Печение хлеба в ритуальных целях хорошо известно. В нашем случае, во-первых, следует отметить моделирующую функцию этого гадания. Под тем, распадется хлеб или поднимется, нельзя не видеть попытку прогнозирования будущего строительства. Необходимо заметить, что выпечка хлеба (в ритуальных целях) всегда связана с идеей возникновения, зарождения, начала, создания чего-то нового. Ср. роль хлеба в новогодних праздниках, в свадьбе и других ритуалах, где выпечка хлеба или какого-нибудь хлебного изделия соотнесена, например, со сменой времен года (началом нового временного цикла), с возникновением новых социальных связей и т. п. К этому следует добавить мотив роста, поднимания, связанный с благополучным исходом.
Другой случай гадания (приближающийся к жребию) зарегистрирован среди русских в Сибири. Он сводится к тому, что бросают 34 куска хлеба из мешка. Куда они упадут (вероятно, учитывается степень кучности? А. Б.), там и есть счастливое место. Явно вторичным является гадание на положенных первых венцах: «При заложении хижины, когда положатся первые подвалины, хозяин по всем углам на ночь кладет по куску хлеба; ежели на другой день хлеба в каком-либо углу не оказалось, место это считается несчастным, и тогда подвалины передвигаются».
В этих гаданиях по сути дела моделируется как само жилище (через пространственную символику, соотнесенную с различными ценностными характеристиками), так и его предполагаемое существование во времени.
Особая актуальность противопоставления порядкахаосу, организациидезорганизации, проявляющаяся вследствие структурных характеристик гадания сразу на нескольких уровнях (в большей степенина пространственном, в меньшейна уровне временных и социально-бытовых отношений), позволяет причислить этот тип гаданий к текстам (в семиотическом понимании этого термина), воспроизводящим идеи, лежащие в основе креационного акта (переход от мирового хаоса к мировому порядку).
Процесс моделирования искомой ситуации происходит в гаданиях при выборе места путем последовательного включения этого местаобъекта гаданияв системы пространственных, временных, религиозных, социальных и хозяйственно-экономических отношений, т. е. его включение в сферу культуры.
На основе изложенных соображений о выборе места для строительства можно сделать следующие выводы.
Во-первых, как и при выборе деревьев, практические установки не декларируются. С другой стороны, деление на «счастливые» и «несчастливые» места относится, что и естественно, к тем частям пространства, на которых имеет смысл (с практической точки зрения) ставить дом. Вместе с тем, как мы видели, далеко не все реально пригодные места удовлетворяют условиям выбора. Эти условия основаны на том, что все части пространства «изначально» имеют либо положительное, либо отрицательное содержание. Конкретная стратегия выбора имеет трехступенчатый характер. Сначала отбираются те места, которые могут оказаться пригодными из практических соображений.
Второй этап связан с общим делением пространства на счастливое и несчастливое. В качестве определителей выступают либо постоянные признаки, относящиеся в универсальной классификации (модели мира) к категории отрицательных (например, дорога, баня и т. п.), либо окказиональные признаки, события, зарегистрированные коллективной памятью (например, место, где кто-то когда-то поранился) и также расцениваемые как отрицательные.
На третьем этапе счастливые или нейтральные места подвергаются дальнейшей проверке применительно к ситуации строительства. Необходим ответ на вопрос: является ли это место счастливым именно для того, чтобы на нем стоял новый дом? При этом в данной ситуации, как никогда отчетливо, выражается идея неотторжимости судьбы нового дома от судьбы коллектива. Прогнозируется не столько будущее конструкции, сколько будущее семьи, связанное в конечном итоге с представлениями о доле, счастье, богатстве, жизни или их противоположностях.
Таким образом, процесс структурирования пространства связан с последовательными ограничениями, накладываемыми на места, отмеченные положительным значением. При этом с помощью системы ограничений, мотивированных как практическими, так и экстрапрактическими представлениями, кроме стратегической цели (выбор благоприятного места), достигается включение выделенной части пространства в те содержательные структуры, которые определяют основные параметры программы жизни коллектива.
Выбор времени начала строительства
Существенным условием успешного строительства жилища считался правильный выбор времени начала строительства. К сожалению, материал по этому вопросу не столь обширен по сравнению, например, с данными о выборе места. Автору удалось обнаружить лишь несколько упоминаний о специальных усилиях, направленных на выбор оптимального момента во времени.
Выше уже отмечалась роль временных ограничений при выборе деревьев и места. Но особенно тщательно выбиралось время начала строительства. «В Погостской волости Слуцк. у. (Минск. губ.) к постройке дома крестьяне приступают не иначе, как после предварительного совещания с гадальщицей, которая указывает время как для начала постройки, так и для входа в дом по ее окончании».
Такое отношение к процедуре выбора времени начала строительства, по-видимому, объяснялось тем, что строительство необходимо было удачно «вписать» в детально разработанный «сценарий» годового цикла, для которого была характерна жесткая регламентация хозяйственных, экономических, религиозных и других аспектов деятельности человека и коллектива. И, пожалуй, не в последнюю очередь необходимо было согласовать процесс строительства с календарной обрядностью.
Если говорить вообще о наиболее сакральной точке годового цикла, то ее обычно помещали на стыке старого и нового года (когда в мифологической ретроспективе Космос рождался из Хаоса). В этой связи особый интерес вызывают представления русских крестьян Сибири о том, что «удача будет сопутствовать, если начать рубить дом великим постом (ранней весной) и в новолуние. Считалось необходимым, чтобы строительство избы захватило по срокам Троицу. Это представление было зафиксировано в поговорке: Без Троицы дом не строится. Аналогичные сроки зафиксированы у коми-пермяков». Учитывая, что в традиционном календаре с последней неделей великого поста связывалось наступление Нового года (и у русских, и у пермяков), такой выбор времени начала строительства вполне «мотивирован» мифологическим прецедентом. Мифологическое Начало реализуется в серии «начал», в том числе в начале нового календарного цикла и в начале строительства нового дома. При этом устанавливается связь не только между отмеченными временными точками (мифической и реальной), но и между календарной и строительной обрядностью.
Выбор более конкретного времени начала строительства был мотивирован тем содержанием, которое приписывалось отдельным дням недели. Так, например, на Украине «начинают постройку обыкновенно в дни, посвященные памяти преподобных, о чем предварительно и наводится справка у людей грамотных или церковнослужителей, так как существует уверенность в том, что, начавши работу в день, посвященный памяти мученика, не доведешь постройки благополучно до конца. Сверх того, приступать к работам нельзя вообще ни в понедельник, ни в среду, ни в пятницу, ни в субботу, а только во вторник и в четверг. Понедельник, среда и пятницадни тяжелые; в эти дни не следует вообще начинать нового дела. Начавши же делать что-нибудь новое в субботу, будешь и дальше продолжать это дело лишь по субботам».
Не располагая достаточным количеством материала по вопросу о выборе времени начала строительства у восточных славян, трудно делать какие бы то ни было выводы. Но для нас, пожалуй, важно отметить основной принцип мотивировки: время, как и пространство, неравноценно. Факт строительства должен быть введен в событийную цепь в соответствии с представлениями о наиболее благоприятных моментах временного цикла, причем определяющим моментом является соотнесение с двумя временными системами: календарной (обладающей религиозным и хозяйственно-экономическим содержанием) и системой представлений о жизненном цикле.
Глава IIРИТУАЛЬНЫЕ АСПЕКТЫ ТЕХНОЛОГИИ СТРОИТЕЛЬСТВА
«Строительная жертва» и укладка первого венца
Одним из центральных моментов обрядов, совершавшихся при закладке различного рода строений, было жертвоприношение. Этнографы давно обратили внимание на этот факт. Проблематике «строительной жертвы» посвящен ряд специальных работ, среди которых обилием собранного материала и оригинальной трактовкой выделяется исследование Д. К. Зеленина.
«Строительная жертва» (Bauopfer) одна из этнографических универсалий. Она зарегистрирована у народов всех материков. И если жертвенные символы, процедурные моменты и другие средства выражения ритуала были различными у разных народов, то глубинная семантическая модель ритуала была, по-видимому, сходной.
По отношению к «строительной жертве» как к частному случаю универсального ритуала жертвоприношения, очевидно, существенны представления, отражающие концептуальную схему строительства.
Если рассматривать строительство не в узком техническом смысле, а как один из многих других процессов, конечным итогом которых мыслилось установление порядка, организации, то в таком случае жесткое увязывание этого процесса с ритуально-мифологическими схемами, обосновывавшими и воспроизводившими идеи глобального, космического порядка, не должно вызывать недоумения.
Идея упорядоченности, по-видимому, относится к числу наиболее глубинных и универсальных категорий культуры. Однако не везде и не всегда она была сформулирована в четкой, эксплицитной форме. «Космос» древнегреческой и византийской философии первоначально означал порядок и прилагался «либо к воинскому строю, либо к государственному устройству, либо к убранству приведшей себя в порядок женщины».
Еще в прошлом веке сфера употребления русских слов «строй» и «строить» не ограничивалась домом, городом или храмом, а распространялась на государственное управление («строить государство»), религиозные и социальные институты (ср.: «Церковь Христова, своими пастырями строима и управляема») и даже, что еще более показательно, на идеологический уровень (ср. так называемое «богостроительство»). Под «строем» подразумевались самые различные формы упорядоченности: пространственной, временной, социальной, религиозной и т. д., ср.: «военный строй», «музыкальный строй», «строй божьих дел», «у всякого свой строй в голове» и т. п. Кстати, само выражение «строить дом» имело прежде всего значение «править хозяйством дома», буквально: «домостройничать» («Домострой» являлся сводом правил, регулировавших семейную и общественную сферы жизни). Общим является значение установления определенного порядка на смену беспорядочному, хаотичному.
Строитель, собственно, всякий человек, устанавливающий порядок в той или иной области: это и зодчий, и портной, и Бог (ср.: «Господь наипервый строитель»). Характерно, что этот термин и его производные получили особенное распространение в религиозной сфере: «строитель пустыни»иеромонах, настоятель, «строитель храма»староста, ктитор.
Если попытаться свести воедино семантические признаки, инвариантные для глаголов, обозначавших процесс строительства (строить, рубить, ладить, ставить), то можно получить список, в котором на первом месте будут такие признаки, как «ограничивать», «придавать форму», «упорядочивать», не являющиеся специфически строительными, но расцениваемые как универсалии всякого процесса активного воздействия на окружающий мир. Сакрализация этих процессов, придание им «второго» (мифологического) плана содержания, отразилась и в поверьях о ремеслах и ремесленниках.
По воззрениям русского крестьянского населения XIXначала XX в., плотники, как и представители других древнейших ремесел, обладали не только производственными функциями. Им приписывались тайные способности, знания, связи с «нечеловеческой природой», «лесом» и т. п., причем считалось, что чем выше их мастерство, тем сильнее их скрытые способности: «Особенно дурной славой пользуются те из плотников, которые известны своим искусством, вроде костромских галичан, знаменитых издревле владимирских аргунов, вологодских, вохомских и т. д.». Плотники могли сделать так, что построенный ими дом оказывался непригодным для проживания, так как в нем «поселялась нечистая сила». Еще в прошлом столетии нередко встречались незаселенные дома не только в деревнях, но и в Петербурге. «В Орловской губ. (под самым городом) подслушали бабы, как владимирские плотники, достраивая хату, приговаривали: Дому не стоянье, дому не житье, кто поживет, тот и помрети подсмотрели, что бревна тесали они не вдоль, а поперек, а потом напустили червей. Стали черви точить стены, и едва успел хозяин помереть, как развалилась и хата его». Плотники могли посадить в дом кикимору, которая выживет хозяев из дому. «Сказывали знающие люди о причинах этого происшествия, но разное: одни говорили, что либо на стояке, либо под матицу плотники положили свиной щетины, отчего и завелись в доме черти. Другие предполагали, что под домом зарыт был когда-то неотпетый покойник или удавленник и что плотники знали про то и намеренно надвинули к тому месту первые венцы, когда ставили сруб». «В Белозерском уезде (Новг. губ.) в деревне Иглине, у крестьянина Андрея Богомола плотники так наколдовали, что кто из его семьи ни войдет в новую избу, всякий в переднем углу видит покойника, а если войдут с кем-нибудь чужимне видят. В первую же ночь сына Михаила сбросило с лавки на пол. Решили сломать избу эту и поставить новую. Стали ломать и нашли в переднем углу, под лавкой, вбитым гвоздь от гроба». Аналогичными способностями наделялись плотники на Украине и в Белоруссии. Недовольные угощением или расчетом плотники могут навлечь на дом различные несчастья: пожар, бурю, болезни и даже смерть жильцов: «Когда же тот мастер хочет дому смертности, то, ударяя по бревну обухом топора, он произносит: Сколько тут углов (вянков), стольки нехай будиць мирцвяков». В сказках плотники соревнуются с чертом и всегда выходят победителями (как и кузнецы, ткачи и др.). Любопытно, что в украинских рассказах о плотниках-знахарях в их роли всегда выступают русские, т. е. представители другого народа. Этим подчеркивается выделенность и известная эзотеричность плотников (ср. жреческие касты кузнецов в других культурных ареалах).
Аналогичный круг представлений был связан с печниками. Как и плотникам, печникам приписывались тайные способности, применение которых могло сделать дом непригодным для жилья. Считалось, что, как и плотники, печники были связаны с нечистой силой. «Сговорились плотники с печниками и вмазали в трубу две пустые незаткнутые бутылки по самые горлышки (вместо бутылки кладут в стену пискульки из речного тростника, дудочку из лубка липы, лозы). Стали говорить хозяева: Все бы хорошо, да кто-то свистит в трубестрашно жить. Пригласили других печников. Поправить, говорят, можно, только меньше десятки не возьмем. Взялись сделать, но вместо бутылок положили гусиных перьев, потому что не получили полного расчета. Свист прекратился, но кто-то стал охать да вздыхать. Опять обратился хозяин к плотникам, отдал уговорные деньги на руки вперед, и все успокоилось».
Арсенал ухищрений печников был весьма велик. «Погрубее и попроще месть обсчитанных печников заключается в том, что один кирпич в трубе закладывается так, что печь начинает постоянно дымить, а плотники засовывают в пазах между венцами во мху щепочки, которые мешают плотной осадке. В этих местах всегда будет продувать и промерзать. Точно так же иногда между концами бревен, в углу, кладут в коробочку камни: не вынувши их, нельзя плотно проконопатить, а затем и избы натопить. Под коньком на крыше тоже прилаживается из мести длинный ящичек без передней стенки, набитый берестой: благодаря ему в ветреную погоду слышится такой плач и вой, вздохи и вскрики, что простодушные хозяева предполагают тут что-либо одно из двух: либо завелись черти-дьяволы, либо из старого дома ходит сжившийся с семьей доброжелатель-домовой и подвывает: просится он в новый дом, напоминает о себе в тех случаях, когда не почтили его перезовом на новое пепелище, а обзавелись его соперником. Всех этих острасток совершенно достаточно для того, чтобы новоселья обязательно справлялись с таким же торжеством, как свадьбы».