тем же, чем был раньше, другие - что его более не существует».
Мнение, что корабль остался тем же, что и был, отстаивали последователи Аристолеля, отмечая, что никакая замена материала не силах изменить суть вещи. На этом корабле афиняне и триста лет спустя плавали на остров Делос, для участия в празднествах и доставки священных даров. В самих Афинах в это время проходил самый грандиозный праздник годаТаргелии (ϴαργήλια, «жатва, созревание плодов»), и в храм Аполлона со всей Греции приносили первенцы плодов нового урожая.
А теперь вспомним, чего страстно желала Любка Козак:
«весь мир тащите вы к себе, <...> первую пшеницу хотите вы и первый виноград, белые хлебы хотите вы печь на солнечном припеке»...
А это, как мы уже знаем, покушение на прерогативы Бога, в Храм которого со всех концов Земли Обетованной несут первые плоды.
Какие же дары несут иноземцы?
«Любка <...> пошла во двор. Там уже дожидался ее мистер Троттибэрн, похожий на колонну из рыжего мяса. Мистер Троттибэрн был старшим механиком на Плутархе.
Он привел с собой к Любке двух матросов. Один из матросов был англичанином, другой был малайцем. Они втащили во двор контрабанду, привезенную из Порт-Саида.
<...> Любка <...> увела моряков в тень под акацию. Они сели там за стол, <...> и мистер Троттибэрн развернул свои товары.
Он вынул из тюка сигары и тонкие шелка, кокаин и напильники, необандероленный табак из штата Виргиния и черное вино, купленное на острове Хиосе. Всякому товару была особая цена, каждую цифру запивали бессарабским вином, пахнущим солнцем и клопами».
Дары эти были описаны уже в 1921 году, в самом первом из классического репертуара «Одесских рассказов»«Король»: