the quick and the deadфраза из Послания Тимофею: "Итак заклинаю тебя пред Богом и Господом нашим Иисусом Христом, Который будет судить живых и мертвых в явление Его и Царствие Его".]
В шестидесятых годах многие мужчиныименно мужчины, не женщиныпосещали вечернюю школу при Мужском рабочем институте или Институте механикиеще одна прогрессивная инициатива, зародившаяся в Манчестере. Идея "улучшения себя" тогда не рассматривалась как занятие для элиты; точно так же не считалось, что все ценности относительны и что все культурные проявления более или менее одинаковы, будь то ужастики студии "Хаммер фильм" или Шекспир.
На занятиях в вечерних школах Шекспира изучали часто, и ни один человек ни разу не пожаловался, что ему сложно понимать язык. Да и с чего бы это? Ничего сложногоэто был язык Библии 1611 года. Библия короля Якова появилась в том же году, что и первая разрекламированная постановка шекспировской "Бури". И в этом же году Шекспир написал "Зимнюю сказку".
[Библия короля Якова (англ. King James Version, KJV)перевод Библии на английский язык, выполненный под патронажем короля Англии Якова I и выпущенный в 1611 году. Вплоть до настоящего времени Библия короля Якова носила статус утвержденного, "авторизованного" королём перевода. Эта Библия является одной из последних книг, в которой употребляется английское слово "thou" ("ты"). В современном английском языке это местоимение употребляется только при обращении к Богу, в театральных постановках оригинальных произведений средневековых авторов (особенно это касается Шекспира), в некоторых традиционных церемониях, восходящих к Средним векам, и в некоторых местных диалектах.
"Буря" (англ. The Tempest)пьеса Уильяма Шекспира, традиционно считается одной из последних в его творчестве. По жанру это "трагикомедия"пьеса с трагическими перипетиями, но счастливым концом. Долгое время она не относилась к числу популярных шекспировских пьес, н начиная со второй половины XIX в. слава "Бури" стала расти, и её начали относить к величайшим созданиям шекспировского гения, считать своего рода художественным завещанием Шекспира.
"Зимняя сказка" (англ. The Winter's Tale)поздняя пьеса Уильяма Шекспира. Была впервые издана в 1623 году в составе Первого фолио как комедия. Позднее её жанр был определен как трагикомедия, поскольку в пьесе содержится трагический конфликт.]
Эта полезная преемственность поколений была разрушена благими намерениями хорошо образованных чиновников, которые не подумали о последствиях внедрения в массовую культуру современного перевода Библии с выхолощенным языком. Результатом стало то, что необразованные мужчины и женщины, вроде моего отца, и дети вроде меня в обычных школах утратили ежедневную связь с четырьмя веками истории английского языка.
Я знала много людей старшего возраста из поколения моих родителей, которые с легкостью, не путаясь и не перевирая, сыпали цитатами из Шекспира, Библии, а иногда даже произносили строки поэтов-метафизиков, вроде Джона Донна, хоть и были не в курсе их источника.
[Джон Донн (15721631)английский поэт и проповедник, настоятель лондонского собора Святого Павла, крупнейший представитель литературы английского барокко ("метафизическая школа"). Автор ряда любовных стихов, элегий, сонетов, эпиграмм, а также религиозных проповедей. С переводов Донна на русский язык начал свою литературную карьеру нобелевский лауреат Иосиф Бродский]
Моя мать, будучи от природы пессимисткой, любила встречать каждую новость, любое бедствие или удачу фразой "не спрашивай, по ком звонит колокол..." Произносила она ее весьма подходящим замогильным тоном. Поскольку в евангельских церквях никаких колоколов нет, я и понятия не имела, что здесь речь идет о смертидо тех самых пор, пока не оказалась в Оксфорде и не обнаружила, что это искаженный отрывок из проповеди Джона Донна, тот самый, что начинается словами "Нет человека, который был бы как остров, сам по себе..." и заканчивается: "а потому никогда не посылай узнать, по ком звонит колокол..."
[No man is an island, entire of itself; every man is a piece of the continent, a part of the main. If a clod be washed away by the sea, Europe is the less, as well as if a promontory were, as well as if a manor of thy friend's or of thine own were. Any man's death diminishes me because I am involved in mankind; and therefore never send to know for whom the bell tolls; it tolls for thee.
Нет человека, который был бы как остров, сам по себе, каждый человек есть часть материка, часть суши; и если волной снесёт в море береговой утёс, меньше станет Европа, и так же, если смоет край мыса или разрушит замок твой или друга твоего; смерть каждого человека умаляет и меня, ибо я един со всем человечеством, а потому не спрашивай, по ком звонит колокол: он звонит по тебе.]
Однажды папа выиграл в лотерею на работе и вернулся домой, очень довольный собой. Мама спросила, какой же приз ему достался?
"Пятьдесят фунтов и две коробки "Вэгон вилз". (Это были большущие, паршивые шоколадные печенья с фургоном и ковбоем на обертке).
Мама ничего не ответила, так что отец поднажал: "Это же здорово. Конни, разве ты не рада?"
И она изрекла: "Не спрашивай, по ком звонит колокол..."
Так что мы не спрашивали.
У нее были любимые цитаты. Когда у нас взорвалась газовая плита, пришедший мастер сказал, что ему не нравится, как она выглядит, что было неудивительно, поскольку и сама плита, и стена за ней были черного цвета. Миссис Уинтерсон ответила:
"...то грех пред небом,
грех пред умершим,
грех перед природой..."
Ну какая газовая плита такое вынесет?
Ей нравилась эта фраза, и она не раз использовала ее по отношению ко мне; когда какой-нибудь досужий доброжелатель спрашивал, как я поживаю, миссис W опускала взгляд и вздыхала: "Она есть грех пред небом, грех пред умершим, грех перед природой".
На меня это действовало еще хуже, чем на газовую плиту. Меня особенно беспокоила та часть, где говорилось об "умершем"я задавалась вопросом, какого же почившего невезучего родственника я так обидела.
Позже я выяснила, что это были строки из "Гамлета".
Когда возникала ситуация, требующая нелестного сравнения, и моя мать, и все вокруг использовали расхожую фразу: "Похож, как дикое яблоко на садовое".
Это фраза Шута из "Короля Лира", хоть и произносилась она на северный манер. Я думаю, отчасти так выходило потому, что традиции рабочего классаэто устные традиции, а не книжные. Но богатство языка закладывается, когда мы в школе впитываем классические произведениявсе учили их наизустьи творческим его использованием для того, чтобы рассказать хорошую историю. Мысленно я возвращаюсь назад и понимаю, что наш словарный запас не был маленьким. А еще мы любили образы.
До наступления восьмидесятых визуальная культура, телевизионная культура, массовая культура не оказывали особого влияния на северную часть страны, и там сохранялись особенный диалект и оригинальная местная культура. Я уехала в 1979-м, и времена эти не сильно отличались от 1959-го. Но в 1990-м, когда мы вернулись с командой BBC, чтобы снимать фильм по "Апельсинам", все полностью изменилось.
Для тех, кого я знала, книги были редкостью, а истории были повсюду, и умение их рассказывать ценилось крайне высоко. Даже обычный обмен репликами в автобусе неминуемо обрастал сюжетом.
- Денег у них нету, так что поехали они справлять медовый месяц аж в Моркам.
- Вот позорище! Чего в этом Моркаме делать? Нечего. Разве что искупнуться разок.
- Мне их прям жалко.
- А то! Но им еще свезлоу них медового месяца всего неделя, а я вот знаю одну женщину, так она всю свою замужнюю жизнь в Моркаме прожила!
Не спрашивай, по ком звонит колокол.
Моя мать тоже рассказывала историио том, как они жили во время войны, и о том, как она играла на аккордеоне в бомбоубежище, и от этого все крысы разбежались и больше не возвращались. Очевидно, крысам нравилось звучание скрипок и пианино, но они терпеть не могли аккордеон...
И о том, как она шила парашюты... все девушки воровали шелк, чтобы сшить из него одежду.
И о том, как славно она однажды заживет, когда у нее будет отдельный особняки никаких соседей. Все, чего она хотела от этой жизниэто чтобы все оставили ее в покое. А когда я это сделала, она меня так и не простила.
Она любила истории о чудесах, может быть, потому что ее жизнь была так же далека от чуда, как Юпитер от Земли. Она верила в чудеса, несмотря на то, что ни одного ей так и не досталосьну, может быть, одно как раз и досталось, но им оказалась я, а она не знала, что чудеса часто приходят тайно.
Я была чудом в том смысле, что могла бы вытащить ее из этой жизни и перенести в другую, которая куда больше пришлась бы ей по душе. Этого так и не произошло, но не значит, что не могло произойти. Я получила жестокий урокнужно видеть, нужно понимать, чем ты сейчас обладаешьв буквальном смысле слова, держишь в руках. Мы всегда думаем, что вещь, нужная для того, чтобы все изменить, чудо, находится где-то там, далеко, но очень часто оно как раз рядом с нами. А иногда чудо находится в нас. В нас самих.
Она любила библейские истории о чудесах, наподобие чуда с пятью хлебами и двумя рыбамивозможно, потому, что у нас никогда не было достаточно еды, и это было чудо ощутимое, связывавшее Иисуса с физическим миром.
А мне особенно нравилась история про Великана Аллилуйюв нем было восемь футов роста, и благодаря молитвам верующих он сократился до шести.
И еще были истории о появлении из ниоткуда мешков с углем или лишнего фунта в вашем кошельке в тот самый момент, когда они вам до зарезу были нужны.
А вот истории о воскрешении из мертвых она не жаловала. И всегда говорила, что если она умрет, то чтоб мы не смели молиться и просить вернуть ее назад.
Свои похоронные деньги она зашила в занавескупо крайней мере, они там были, пока я их не стащила. Когда я распорола подворот, там нашлась написанная ее рукой запискаона так гордилась своим почеркоми в ней было сказано: "Не плачьте, Джек и Джанетт. Вы знаете, где я теперь".
Я тогда расплакалась. Почему мы измеряем любовь утратой?
Глава 4
Беда с книгами в том...
В нашем доме было всего шесть книг.
Одной была Библия, две другихкомментарии к ней. В маме погиб писатель памфлетов, поэтому она твердо знала, что крамола и противоречия распространяются с помощью печатной продукции. Наш дом жил не по светским законам, и мама была убеждена, что внешний суетный мир не должен на меня влиять.
Я спрашивала у нее, почему нам нельзя заводить книги, и она отвечала: "Вся беда с книгами в том, что ты в жизни не поймешь, что в них... пока не станет слишком поздно".
"Для чего поздно?"думала я про себя.
Я начала читать книги тайкомпо-другому никак не получалосьи всякий раз, когда я раскрывала страницы, то задавалась вопросом, будет ли это тот самый раз, когда станет слишком поздно, и последний глоток преобразит меня навсегда, словно питье из Алисиной бутылочки, или волшебное зелье доктора Джекила и мистера Хайда, или таинственная жидкость, навек связавшая судьбы Тристана и Изольды.
В мифах, легендах, сказках и во всех производных от них историях как форма, так и размер являются приблизительными и могут быть изменены. Это касается формы и размера сердца, в котором возлюбленный может стать презираемым, либо наоборотненавистный сделаться любимым. Поглядите, что происходит в шекспировском "Сне в летнюю ночь", когда Пак закапывает волшебное зелье в глаза Лизандру и тем самым превращает его из беспринципного бабника в преданного супруга. В шекспировском мире магическое зелье изменяет не объект желанияженщины какими были, такими и остаютсяа вот мужчина принужден увидеть их другими глазами.
В той же пьесе Титания кратковременно влюбляется в мужлана-ткача с ослиной головой на плечахзабавный результат использования оборотного зелья, и это ставит под сомнение саму реальность: а действительно ли мы видим то, что полагаем, что мы видим? Вправду ли любим то, что как мы верим, мы любим?
Расти всегда трудно. Странным образом, даже когда мы прекращаем расти физически, нам приходится продолжать расти эмоционально, и это одновременно и расширение, и сжатие, поскольку некоторые аспекты нашей личности развиваются, а некоторым нужно дать возможность исчезнуть... Косность никогда не срабатываетиначе в итоге окажется, что мы неподходящего размера для собственного мира.
Раньше я гневалась так, что гнев мой мог заполнить собой любой дом. Я ощущала такую безнадегу, словно Мальчик-с-пальчик, который вынужден был прятаться под стулом, чтобы его не затоптали.
Помните, как Синдбад одурачил джинна? Синдбад открывает бутылку, и оттуда вылетает джинн ростом в триста футов, который грозится убить его на месте. И тогда Синдбад, пользуясь его тщеславием, заключает пари, что джинн не сможет влезть обратно в бутылку. А как только тот это проделывает, Синдбад затыкает бутылку пробкой, и джинн остается в заточении до тех пор, пока не научится хорошим манерам.
Юнг, в отличие от Фрейда, любил сказки за то, что они рассказывают о природе человека. Иногда, даже частоо той нашей части, которая одновременно и переменчива, и сильнао растущем, клубящемся гневе, который может погубить и нас, и не только нас, который угрожает разрушить все вокруг. Мы не можем вступать в переговоры с этой мощной, но неистовой частью самих себя до тех пор, пока не обучим ее хорошим манерамчто означает загнать ее обратно в бутылку и показать, кто здесь на самом деле у руля. И это не означает подавить, это означает отыскать вместилище. В психотерапии врач служит вместилищем для того, что мы не осмеливались выпустить наружу, потому что это очень страшно или же для того, что вырывается наружу слишком часто и превращает нашу жизнь в руины.
Сказки учат нас тому, что такой вещи, как стандартный размер, не существуетэто иллюзия жизни в объятиях машин, иллюзия, с которой фермеры до сих пор сражаются, пытаясь поставить в супермаркеты унифицированного вида овощи... нет, размерштука точная, и в то же время подверженная изменениям.
Легенды о богах, являвшихся в человеческом обличьевтиснувшихся в него, и из-за этого частично утратившими божественную мощьэто еще и рассказы о том, что нельзя судить по внешности, что вещи не такие, какими кажутся.
Мне кажется, что быть правильного размера по отношению к своему миру и осознавать, что и вы, и ваш мир никоим образом не фиксированные величиныэто ценный ключ к пониманию того, как следует жить.
Миссис Уинтерсон была слишком большой для собственного мира, но с угрюмым остервенением и неловкостью втискивалась под его низкие потолки, время от времени взрываясьи возвышаясь над нами во все свои три сотни футов. А затемпоскольку это было бессмысленно, никому не нужно и разрушительнону, или так казалосьона снова поверженно съеживалась к прежнему состоянию.
Я небольшого роста, поэтому люблю истории о малышах и слабакахно только те, в которых размеры не противопоставляется друг другу напрямую. Вспомните, например, сказку "Джек и бобовый стебель"вроде бы о глупом, большом уродливом великане и хитром малыше Джеке, который умеет быстро бегать. Ну хорошо, зато в этой сказке есть непостоянный элементбобовый стебель, выросший из боба в гигантское древоподобное нечто, по которому Джек вскарабкался и отыскал замок. Это мост между мирами, непредсказуемый и удивительный. А позже, когда великан гонится за Джеком и пытается спуститься по нему, бобовый стебель нужно срубить без промедления.
И это приводит меня к мысли, что стремление к счастью, которое мы с равным успехом можем именовать жизнью, наполнено удивительными, мимомолетными возможностямимы оказываемся там, куда и думать не могли добраться, путешествие оказывается неожиданно выгодным, но мы не можем оставаться там, это не наш мир, и мы не должны допустить, чтобы этот мир столкнулся с тем, в котором мы можем обитать. Бобовый стебель нужно, должно срубить. Но значимые богатства из "того мира" можно пронести в наш, в точности так же, как Джек проделал с волшебной арфой и гусыней, несущей золотые яйца. И все эти "приобретения" подстроятся под наши форму и размерв точности так же, как крохотные принцессы и принцы-лягушки принимают свою истинную форму, необходимую для того, чтобы жить здесь, с нами.
[В европейской традиции в сказке в облике лягушки скрывается заколдованный принц, спасти которого может принцессав современных версиях с помощью поцелуя, в оригиналешвырнув о стену, а то и казнив. Классический пример"Сказка о Короле-лягушонке" братьев Гримм.]
Так что размер имеет значение.
В своем романе "Какого пола вишня" (1989) я вывела образ, который назвала Женщина-собака; это великанша, что живет на реке Темзе. Она испытывает страдания, потому что слишком огромна для своего мира. И это еще одно прочтение образа моей матери.