Наущение каждый день было разным. Части тела, которые нужно вымыть, оставались прежними.
Когда мне было семь, у нас появилась собака, и мне нужно было выгулять ее вокруг квартала и накормить до того, как я уйду в школу. Так что список дел стал таким: УМЫТЬСЯ, ПОГУЛЯТЬ, НАКОРМИТЬ, ПОЧИТАТЬ.
В первые школьные годы на обед, как на севере называют время ланча, я возвращалась домой, потому что начальная школа была буквально за углом. К тому времени мама уже была на ногах, и мы ели пирог, горошек и читали Библию.
Позже, когда я перешла в среднюю школу, располагавшуюся дальше, я перестала приходить домой на обедэто означало, что я перестала обедать вовсе. Мама не желала, чтобы к нам приходили проверять наше материальное положение, так что школьные обеды мне не полагались, а денег на покупку еды у нас не было. Обычно я брала с собой пару ломтиков белого хлеба и кусочек сыра, вот и все угощение.
Никто не считал, что это что-то из ряда вон выходящееда оно таким и не было. Вокруг было полно детей, которые питались не должным образом.
Должным образом мы питались по вечерам. У нас был небольшой огородик, и мы выращивали отличные овощи. Мне нравилось этим заниматьсяи до сих пор нравится, я нахожу в этом тихое, неспешное удовольствие. Еще у нас были куры, а значит, и яйца. Правда, мясо мы могли себе позволить только дважды в неделю, поэтому нам постоянно не хватало белка.
По четвергам вечером мы ели вареный лук или вареную картошку с огорода. Папа получал зарплату по пятницам, и к четвергу в доме не оставалось денег. А зимой, когда нечем было заплатить за электричество и газ, счетчики замирали, и нам приходилось есть недоваренные лук и картошку при свете керосиновой лампы.
На нашей улице все так жили. Сидеть без света и тепла по четвергам было обычным делом.
У нас не было машины, не было телефона, не было центрального отопления. Зимой стекла в окнах покрывались льдом изнутри.
Мы все время мерзли, но я не припоминаю, чтобы мы из-за этого беспокоились. Но у моего отца, когда он был маленьким, даже носков не было, так что прогресс затронул хотя бы наши ноги, если не все остальное.
У нас была печь, которую я научилась растапливать, когда мне было пятьсразу же после того, как мы вернулись из дедушкиного дома с центральным отоплением в свой продуваемый ветрами сырой домик в ряду таких же. Отец научил меня разводить огонь, и я ужасно гордилась собой и своими обожженными пальцами и опаленными волосами.
У меня была задачаскручивать жгуты из бумаги, вымачивать их в керосине и складывать в жестяную коробку с плотно закрывающейся крышкой. Отец собирал лучину и щепал ее топориком. Когда к нам приходил угольщик, он оставлял маме мешки с мелким углем, почти пыльюи не брал с нее денег, потому что когда-то был не прочь на ней жениться. Она рассматривала это как оскорбление ее моральных качеств, но уголь брала.
Когда мама ложилась спатьа делала она это около шести утрато подбрасывала в печь угольной пыли, и пламя тогда тлело тихо и ровно, а угля как раз хватало до семи тридцати, когда вставала я и раздувала огонь заново.
Всю ночь мама сидела и слушала радиопередачи, тайно транслировавшие Евангелие за железный занавес, на Советскую Россию. Она пекла, шила, вязала, штопала и читала Библию.
Она была очень одинокой женщиной. Одинокой женщиной, которая страстно хотела, чтобы хоть кто-нибудь ее понимал. Думаю, я ее поняла, по-настоящему поняла, но было уже поздно.
Или нет?
Фрейд, один из величайших мастеров рассказывать истории, знал, что прошлое не застыло в том смысле, который предполагается линейным течением времени. Мы можем вернуться. Мы можем подобрать то, что обронили. Мы можем исцелить то, что было сломано другими. Мы можем поговорить с умершими.
Миссис Уинтерсон оставила после себя то, что не смогла, чего не сумела сделать.
В частности, у нее так и не получилось сделать домДомом.
Румынский философ Мирча Элиаду говорит о понятии домав онтологическом и географическом смысленазывая дом "сердцем мироздания", и это великолепно сказано.
Дом, говорит он нам, есть пересечение двух линийвертикальной и горизонтальной. На одном конце вертикальной плоскости расположено небо или мир горний, а на другоммир мертвых. А в горизонтальной плоскости происходит движение этого мира, движемся вперед-назад мы сами и многочисленные другие его обитатели.
Дом есть место упорядочения. Место, где порядок вещей собирается воединоживые и мертвые, духи предков и нынешние жители; место, собирающее и гасящее все колебания.
Покинуть дом возможно лишь в силу того, что у вас есть дом, из которого можно уйти. И ваш уход означает не просто географическое или пространственное отделение, нет, это разделение эмоциональное, хотите вы того или нет. Навсегдаили с возвратами.
Для беженцев, для бездомных отсутствие этой критически важной координаты в своем позиционировании имеет серьезные последствия. В лучшем случае с этим удается справиться, каким-то образом решив проблему. В худшемперемещенное лицо в буквальном смысле не понимает, где находится путь наверх, потому что у него нет точки отсчета. Компас теряет смысл, если на нем не указан север. Домэто намного больше, чем место, где можно укрыться, домэто наш центр тяжести.
Кочевые народы учатся возить свои дома с собойи знакомые объекты вновь и вновь расставляются или воздвигаются на каждом новом месте. Когда мы перевозим дом, мы забираем с собой невидимую идею домаи это очень мощная идея. Психическое здоровье и эмоциональная целостность не требуют от нас оставаться в том же самом доме или на том же самом месте, но они требуют прочной внутренней конструкцииа она строится частично и на том, что происходит снаружи. Внутренняя и внешняя части нашей жизни являются оболочкой, в которой мы учимся жить.
С домом у меня были проблемы. В нем не было упорядоченности, и он не давал ощущения безопасности. Я ушла из дома в шестнадцать, и с тех пор постоянно переезжала, пока наконец, едва ли не случайно, обнаружила и выделила для себя два места, оба непримечательные, одно в Лондоне, другоев деревне. Ни в одном из этих домов я никогда ни с кем вместе не жила.
Я не особо этому рада, но когда я по-настоящему жила в паре, то мне удавалось справляться с этим в течение тринадцати лет только благодаря тому, что у меня было много своего, отдельного пространства. Я не грязнуля, я организованный человек, я с удовольствием готовлю и убираю, но мне трудно переносить чье-либо присутствие. И я бы очень хотела, чтобы все было иначе, потому что я бы очень хотела жить вместе с тем, кого люблю.
Я просто не думаю, что знаю, как это сделать.
Так что лучше принять мою не совсем адекватную тягу к отстраненности и личному пространству.
Миссис Уинтерсон никогда не уважала моего личного пространства. Она шарила в моих вещах, читала мои дневники, мои блокноты, мои рассказы, мои письма. В доме я никогда не ощущала себя в безопасности, а когда она вынудила меня уйти, я почувствовала себя преданной. Ужасное, болезненное ощущение того, что этот дом так и не стал моими уже никогда не станет, сейчас смягчается тем фактом, что теперь мои дома принадлежат мне, и я могу приходить и уходить, когда и как мне заблагорассудится.
У меня никогда не было ключа от дома на Уотер стрит, так что возможность прийти домой сводилась к тому, впустят тебя туда или нет. Я не знаю, почему я до сих пор так люблю ступенькиэто извращение какое-то, если учитывать, сколько времени я провела, сидя на них, но две части дома, которые были значимыми для меня в Аккрингтоне, до сих пор остаются такими, без которых я не могу обойтись.
Это порог и очаг.
Мои друзья шутят, что я ни за что не закрою дверь, пока не будет официально объявлено, что пора идти спать или в кухню не начнет залетать снег. Самая первая вещь, которую я проделываю, когда утром поднимаюсь с постелиоткрываю заднюю дверь. А потом, если на дворе зима, я развожу огонь.
Долгие часы, которые я просиживала на пороге, наделили меня способностью ощущать пограничные пространства. Мне нравится, когда кошки любят пребывать наполовину внутри и наполовину снаружи, быть дикимии прирученными одновременно. Я тоже дикаяи прирученная. Я домашний зверь, но только если дверь остается открытой.
И я полагаю, что в этом и кроется разгадканикто и никогда больше не закроет меня внутри, никто не оставит у закрытой двери снаружи. Моя дверь открыта, и открываю ее я.
Порог и очагэто мистические пространства. В истории нашего мифа у них обоих есть священное и церемониальное значения. Пересечь порог означает войти в другой мирв тот, что внутри или в тот, что снаружии мы никогда не можем знать наверняка, что на самом деле расположено по ту сторону дверидо тех пор, пока не откроем ее.
Все мы мечтали однажды открыть знакомую дверь и попасть в неизведанное место. В Нарнию можно было попасть через шкаф. В сказке о Синей бороде есть дверь, которую нельзя открывать. Вампир не может переступить порога, где разбросан чеснок. Откройте дверь в телефонную будку (по совместительствумашину времени) из сериала "Доктор Кто?"и внутри у нее окажется огромное и меняющееся пространство.
Традиция вносить невесту в ее новый дом на рукахэто ритуал; один мир она оставляет позади, в другой входит. И даже сейчас, когда мы покидаем отчий дом, мы проделываем гораздо больше, чем просто выходим из дома с чемоданом.
Наша собственная входная дверь может быть замечательной штукой или же ужасать одним своим видом; очень редко это всего лишь дверь.
Пересечения внутреннего и внешнего, различные миры, символичные пространства и личные координатывот что я пыталась сделать основой своего творчества.
Личные истории интересны для других людей тогда, когда они являются и парадигмой, и притчей. Насыщенность историинапример, сюжета "Апельсинов"реализуется в большее пространство, чем то, в котором эта история происходила в свое время. История переступает порог, отделяющий мой мир от вашего. Мы встречаемся с вами на ступеньках истории.
Для меня книги являются домом. Они не образуют дом, они сами являются домом, и точно так же, как вы проделываете это с дверью, вы открываете книгу и входите внутрь. А там, внутри, расположены иные пространство и время.
А еще там тепло, потому что книгаэто очаг. Я сижу с книгойи мне тепло. Я знаю это по холодным ночам, проведенным на ступеньках.
Миссис Уинтерсон прожила в одном и том же доме на Уотер стрит с 1947-го года по 1990-й, когда она умерла. Был ли этот дом для нее пристанищем? Я так не думаю. Был ли он местом, где она хотела находиться? Нет
Она терпеть не могла все мелкое и среднее, но в итоге только это ей и досталось. Сама я купила пару больших домовпросто потому, что пыталась что-то ей доказать. На самом деле у меня более скромные вкусыно понимание этого приходит уже после того, как вы купите и продадите что-то призраку своей матери.
"Как и большинство людей, долгое время я жила с мамой и папой..."так начинаются "Апельсины", а заканчиваются они тем, как молодая женщина, скажем, Джанетт, возвращается домой и обнаруживает, что там все практически по-прежнемуну, может, электронный орган появился, и теперь в рождественских гимнах слышится больше басов и ударных, но в остальном жизнь ничуть не измениласьгигантская фигура матери, скрючившейся в тесном домике; она все так же тащит в дом "Роял Альберт" и электротовары, ведет церковную бухгалтерию методом двойных проводок, курит по ночам, для прикрытия разбрызгивая аэрозоль от насекомых, и прячет сигареты в коробке с надписью "канцелярские резинки".
Как и большинство людей, оглядываясь назад, я вижу отчий дом застывшим во времени, или скорее, вне времени, потому что он виден так ясно и не меняется, а войти в него можно только сквозь дверь памяти.
Мне нравится то, что в патриархальных обществах и религиозных культурах и по сей день выделяют два вида временилинейное, оно же циклическое, потому что история повторяет саму себя, даже если кажется, что это прогресс; и истинное время, которое измеряется не по часам и календарюто время, где живет душа. И это истинное время является обратимым и поправимым. Именно поэтому в различных религиозных обрядах то, что произошло однажды, проигрывается повторноисход евреев из Египта, Рождество, Пасха или же, в языческой культуредень летнего солнцестояния или смерть бога. Принимая участие в ритуале, мы выходим за пределы линейного времени и входим в истинное.
Время можно поймать и посадить под замок только при условии жизни в механизированном мире. И тогда мы превращаемся в тех, кто вечно глядит на часы, и становимся прислужниками времени. А время, как и вся наша жизнь, становится однородным и стандартизированным.
Когда я в свои шестнадцать лет ушла из дома, то купила маленький коврик. Это был мой сворачивающийся в трубочку мир. В какой бы комнате, в каком бы временном пристанище я ни оказывалась, я раскатывала коврик. Для меня это была карта самой себя. Невидимые для других, на коврике были запечатлены все места, где я когда-либо останавливаласьна несколько недель, на несколько месяцев. В первый раз ночуя на новом месте, я любила лежать в постели и глядеть на коврик, напоминая себе, что у меня есть то, что мне нужно, пусть его и критически мало.
Иногда приходится жить в сомнительных и временных местах. В неподходящих местах. В неправильных местах. А иногда и безопасное место вам не поможет.
Почему я ушла из дома в шестнадцать? Это стало одним из тех судьбоносных решений, которые меняют всю вашу жизнь. Оглядываясь назад, я ощущаю, что тогда была почти не в себе, что разумнее было бы смириться, притихнуть, потерпеть, научиться врать поискуснее и уйти позже.
Я заметила, что разумные решения хороши, когда речь идет о не очень важных вещах. В судьбоносных моментах нужно рисковать.
А потом еще такая штука, как шоккогда вы рискуете, когда вы совершаете правильные поступки, когда вы подходите к границам здравого смысла, пересекаете их и вступаете на неизведанную территорию, оставляя позади все привычные запахи и огни, тогда вы ощущаете великую радость и огромный прилив энергии.
Вы по-прежнему несчастны. И все делается только хуже.
Это время оплакивания. Время утрат. Страха. Мы бомбардируем себя вопросами. А потом чувствуем себя истощенными и израненными.
А потом выползают все ваши страхи и произносят: "Видишь, а мы тебе говорили, что так и будет!"
На самом деле ни черта они вам не говорили.
Глава 6
Церковь
"Это не церковь, это два домика стенка к стенке, а между ними дверь".
Пятидесятническая церковь Елим, располагавшаяся на Блэкберн роуд в Аккрингтоне, была центром моей жизни в течение шестнадцати лет. Там не было ни скамеек, ни алтаря, ни нефаникакой алтарной части, никаких витражей, не говоря уже об органе.
[Пятидесятническая церковь "Елим"христианская церковь в Великобритании и Ирландии. Объединяет 145 тыс. прихожан в более 600 церквах. Название церкви восходит к наименованию библейского оазиса Исх. 15:27, Чис. 33:9. У истоков церкви "Елим" стоял валлийский евангелист Джордж Джеффрис (18891962). В 1915 году в Монахане Джордж организовал евангелизационную группу "Елим". В 1916 году группа начала первую общину в Белфасте, а в 1920 году в Ирландии было уже 15 церквей. В этом же году церковь отправила своего первого миссионера в Африку. В 1921 году была организована первая община в Англии. Джордж Джеффрис провёл свыше 50 массовых евангелизационных кампаний. На одной из них, в Бирмингеме, 10 тыс. человек заявили о своём покаянии. После Второй мировой войны движение сделало акцент на массовые уличные евангелизации. Как и большинство пятидесятников, верующие движения "Елим" настаивают на необходимости "рождения свыше" и освящения. Фундаментальные доктрины церкви заявляют о богодухновенности Библии и триединстве Бога, греховности человека и необходимости спасения. Среди таинств признается водное крещение и причастие.]
Зато там были деревянные стулья со складывающимися сиденьями, длинный низкий амвон, больше похожий на сцену, чем на традиционную кафедру; обычное школьное пианино и купель.
Купель наполнялась водой для наших крестильных богослужений. Подобно тому, как Иисус крестил своих последователей в реке Иордан, так и мы полностью окунали новообращенных в наполненный теплой водой неглубокий бассейн, который приходилось заранее медленно разогреватьза день до службы.
Тем, кому предстояло пройти обряд крещения, выдавались небольшие коробочки, куда можно было сложить зубные протезы и очки. Сначала туда прятали только очки, но однажды миссис Смолли открыла рот под водой, чтобы произнести хвалу Господу, и потеряла верхнюю вставную челюсть. Пастор плавать не умел, так что пришлось прихожанам нырять в купель и выуживать челюсть со днаа мы тем временем в качестве ободрения распевали "Я сделал вас ловцами человеков"; но при этом стало ясно, что если однократное утопление протезаэто неловкость, то случись такое снова, это уже окажется халатностью. Так что с тех пор крещение проходило без вставных челюстейесли они у вас были, как у большинства окружающих.