Сахаров испытал такой моральный упадок от оргий с такими же, как и он, представителями Нового класса, от безнадежности колхоза, в котором был, что в конце концов это послужило причиной, заставившей его отвергнуть все те ценности, которыми его учили дорожить. Отрицание этих ценностей Нового класса превратилось в ненависть к той системе, которая породила их. Но чтобы нанесенный удар по господствующему режиму был успешным, необходимо было нанести его тайно. Таким образом, даже еще будучи студентом, Сахаров принял решение искать в Советском Союзе и вне его возможности связаться с западной разведкой.
Сахаров, начав переговоры с американцами, заявил, что не требует ни оплаты, ни убежища. Он просил только дать ему возможность помочь свергнуть этот режим, вредя КГБ. Ради этого он ежедневно рисковал своей жизнью, имея теперь перед собой определенную цель.
Американцы, когда он встретился с ними во второй раз, начали обучать его процедуре побега в случае необходимости. До сих пор он вспоминал слова американца: "Если это случится, сохраняй спокойствие; самое главноесохраняй спокойствие. Вплоть до того момента, когда ты встретишься с нами, тебе нельзя менять своего обычного поведения. Помни, когда это случится, они, возможно, уже будут следить за тобой". Однако, когда условия Сахарова менялись, ЦРУ меняло также план побега. Тот, который был актуальным сейчас, предписывал явиться в назначенное место на встречу с американцами в 23 часа 20 минут. Сахаров глянул на свои часы фирмы "Сайко", подаренные отцом в день его двадцатилетия. Было 14 часов 11 минут.
Сахаров боялся не только грозящей ему сейчас опасности, но и неизвестного будущего. Он дал обет себе и американцам, что всю свою жизнь проведет в КГБ, сопротивляясь тайно. У него не было ни малейшего понятия, что за жизнь начнется у него в 23 часа 20 минут в том случае, если он доживет до того времени. Он только знал, что наступающий конец семейной жизни несет с собой избавление Наталье и ему. Но оставалась Екатерина.
Напрасными были его попытки пообедать и поспать. В 16 часов он вытащил из-под матраца 32-калиберный револьвер "Беретта" и положил в карман, потом позвал Екатерину. Он ехал бесцельно до самого заката, наконец остановившись у моря. Он наблюдал за дочерью, красивой и смеющейся, бегающей взад и вперед вдоль берега и вскрикивающей каждый раз, когда небольшой волной ей заливало ноги. Внезапно она побежала прямо к нему и бросилась в его объятья. "Папа, почему ты плачешь?" спросила она.
"Я не плачу, Катюшка, ответил он, мне просто песок в глаза попал".
Сахаров хотел быть добрым к Наталье, дать ей каким-то образом понять, что уважает ее. Несмотря на весь ад в их семейной жизни. она по-прежнему оставалась умной женщиной, с которой он делил родительское счастье и шесть лет своей жизни. Он решил, что лучше всего будет, если у нее не останется никаких воспоминаний о ее любви к нему, если она будет уверена, что его исчезновение было просто благодеянием. Поэтому после того, как они уложили Екатерину спать, он спровоцировал ссору. Все их обиды друг на друга вылились во взаимные оскорбления, пока она не закричала: "Убирайся! Убирайся!" Он поцеловал спящую дочь и поехал в посольство, куда часовой пропустил его, как обычно.
Сахаров забрал документы из своего сейфа, потом пошел в референтуру на втором этаже. "Василий, произошло нечто неожиданное, сказал он караульному, можешь ты меня впустить на пару минут?"
"Почему же нет, Володя?" ответил караульный.
В 23.05 он пожелал доброй ночи часовому и пошел по направлению к пустыне, оставив в машине ключи. Все его имущество состояло из автоматического пистолета и крестика, полученного при крещении. Около полудня на следующий день русские мрачно патрулировали в аэропорту и на автострадах, пересекающих границы Кувейта. Однако к тому времени Сахаров был за тысячи миль оттуда.
История Сахарова естественно неполна, поскольку он отказался рассказать, когда, где и как он стал агентом ЦРУ, или же что именно он делал для них. ЦРУ также отказалось ответить на вопросы по этому поводу.
Одним из наиболее интересных, оставшихся без ответа вопросов, является следующий: почему ЦРУ решило отозвать своего столь ценного и способного агента. По-видимому, оно было уверено, что он находился в опасности. Но почему? Сахаров покинул Кувейт вскоре после того, как египетское правительство арестовало Шарафа и девяносто человек, сочувствующих СССР. Хотя он, очевидно, не мог вызвать эти аресты, тем не менее есть, по-видимому, какая-то связь между ними и его побегом; а возможно, что и нет.
Как бы то ни было, сведения, полученные от Сахарова, безусловно нанесли ущерб советской ближневосточной стратегии, и в этом заключается значительность его работы. Советская политика, в основе которой лежат интриги и тайная деятельность, сама по себе находится в постоянной зависимости от тайных агентов, которым поручено ее исполнение. Поэтому иногда эта политика может быть разрушена одним единственным человеком, решившимся на предательство. За последние два десятилетия испытывающие отвращение к КГБ перебежчики не раз наносили непоправимый вред советской политике, обнажая основанный на тайной деятельности ее фундамент.
Однако советские руководители, начиная с Ленина, несмотря на все неудачи и риск, не выказали никакого намерения уменьшить свою зависимость от тайной деятельности. Они не нашли, по-видимому, в своей философии основания этому. Бывший посол США в СССР Джордж Ф. Кеннан писал о первых советских руководителях: "Эти люди, не нужно забывать, все до одного отвергали, вследствие идеологического убеждения, ту точку зрения, что существуют какие-либо абсолютные стандарты личной этики, которой следует подчиняться. Согласно их собственному определению, высшим решающим фактором в том, что хорошо и что плохо в человеческом поведении, включая также и их собственное, является то, какова от этого польза делу общественной трансформации. Это действительно было единственным критерием по отношению к людям, находящимся вне партии. Обман, хитрость, преследования, убийство, пыткивсе здесь было допустимо, если в данный момент считалось полезным и важным для великого дела". Такие люди естественно считали, что лучше воровать у другой страны, чем покупать; лучше подчинять человека себе, чем искать его сотрудничества; лучше скомпрометировать посла, чем вести переговоры с его правительством.
Возможно, что несправедливо приписывать современным советским руководителям те же склонности. Тем не менее современное руководство точно также погружено в тайные формы деятельности и также целиком и полностью зависит от КГБ. Последующая глава покажет нам, что движущие силы советского общества таковы, что ни современным, ни будущим советским лидерам не будет легко освободиться от этой зависимости, какими бы ни были их желания.
IIIЩИТ И МЕЧ
Ранним утром 30 октября 1963 года копии срочной телеграммы от Бориса Иванова, резидента КГБ в Нью-Йорке, были в спешном порядке доставлены членам Политбюро. Иванов докладывал, что в течение прошедшей ночи ФБР арестовало трех сотрудников КГБ, бывших в обществе американского инженера Джона В.Бутенко. Двое из сотрудников, работавшие в ООН и потому пользовавшиеся дипломатической неприкосновенностью, были освобождены. Однако третий, Игорь Александрович Иванов, бывший якобы шофером Амтор-га и не имевший дипломатического паспорта, был арестован вместе с Бутенко. В телеграмме подчеркивалось, что ФБР конфисковало у него множество похищенных секретных документов и электронного и фотографического оборудования, что являлось достаточным основанием для заключения Игоря на длительный срок.
Утром того же дня генерал Олег Михайлович Грибанов, начальник Второго Главного Управления КГБ, вызвал к себе Юрия Ивановича Носенко, заместителя начальника отдела, ответственного за операции против американских туристов в Советском Союзе. Он объяснил ему критичность ситуации и сообщил, что КГБ решил арестовать американского заложника и заставить обменять его на Иванова.
Какие туристы у нас имеются? спросил он.
Сейчас конец сезона, ответил Носенко, пожимая плечами.
Но должен же быть кто-нибудь, настаивал Грибанов.
Ну, есть профессор Баргхорн.
Кто он такой? нетерпеливо спросил Грибанов.
Как обычно, КГБ знало об американском госте все, и Носенко подробно изложил его биографию. Фредерик К. Баргхорн преподавал политические науки в Йельском университете, а прежде, во время Второй мировой войны, работал в американском посольстве в Москве, затем был представителем Министерства иностранных дел США в Германии. КГБ полагал, что во время его пребывания в Германии профессор встречался с советскими перебежчиками, а также что его послевоенные визиты оплачивались американскими организациями.
Все ясно. Он шпион, просиял Грибанов.
Носенко ответил, что его отдел тщательно изучал каждый шаг Баргхорна во время его визитов и пришел к выводу, что тот не был шпионом. За несколько дней до этого, в Тбилиси, в кофе Баргхорна были подсыпаны наркотики, от которых он почувствовал себя настолько плохо, что его. пришлось госпитализировать. Сделали это для того, чтобы обыскать его самого и сделанные им записи, однако ничего обнаружено не было.
Он просто интересуется нашей страной; это его область. Он написал три книги о Советском Союзе, сказал Носенко. Но он не шпион.
Так сделайте его шпионом! приказал Грибанов.
Во второй половине дня Отдел дезинформации КГБ снабдил Носенко фальшивыми документами, якобы содержащими сведения о системе противовоздушной обороны и подробным планом операции. Поскольку Хрущева в Москве не было, Председатель КГБ Владимир Ефимович Семичастный утром 31 октября позвонил Леониду Брежневу, который согласился с "принципом взаимности" и от имени Политбюро небрежно одобрил план КГБ. По прошествии некоторого времени Грибанов сообщил об этом Носенко.
31 октября Баргхорн проводил свой последний вечер в Москве; он заехал на квартиру американского поверенного в делах Уолтера Стесселя для прощального тоста. Стессель велел отвезти профессора в отель "Метрополь" на машине посла Фоя Д. Коллера. У входа в гостиницу к Баргхорну бросился молодой человек и попытался вручить какие-то документы. Как только Баргхорн дотронулся до них, агенты КГБ, находившиеся сзади, схватили его и отвезли в милицию. Потом он был переведен в тюрьму на Лубянку и заключен в одиночную камеру с книгой Теодора Драйзера "Американская трагедия".
Советский шофер посла Коллера, агент КГБ, не сообщил о случившемся посольству США, и американцы в Москве решили, что Баргхорн вылетел из Москвы 1 ноября, как и намеревался. О его аресте и обвинении в шпионской деятельности они узнали лишь тогда, когда КГБ начал сигнализировать: Баргхорна за Иванова.
Президент Кеннеди допросил каждый отдел американской разведки о том, был ли профессор Баргхорн замешан в шпионской деятельности. Убедившись, что Баргхорн не был шпионом, Кеннеди на пресс-конференции, состоявшейся 14 ноября, осудил советский поступок и потребовал немедленного освобождения Баргхорна. Кремль, пораженный личным вмешательством возмущенного Президента, находился в подавленном состоянии. Хрущев был вынужден вернуться в Москву. В его глазах не было преступлением похищение и ложное обвинение американского профессора. Его возмутил тот факт, что американец оказался другом Кеннеди. Он потребовал доложить ему, какой идиот санкционировал эту сумасшедшую авантюру. Семичастный и Грибанов смиренно указали на Брежнева, который, в свою очередь, воскликнул: "О, нет! Они не сказали мне, что он был другом Кеннеди. Я бы этого не одобрил".
16 ноября советский Министр иностранных дел Андрей Громыко, действуя по приказу Хрущева, информировал Соединенные Штаты, что несмотря на вину профессора Баргхорна, его освобождают.
Может показаться нелепым, что вожди такой великой нации могут отрывать время от занятий государственными делами и тратить его на детальную разработку планов похищений и шантажа. Личное вмешательство советских руководителей в операции КГБ является делом обычным. Более того, это нормально при царящем в советском руководстве, от Ленина и до Брежнева духедухе ЧК.
Тайная политическая полиция, начиная со времен ЧК, была не раз реорганизована и переименована: ГПУ, ОГПУ, ГУГБ НКВД, НКГБ, МГБ и КГБ. Однако образ мысли, идеалы и цели оставались все теми же. Таким же оставалось отношение к советским руководителям, к партии, к народу. Происхождение и развитие этих отношений, начиная с ЧК, демонстрируют, почему так трудно любому из советских руководителей уменьшить свою зависимость от КГБ.
ЧК, созданная в качестве следственного органа 20 декабря 1917 года, быстро превратилась в мстительную политическую полицейскую силу, целью которой стало уничтожение идеологических противников. Жестокие заявления, сделанные в 1918 году ее основателем Феликсом Дзержинским, определили ее характер: "Мы поддерживаем организованный террор ЧКэто не судебное заседание ЧК обязана защитить Революцию и победить врага, даже если иногда ее меч падет на головы невинных".
Как во время большевистской революции, так и после нее, чекисты расстреляли, потопили, закололи штыками и забили до смерти около 200 000 людей в "официальных" казнях, более или менее объясненных властями. По-видимому, около 300 000 человек было казнено в результате подавления вспыхивающих то и дело местных восстаний, а также погибло во многих концентрационных лагерях ЧК Это варварство совершалось в соответствии с огульными партийными указами, санкционировавшими, вернее требовавшими террор. И не было большего энтузиаста в стимулировании работы ЧК, чем сам Ленин. Когда идеалистически настроенные коммунисты запротестовали против садизма ЧК, Ленин в июне 1918 года резко возразил им: "Это неслыханно! Сила и массовая сущность террора должны быть поддержаны". Коммунистов, выступивших против террора ЧК, он издевательски называл "недалекой интеллигенцией", которая "всхлипывает и суетится" из-за незначительных ошибок. И он посылает телеграммы сотрудникам ЧК в Пензе, приказывая им применять "беспощадный массовый террор".
Теоретически, когда коммунисты преодолели последнее вооруженное сопротивление революции, не было больше необходимости в ЧК и ее терроре. Основная марксистская доктрина, поддерживаемая Лениным, утверждала, что после освобождения рабочих и крестьян революцией, они объединятся для создания "диктатуры пролетариата". Рабочие промышленной Европы, воодушевленные этим наказом, поднимутся все вместе на мировую революцию, и управление новым обществом будет осуществляться не принудительно, а "прямым руководством масс".
Однако к концу гражданской войны действительность отличалась от марксистской теории. Яростное сопротивление коммунистам в форме забастовок, демонстраций и бунтов началось среди рабочих и крестьян. Самое потрясающее событие из всех произошло в марте 1921 года в Кронштадте, военно-морской базе возле Петрограда. Красные моряки, которые начиная с 1917 года были всегда в авангарде революции, издали манифест, обвиняющий коммунистов в том, что "вместо свободы, они ввергли рабочих в состояние постоянного страха перед камерами пыток ЧК, которые своими ужасами во много раз превосходят царский режим с его жандармским правосудием". Теперь коммунисты были вынуждены использовать ЧК против тех самых людей, во имя которых совершалась эта революция. Ленин был в отчаянии. "Мы не смогли убедить широкие массы". Последствия были далеко идущими.
Ленин сознавал, что коммунисты, являясь меньшинством и не представляя фактически никого, за исключением самих себя, смогут уцелеть, если будут управлять государством только с помощью силы. Он снова и снова повторял, что диктатура должна опираться "непосредственно на силу". Предлагая в 1922 году новую Конституцию, он писал комиссару юстиции Дмитрию Ивановичу Курскому: "Суд не должен запрещать террор, но ему необходимо сформулировать мотивы, скрывающиеся за ним, узаконить его в качестве принципа, совершенно просто, без притворства и прикрас. Необходимо дать этому как можно более широкую формулировку".
Ленин, занимаясь терроризированием широкого населения, не обошел и социалистические фракции, которые сражались бок о бок с коммунистами; он арестовывает их руководителей и в 1922 году осуществляет один из первых московских показательных процессов. Затем он начинает искоренять демократию внутри самой коммунистической партии.