Однажды, когда они весело барахтались в мелкой воде, к ним направился, переваливаясь словно жирный морж, огромный мужчина весом около 150 килограммов. У него была длинная черная боро да, угольно-черные волосы и глаза, умное и грубоватое лицо. В восторге от встречи с русскими земляками, он представился гулким басом: "Анатолий Казновецкий, архиепископ русской ортодоксальной церкви по всей Африке". Вне всякого сомнения этот епископ был самым красочным ближневосточным агентом КГБ.
Вскоре он и его высокая изящная жена стали самыми любимыми друзьями Сахарова в Александрии. Казновецкого интересовало все. Искусный механик, увлекающийся всевозможными техническими новинками, он сам чинил свою машину, готовил алкогольные напитки и построил рыбачью лодку. Он любил часами слушать Баха и Бетховена и иногда выпивал две бутылки водки кряду без всякого видимого эффекта, кроме багрового лица. Для него не было необычным вершить религиозные обряды и, окончив, идти писать донесения для КГБ. Кроме связывающей их службы в КГБ, Сахаров и Казновецкий разделяли высказанные окольно взгляды на восприятие советской действительности.
Основной задачей КГБ, поставленной перед архиепископом, было убеждение служителей церквей других вероисповеданий принять и пропагандировать советский взгляд на такие международные события, как Вьетнам, движение за мир и арабо-израильский конфликт. В то же время он помогал вербовать религиозных агентов, особенно среди коптов, бывших христианским меньшинством. Его положение позволяло ему также производить разведку в некоторых африканских районах и общественных кругах, куда официальные советские представители допускались с трудом. В александрийском консульстве Казновецкий имел дело исключительно со Сбируновым, передавая ему написанные им донесения и получая новые инструкции каждую неделю. Раз в неделю он ездил в Каир для встреч с резидентом КГБ Павлом Недосекиным, жестоким чекистом времен войны, которого боялись все, включая и Сахарова. Сопровождая как-то епископа в Каир, куда он ехал по своему собственному делу, Сахаров видел, как тот вышел из охранявшейся комнаты 6, где посольство платило агентам за проведенные тайные операции.
Со временем, когда Сахаров почувствовал себя достаточно уверенным с ним, он решил попросить епископа о тайной услуге для него и для Натальи. "Как Вы думаете, спросил он, можно было бы крестить Екатерину? Я имею в виду, чтобы никто не знал".
Отечески обняв его, Казновецкий ответил: "Конечно же, сын мой, конечно".
На дне шкатулки с запонками лежал у Сахарова маленький золотой крестик, подаренный ему дедушкой в день его крестин. Взяв его с собой, Сахаров обошел всю Александрию в поисках такого же крестика для Екатерины. В ночь крестин епископ постарался, чтобы его гостиная была как можно больше похожа на святилище, даже поставил там алтарь. Сам он появился, облаченный в великолепные одежды русской церкви, с митрой, неся в руках епископский посох. Торжественная обстановка и органная музыка, воспроизводимая епископским стереопроигрывателем, заставили Сахарова на минуту подумать, что он находится в церкви. После крещения жена Казно-вецкого подала парадный обильный ужин в старой русской манере, чтобы отпраздновать событие.
Прощаясь, епископ прошептал: "Не волнуйся, Володя, никто не узнает". Оба понимали, что КГБ сочтет крестины пятном на репутации Сахарова. На тот интерес к религии, который крестины являли собой, могли посмотреть сквозь пальцы, приписав его безобидному заблуждению или юношескому капризу, однако это событие было бы отмечено в его деле, и возникни бы обстоятельства, при которых Сахарова начнут подозревать в чем-нибудь, этот факт будет иметь вес.
Екатерина заснула после праздничной трапезы, сжимая в ручке маленький крестик. Она была ангельски красивым ребенком, с золотыми волосами своей матери. Уложив ее в кроватку, Сахаров и Наталья порывисто бросились друг другу в объятья и заснули в ту ночь вместе, впервые за много месяцев.
Прошло полгода, и епископ обратился к Сахарову с личной просьбой. Машина иностранной марки, которая была у него в Москве, давно вышла из строя, поскольку требовались запасные части, достать которые в Советском Союзе было невозможно. Епископу удалось купить в Египте все нужные запчасти и еще некоторые другие детали, но поскольку импортировать их строго запрещалось, у него не было никакого пути переправить их в Москву. Он поинтересовался, сможет ли Сахаров, отправляясь в очередной отпуск домой, использовать свой дипломатический паспорт и взять запчасти с собой. Сахаров колебался, понимая как опасно возить контрабандным путем такие вещи. "Конечно, я не хочу доставлять Вам неприятности. Мне просто пришло в голову, что такой умный молодой человек как Вы будет знать, что делать", сказал он. Потом добавил: "Между прочим, как поживает ваша прекрасная маленькая Екатерина? Каждый раз, когда я думаю о ней, я испытываю спокойствие от того, что она получила благословение нашего Бога".
Это был настоящий шантаж. Несмотря на все страхи Натальи, Сахаров отправил морем ящик с запчастями вместе с их багажом, когда они поехали в очередной отпуск в августе 1969 года. Таможенный чиновник, увидев его дипломатический паспорт, помахал им рукой, не проверив ничего из багажа.
Находясь в Египте, Сахаров два-три раза в неделю ездил в Каир либо по поручению Сбирунова, либо по делам консульства. Окончив дела в посольстве, он обычно оставался на ночь у друзей. Чаще всего он беседовал с сотрудниками КГБ Геннадием Еникеевым и Валентином Поляковым; с заведующим реферативным отделом МИДа Иваном Игнатченко и блестящим советским арабистом Сергеем Аракеляном, которого Насер боготворил и использовал как своего личного переводчика. Во время этих встреч Сахаров узнавал о том, что действительно происходило за всей этой официальной напыщенностью и позерством, столь свойственным ближневосточным событиям. Его друзья рассказывали, что советские пилоты, летающие на МИГах с египетскими опознавательными знаками, погибали в воздушных боях. Однажды, во время пребывания в Каире, он видел, как туда привезли тела двух русских летчиков, сбитых израильскими "Фантомами", и как их жены плакали над их гробами. Аракелян рассказал ему также о тайных поездках Насера в Москву и о его переговорах в Кремле.
Однако больше всего он узнавал от Сбирунова, своего начальника по КГБ, соседа и партнера по выпивкам в Александрии. Обычно резидент был мало разговорчив, но иногда он поддавался порыву, желая произвести впечатление на людей своей осведомленностью о некоторых секретах. Однажды поздно вечером, весной 1969 года, попивая шотландское виски, Сахаров выразил удивление по поводу того, что КГБ не раскрыл израильских приготовлений к молниеносной атаке в июне 1967 года.
"Все знали, что Израиль готов к войне, сказал Сбирунов. Но главным заданием каждого советского представителя было выяснить точную дату начала войны, а также каковы планы врага".
"Вот в Йемене мы и удивлялись, что это не было сделано", заметил Сахаров.
"Да нет! воскликнул Сбирунов. Информация была. Точная информация. Мы знали о точной дате и о часе нападения. Эти сведения были отосланы в Центр. Нас удивило, что они не сказали об этом арабам. Возможно, что они не верили этому или же сомневались в источнике этой информации. Возможно, что это был обычный недосмотр в Центре, а возможно, что все было задумано заранее. Не знаю".
Сахарова, естественно, заинтриговало заявление, что КГБ получил, но утаил ту столь важную информацию, которая могла бы спасти арабов от их военного разгрома. Однако его еще больше заинтриговало откровение Сбирунова, невзначай сделанное им менее чем через неделю на очередном заседании консульского персонала. Там присутствовали генеральный консул Шумилов, Сбирунов и Сахаров, представляющие КГБ, резидент ГРУ и представитель Центрального Комитета. Сахаров спросил, может ли возрастающее влияние довольно умеренного редактора Мохаммеда Хассана Хейкала на египетское правительство повлечь за собой трудности для Советского Союза.
"Нет, до тех пор, пока Шараф остается там, где он сейчас", ответил Сбирунов.
"Я никогда не слышал о нем", сказал Шумилов.
"Сами Шараф является в действительности самой важной персоной в правительстве. Он советник по делам безопасности самого президента, это человек, к мнению которого Насер прислушивается больше всего, заявил Сбирунов. С нашей точки зрения, этот человек обладает самой большой силой в Египте. Именно на него мы и полагаемся".
Сбирунов говорил правду, что было далеко не благоразумно. Ввиду такой важности Шарафа не следовало раскрывать его людям, которым не было никакой необходимости знать о нем. И действительно, в то время Сами Шараф был самым крупным агентом КГБ в мире. Он представлял собой именно тот случай "маленького человека", ставшего "большим"; он служил оправданием политики КГБ, которой он следовал, вербуя множество агентов в надежде, что по прошествии нескольких лет некоторые из них достигнут успеха; то была классическая иллюстрация того, как один влиятельный агент может делать историю.
Шараф был похож на унылую грушу: ростом он был около 167 сантиметров, с покатыми круглыми плечами, лысой головой, торчащим брюшком, темными мечтательными глазами и свисающими усами. Однако его внешность вводила в заблуждение, скрывая быстрый ум, врожденный талант к интригам, упорный и честолюбивый характер, необремененный щепетильностью и, по-видимому, неиссякаемую трудоспособность. Он не страдал никакими пороками, за исключением государственной измены. Единственным удовольствием, в котором он себе не отказывал, было пойти иногда вечером с женой в кино.
Обработка Шарафа КГБ началась еще в 1955 году, когда он приехал в Москву в числе одной из первых египетских военных делегаций добиваться советской помощи. Вскоре после этого прокоммунистически настроенный Али Сабри, возглавлявший тогда египетское правительство, назначил Шарафа своим помощником. Было ли это сделано по советской указке, остается неизвестным. Через некоторое время Шараф реорганизовал канцелярию Сабри, сконцентрировав в процессе реорганизации большую часть власти в своих руках и добившись прямого доступа к Насеру. В 1957 году он вернулся в Москву с другой египетской делегацией, и КГБ опять усердно ухаживал за ним. В 1958 году Шараф посетил Нью-Йорк, где дважды тайно встречался с Владимиром Суслевым, сотрудником КГБ, выступающим в роли советника советской делегации при ООН.
Даже некоторые из бывших сотрудников КГБ, знавшие о деле Шарафа, не могут сказать, когда именно Шараф стал контролируемым агентом. Есть основания полагать, что это случилось в 1958 году, поскольку начиная с 1958 года настоящее имя Шарафа больше не появлялось ни в Центре, в Москве, ни в зашифрованных донесениях КГБ. Вместо этого КГБ называл его одним из кодовых имен, предназначенных для контролируемых агентов. Его имя было Асад, что по-арабски означает "лев".
В 1959 году Шараф, занимая вводящую в заблуждение должность директора информационной канцелярии президента, был фактически главой египетской разведкиглавный советник Насера по делам разведки. Он отошел от Сабри и стал играть тщательно продуманную КГБ роль ярого арабского националиста. Он доказывал, что первостепенной внутренней целью Египта должно быть создание демократического общества наряду с проведением внешней политики, направленной на арабское единство, ведущее, в свою очередь, к уничтожению Израиля. Он старался любыми возможными путями убедить Насера, что из-за внутренних политических соображений Соединенные Штаты, в конечном счете, будут поддерживать Израиль. Таким образом, Египту лучше идти с Востоком против Запада и получить все возможное от русских, не подвергая риску его суверенитет.
Шараф без или с согласия Насера совершил тайную сделку, обеспечивающую совместные операции Египта и КГБ, а также обучение на советских курсах египетских разведчиков. Такая договоренность позволяла русским и дальше проникать в египетское правительство через индоктринируемых ими сотрудников. Это также давало Шарафу повод встречаться открыто со своим связным от КГБ в Каире Вадимом Кирпиченко.
В начале 60-х годов Шараф санкционировал все задания египетского персонала за границей, в его ведении находилась проверка надежности правительственных служащих, и он лично руководил разведывательными операциями за границей, представляющими особый интерес для Насера. С этой целью он организовал внутри разведывательной службы особую сеть сотрудников, докладывающих ему обо всем. Еще более важным является то, что он решал, какие донесения должны дойти до Насера, и сам составлял ежедневный отчет. Таким образом, КГБ через Шарафа контролировал разведку, на донесения которой больше всего опирался Насер в своих суждениях и национальной политике.
Ладислав Биттман, бывший заместитель начальника дезинформационного и оперативного отделов чехословацкой разведки, разоблачил еще одну сторону искусной паутины, сплетенной КГБ вокруг египтян. Биттман, бежавший в Соединенные Штаты в 1968 году, раскрыл, что в 60-е годы чехи засылали своих агентов как приманку, для привлечения внимания египетских сотрудников службы безопасности, находящихся в Западной Европе. Как только египтяне вербовали кого-нибудь из этих чешских шпионов, отдел по дезинформации посылал через них целый поток ложных, но убедительных донесений о французском, английском и американском вероломстве по отношению к Египту. Для египтян эта информация была тем более убедительной, что она, якобы, была результатом их собственных усилий. Шараф же ссылался на эту подтвержденную документами информацию в поддержку антизападных доводов, с помощью которых он пытался убедить Насера.
Шараф постоянно стремился вытравить все египетские связи с Западом. В ноябре 1964 года под руководством КГБ он организовал массовую демонстрацию, которая закончилась сожжением библиотеки американского информационного центра в Каире.
К 1967 году Шараф в качестве самого доверенного лица Насера достиг такой власти в Египте, в которой уступал лишь самому президенту. Шараф передавал приказы президента египетскому кабинету министров, что, таким образом, делало их его подчиненными. Столь большого влияния на ход дел в Египте он достиг, благодаря тому, что так успешно маскировал свою истинную лояльность. Насер понимал, что советы русских были своекорыстными и, возможно, могли не совпадать с интересами Египта. Он также видел, что многие из его соратников, такие как вице-президент Лли Сабри, министр внутренних дел Шарауи Гомаа, военный министр Мохаммед Фавзи были советскими союзниками. Однако у него не было никакой причины сомневаться в своем доверенном и преданном шефе разведки, который под руководством КГБ непоколебимо выступал в роли патриота, заинтересованного в достижении Египтом независимости. Фактически Шараф был единственным человеком, от которого, как думал Насер, он мог получить объективный совет. И во время решающей весны 1967 года, когда Насер должен был принимать решения, ведущие либо к миру, либо к войне, Шараф нарисовал ему то положение в мире, какое КГБ хотел, чтобы Насер увидел.
Сахаров, также как и генеральный консул Шумилов, не слышал никогда о Шарафе, пока Сбирунов так неосторожно не похвалил его. Однако это случайное замечание резидента имело исключительное значение. В течение следующего года он старался узнать как можно больше о Сами Шарафе.
В мае 1970 года посол Сергей Виноградов вызвал Сахарова в Каир. Польстив ему своими замечаниями о работе Сахарова в Александрии, он заявил, что "соседи" как МИД называл КГБхотят, чтобы Сахаров был назначен на должность в Каире. Если Сахаров согласится на этот перевод, посол может гарантировать ему прекрасную квартиру и повышение. Сахаров с готовностью согласился. Каир считался самым крупным центром по операциям КГБ, и именно здесь он хотел работать. К сожалению, его планы были расстроены.
Через три или четыре дня мать Сахарова позвонила из Москвы. "Ты слышал о своем новом назначении?" спросила она.
"Да, ответил он. Я говорил с послом на прошлой неделе".
"Ах, это совсем не то, что ты думаешь, гордо заявила его мать. Ты едешь в "золотую страну". Папа устроил это".
Сахаров пробормотал какие-то слова благодарности, скрывая свое негодование. "Золотой страной" в МИДе называли Кувейт, этот богатый нефтью арабский эмират в Персидском заливе. Много лет назад из-за какого-то бюрократического просчета советское правительство назначило своим сотрудникам, находящимся в Кувейте, очень высокие командировочные. Советские служащие, пользуясь этими дополнительными деньгами, могли покупать в Кувейте почти за бесценок западные изделия, которые в Москве можно было очень выгодно продать, и, таким образом, приобретали целое состояние. Сахаров уже давно перестал интересоваться деньгами, его интересовала информация, которую он мог получить в Каире. Однако опять вмешалась семья, распорядилась и изменила его жизнь. Ничего не оставалось ему делать, как только ехать в Кувейт.