Сзади что-то шевельнулось, и она в ужасе обернулась. (Так напечатано. Случайный промах. Бывает. С. Г.) Сидевшая на рояле обезьянка вдруг оскалилась, спрыгнула на клавишитам-тарарам! и скакнула в открытое окно. И вдруг розывсе, сколько ни было их в каюте, в вазах и под потолком, стали бесшумно опадать, осыпаться. Казалось, в каюте вдруг повалил густой снег из лепестков розбелых и желтых, светло-кровавых и исчерна-бордовых
Ступая по пышному ковру из лепестков, она вернулась к капитану и дунула ему в лицорозовые лепестки разлетелись, застряв лишь в волосах и бороде.
Глаза у Боха были выколоты. Раны прикрыты двумя серебряными талерами. Третий талер он сжимал зубами, как пулю».
Стильно, не правда ли? «Сто лет одиночества» плюс-минус «Алые паруса».
«Явления жизни и истории предстают либо в необычном ракурсе, либо в необычной функции, либо в алогичном ряду, их свойства гиперболизируются до такой степени, что они обретают совершенную фантасмагоричность». И это непростое правило исполняется Юрием Буйдой неукоснительно и вдохновенно. Выписываю наугад:
«По чертежам роддома выстроили крематорий. Призвали какого-то столичного знатока архитектуры, и тот письменно засвидетельствовал, что Ипатьев спроектировал именно роддом, что рабочие строили именно роддом, а вот почему получился крематорийведомо лишь Всевышнему. Разъяренный градоначальник приказал разобрать крематорий по кирпичику и возвести именно роддом. Но и заново построенное сооружение оказалось крематорием. И над трубой его медный ангел пел в рожок, когда очередная копченая душа отлетала на родину всех душ».
«В трудные годы замуж брали мешок серой ржи в три пуда с походом, а вообще-то идеальной считалась девушка, против которой на другую чашу весов бросали пароходный куль, вмещавший ровно пять с половиной пудов пшеницы, и невеста выравнивала чаши движением ресниц»
«Самое фантастическое реализуется через самое обычное, часто через низменную деталь». А как же! Это уж как есть. Не особенно вникаячто через что реализовать, так называемых низменных деталей Юрий Буйда не жалеет. Его прозанастоящий театр физиологических гипербол. Многие, как полагается, отвратительны роскошно; впрочем, довольно часто Юрий Буйда в этом пункте отходит от образца и позволяет себе впасть в невинное сортирное веселье:
«Известно, что за сутки корова испускает около 280 литров газов. Бздо же от переполнявшего его возмущения с одного выстрела испустил в четыре раза больше, при этом разбив все лампочки в люстре. Услыхав же, что итальянский бронзовый конь вызывающе закашлялся, Бздо прорычал:
Рожденный мертвым чихать не может!»
Так что юмор тут самородный. А прочая техникасами видитевзята напрокат.
Чего радиэто вопрос. В Городе Палачей на подобные вопросы неизменно отвечают: «потому что вода». Но поскольку практически все персонажикогда они не убивают или не умираютзаняты преимущественно любовью, то можно предположить, что замысел автора былвоспеть священный пламень этого чувства. Точней, роковую страсть. Сказануть на вечную тему красиво. Смиренный осиновый пейзаж для такого замысла недостаточно гулок, и вообще на Тургеневе далеко не уедешь. Вот и пришлось оседлать быстроходного, неутомимого колумбийца. В Городе Палачей чуть ли не над каждой фигурой развевается, заменяя характер, неповторимая love story. Слащаваяили жестокаяили похабная (в любом случае желательно чтобы глубокомысленная) притча. Почти любую можно использовать как тостприменяясь, конечно, к атмосфере застолья. Очень важно поддерживать постоянную температуру текстаи тут импортный аэрогриль класса GGM незаменим.
Жестокие и похабные читайте сами, а я выпишу отрывок слащавой:
«Она пришла в назначенное времягорбатая, прихрамывающая, косоглазая и унылая. Я выложил перед неюпредмет за предметом, деталь за детальювсе, что она должна была надеть. От чулок до маленькой шляпки и перчаток. Она впервые в жизни оказалась в руках портного и потому, наверное, решила, что так и полагается. Следуя моим указаниям, она надела все так и в такой последовательности, какую я ей указал. Даже туфли, которые я два дня выбирал в наших тогдашних лавках. Я попросил ее взять меня под руку, поднять подбородок и подойти к зеркалу.
Господь вел меня, потому что я ни на йоту не усомнился в Его силе и в Его правоте. В этот момент пришли ее родителиведь это они оплачивали наряд дочери. Они молча стояли в дверях и смотрели на нас. А мы с Анеттой смотрели на их отражения в зеркале. Пауза затянулась, сгущаясь в некий вопрос или в некое решение, которое я принял и готов был отстаивать до конца. Когда же ее отец пролепетал, что им не по карману такой наряд и вообще, я решительно прервал его и попросил руки и сердца их дочери. Самой красивой и любимой девушки во всем белом свете, а не только в Городе Палачей. Я никогда не забуду взгляда, которым она подарила меня в тот миг»
Само собой, они прожили душа в душу тридцать летно глубокомысленный пуант не здесь, а через несколько реплик, когда вдруг выясняется, что все эти годы Анетта усердно подрабатывала в публичном доме:
« Чудак вы человек, ведь если я чему-то и научил ее, так только свободе. А свобода есть осознанная необходимость, как говаривал старик Аристотель»
Чем не тост?
ТВ недавно транслировало чемпионат России по латиноамериканским танцам. Спорт увлекательный! Иная тигресса из Подлипок так взмахнет ногой, точно шпагой, ни в какую Бразилию не захочешь, ни на какой карнавал.
Вот и теперь я в недоумении: то ли Юрий Буйда пишет не хуже Маркеса, то ли Маркесне лучше Буйды.
VIIИюль
Арефьевский круг / Составитель, автор комментариев, научный редактор, подбор фотографий, набор текстовЛюбовь Гуревич
СПб.: ООО «ПРП», 2002.
Не извольте беспокоиться: про живопись яни слова. Хотя, действительно, это альбом. Шестьсот с чем-то репродукций. Большой формат, мелованная бумага, тексты на двух языках, все как у людей. Как и полагается издавать музейную классикусо вкусом и без ошибок.
Но дело, видите ли, в том: эта-то классикане музейная. Картины висят в частных домах, причем не у богачей. Пять имен, составляющих центр «арефьевского круга», публике практически неизвестны. Что творчество этих пятерых художниковсенсация века, и сейчас-то знают весьма немногие. А совсем еще недавнопри пресловутой Советской властипочти никто не принимал этих пятерых всерьез. Объединявшая их роковая страсть к искусству выглядела вполне безнадежной. Неудачники, нищие чудаки, люди чердаков и подвалов. Я тут сметал на живую нитку анкетные данныебиографии оказались почти несовместимы с жизнью. То-то милиция не спускала глаз.
Александр Арефьев. 19311978. Окончил вечернюю школу, поступил во 2-й Медицинский. Отчислен с третьего курса (1959) попался на подделке рецептов, осужден и посажен в лагерь, где пробыл три года. В 1965-м арестован вторично (в ходе бытового конфликта схватился с угрожающим видом за топор), отсидел месяцев восемь. В 1977-м уехал через Вену в Париж и очень скоро умер. В пробелах между датами писал картины.
Рихард Васми. 19291998. Учился в средней школе, потом в архитектурном техникуме, потом опять в средней школе (окончил в 1953). Работал колористом в типографии, колористом на картонажной фабрике, разрисовщиком косынок, клееваром, лаборантом в Ботаническом институте, кочегаром, маляром. В свободное время писал картины.
Валентин Громов. 1930 г. р. Отчислен из предпоследнего класса СХШ. Окончил заочное отделение Московского полиграфического института. Работал декоратором, колористом, корректором по печати. Насколько я понимаю, анкете тут и конец. Все остальноеискусство.
Владимир Шагин. 19321999. СХШ, потомТаврическое училище. Из обоих заведений исключен за формализм. Служил в оркестре: играл на гитаре. С 1962-го по 1968-йспецпсихтюрьма. С тех порглавным образом грузчик. Живописью занимался по выходным. После 1984-говыставки, покупатели, последователи («митьки»), слава.
Шолом Шварц. 19291995. Ремесленное училище. СХШ окончил, в Академию не принят. Экспедитор в театре, маляр и прочеечтобы только не умереть с голоду. Больше ничего не делалтолько писал и рисовал.
Такая вот ведомость. Хорошего мало, согласны? Весьма подозрительная компания донельзя неблагополучных людей. Общий знаменательчуть ли не потешный: все, кроме Шварца, отчислены (каждый в свое время) из СХШСредней художественной школы при так называемой Академии художеств. Должно быть, за это и любили друг другаза плохую успеваемость.
Но в предисловии к альбому сказано, кто онив другой реальности, в настоящей:
«Человеческое и культурное явление, называемое сегодня арефьевским кругом, поразительно во многих отношениях. Поразительна творческая раскрепощенность художников, для которой послевоенные годы, казалось, не давали ни малейших оснований. При той браваде отщепенства, которая сопутствовала их судьбам, поразительны интенсивность и высокий профессионализм их творчества. Наконец, поразительно то обстоятельство, что пятеро подростков, судьбы которых случайно пересеклись в стенах послевоенной СХШ, недоучки, из которых, по обывательским меркам, никто не сумел добиться мало-мальски профессионального статуса, именно они представляют в художественной летописи советского времени самое яркое явление послевоенного искусства».
Самое поразительноеесли уж так говорить, что картинки всё это удостоверяют. Но про живопись, как уговорились, ни слова. О ней здесь пишут, как почти никогда не пишут о литературе: как бы изнутри предмета личной любви. Посреднику тут делать нечего. И если бы речь шла о книге по искусствоведениюне стал бы я трясти ею перед читателями «Звезды».
Но тут совсем другое. Даже и без цветных иллюстраций (не найдись, допустим, великодушный меценат), с одними любительскими фотографиями, даже и без статей о живописи, даже на бумаге совсем плохой, эта книга и в качестве самодельной брошюры стала бы событием. Она составлена так, что история одной богемной компании превращается в историю поколения, лишенного не только свободы, но и контакта с мировой культурой. Как они к ней прорывались! Учителя, принесшего в класс репродукцию картины Матисса, вспоминали с любовью через десятилетия. Обладатель джазовой пластинки почитался счастливцем, а если приглашал послушатьблагодетелем и вдобавок храбрецом. Когда в Эрмитаже открылись (на знаменитом третьем этаже) залы импрессионистовэто было событие, переменившее много судеб. В книге есть письмо Роальда МандельштамаАрефьеву, просто невозможно читать без ярости и жалости: «Рихард говорит, что Лерка официально записан в библиотеке и собирает для тебя стихи Бодлера. Это трудно, так как теперь заявки на заморскую литературу на гербовой бумаге» Вы вдумайтесь. Это пишет поэтхудожнику. Из больницыв лагерь. Конец пятидесятых. О чеммечта, и отчего несбыточна? «Полгода прошло в ожесточенной борьбе за Бодлера, Уайльда и Тома Квинси. Но безрезультатно. Хотя та и другая сторона проявили чудеса настойчивости и изобретательности. Они победили и торжествуют победу. А я лежу во прахе поражения и в гипсе до подмышки».
Их не подпускали к культуре. Чтобы утолить жажду, им пришлось культуру выдумать, изобрести, сочинить, построитьи поселиться в этой собственной культуре, как в единственном убежище. Как бы в ночлежке для гениев. Но вход был открыт для званых и незваных. «У них был, пишет Любовь Гуревич, свой поэт, свой скульптор, свой джазмен, свой эстет, свои стиляги, свои фланеры по Невскому, свой самоубийца. Среди знакомых находимв будущем знаменитого композитора, террориста-теоретика, вора в законе, стукача или стукачей» Арефьевский круг обведен в этой книге другимбольшего диаметра, созвездием оригинальных лици все это читается как роман Дюма. И конец соответствующий: гвардейцы кардинала разбиты, алмазные подвескив надежном месте, королева спасена!
Один из главных героевВладимир Шагинвспоминает:
«Когда исключали из СХШ, Илья Глазунов, учившийся в параллельной группе, сказал: Мы еще посмотрим, кто из нас станет хорошим художником, а кто плохим!»
Что ж, смотрите.
Дело Сухово-Кобылина
Сост., подгот. текста В.М.Селезнева и Е.О.Селезневой; вступ. статья и коммент. В.М.Селезнева. М.: Новое литературное обозрение, 2002.
Не знаю, чье ремесло в наши дни нужнейрецензента или трубочиста. Но все-таки бывают случаи, когда желательно, чтобы, например, в книгу заглянул первым кто-нибудь другой. Как, скажем, в старое доброе время русский барин влезал в свежепостроенные штиблеты не прежде, чем в них послоняется денек по комнатам лакей. Во избежание мозолей.
Так и здесь. Чтениедушное донельзя. Сплошь документыкак есть, сырьем. Натуральный канцелярский слог середины позапрошлого века. Взамен сюжетауловки тогдашнего крючкотворства Скука смертнаяпричем в буквальном смысле. Однако же, с другой стороны, положа руку на сердцекому из нашего брата (точней, из нашей сестрыиз образованщины) вполне безразличнозамочил классик эту самую француженку, опостылевшую содержанку, или просто попал в непонятное, когда прихватили ни за что?
Тут не абстрактный интерес, как в однотипной задаче про Сальери с Моцартом. Но и не одна лишь злорадная любознательность: не спрятан ли, дескать, в глубокоуважаемом шкафускелет? Сальери для насникто, всего лишь персонаж, но и автор «Свадьбы Кречинского» никогда не был властителем дум. Его моральный облик сам по себе никого не колышет.
И все-таки: в русской литературе Сухово-Кобылин громче всех, прямо-таки отчаянным голосом, кричал о правосудии. Фактически утверждал, что в данное время в данной стране оно неосуществимо, поскольку закон подменен бесконтрольным произволом продажных исполнителей. Государство приватизировано полицией, человек беззащитен. Такой суровый реализм. А если бы вдруг оказалось, что эту жуткую схему начертил удачливый злодей, сумевший спастись от правосудия как раз благодаря порокам обличаемой системы? Реализм, положим, никуда бы не делся, но приобрел бы привкус дерзкой аферы
Теперь нам предоставлена возможность решить это Дело самим, по совести, на основании документированных фактов. На тех же условиях, что и Сенат в 1857 году. Вот рапорты, вот протоколы, вот докладные записки. Показания таких-то, мнение такого-то. Прошение. Оказание. Заключение. Предложение. Отношение. Короче, все жанры уголовного делопроизводства. Как выразился один из фигурантов (правда, о собственном сочинении)«в полной действительности сущее, из самой реальнейшей жизни с кровью вырванное дело».
Крови было, и правда, много. «Зеленое шелковое платье залито сплошными потоками крови На коленкоровой белой юбке, находившейся, как видно из дела, под шелковым зеленым платьем, на передней стороне, во многих местах значительной величины кровавые пятна. Вся та часть синей атласной шапочки, которая лежала на шее Деманш, и белая вверху шапочки подкладка, касавшаяся затылка ее, Деманш, значительно обагрены кровью. Газовая белая косынка почти вся замарана кровью», и т. д.
Извините, mesdames. Я предупреждал: проза не изящная. Но цитата необходимая. Этот протокол осмотрапоявившийся в Деле только через три года после события преступления! потянул на весах Фемиды ровно столько же, сколько все прочие бумаги процесса. И стрелка замерла на нуле.
Дворовый человек Ефим Егоров и крестьянин Галактион Козьмин к тому времени давно уже сознались в убийстве, дворовая женка Аграфена Ивановав соучастии. Казалось, ничто на свете не могло их избавить от плетей и каторжных работ. Как сказано с надлежащей издевкой в пьесе «Смерть Тарелкина»:
«Собственное признание есть высшее всего мира свидетельство, говорит Закон».
Не важно, что впоследствии люди эти показали, будто их склонили к самооговору: полицияпытками, а барин их, господин Сухово-Кобылинпосулами (1050 рублей, а после амнистиивольная). Это не имело никакого юридического значения: ведь они уже пробыли в тюрьме год с лишним; согласно же статье 1061 (п. 4) Свода законов уголовных, уже после шести месяцев заключения такие свидетельства не считаются ни во что. Начинающий драматург напомнил следователям номер статьи, прибавив: «Произвольно можно находить сомнения везде; особенно если после двухлетнего содержания преступников в тюрьме наглая их ложь, отвергаемая законом и разумом, будет приниматься за основание сих сомнений».
От очной же ставки отказался (еще в начале Дела) на основании статьи 1138 («в коей сказано, что очные ставки господам с их слугами даются в том только случае, если они оказываются участниками в одном и том же преступлении»): подозревают его, что ли? сама эта мысль оскорбительна для его чести; а также вот вам медсправка о «продолжающейся еще болезненной раздражительности Сухово-Кобылина нервов».