И в спину убивали за измену.
Сегодня каждый третий без сапог,
Но после битвы заживут, как Крезы.
Прекрасный полк, надёжный, верный полк,
Отборные в полку головорезы.
А третие средь битвы и беды
Старались сохранить и грудь и спину,
Не выходя ни в первые ряды,
Ни в задние, но как из-за еды,
Дрались за золотую середину.
Они напишут толстые труды
И будут гибнуть в рамах на картине,
Те, кто не вышли в первые ряды,
Но не были и сзади и горды,
Что честно прозябали в середине.
Уже трубач без почестей умолк,
Не слышно меди, тише звон железа.
Прекрасный полк, надёжный, верный полк,
Отборные в полку головорезы.
Но нет, им честь знамён не запятнать,
Дышал фельдмаршал весело и ровно.
Чтоб их в глазах потомков оправдать,
Он молвил: «Кто-то должен умирать,
А кто-то должен выжить безусловно».
Пусть нет звезды тусклее, чем у них,
Уверенно дотянут до кончины,
Скрываясь за отчаянных и злых,
Последний ряд оставив для других, -
Умеренные люди середины.
В грязь втоптаны знамёнаславный шёлк,
Фельдмаршальские жезлы и протезы.
Ах, славный полк. Да был ли славный полк,
В котором сплошь одни головорезы?
А ФЮРЕР КРИЧАЛ
А фюрер кричал, от завода бледнея,
Стуча по своим телесам.
Что если бы не было этих евреев,
То он бы их выдумал сам.
Но вот запускают ракеты
Евреи из нашей страны
А геттовы помните гетто
Во время и после войны?
ГОРИЗОНТ
Чтоб не было следов, повсюду подмели,
Ругайте же меня, позорьте и трезвоньте.
Мой финиш горизонт, а лентакрай земли.
Я должен первым быть на горизонте.
Условия пари одобрили не все,
И руки разбивали неохотно.
Условье таково чтоб ехать по шоссе,
И только по шоссе, бесповоротно.
Наматываю мили на кардан
И еду параллельно проводам.
Но то и дело тень перед мотором
То чёрный кот, то кто-то в чём-то чёрном.
Я знаю, мне не раз в колёса палки ткнут.
Догадываюсь, в чём и как меня обманут.
Я знаю, где мой бег с ухмылкой пресекут
И где через дорогу трое натянут.
Но стрелки я топлюна этих скоростях
Песчинка обретает силу пули.
И я сжимаю руль до судорог в кистях
Успеть, пока болты не затянули.
Наматываю мили на кардан,
И еду вертикально к проводам.
Завинчивают гайки, побыстрее!
Не то поднимут трос как раз, где шея.
И плавится асфальт, протекторы скрипят,
Под ложечкой сосёт от близости развязки.
Я голой грудью рву натянутый канат,
Я жив! Снимите чёрные повязки.
Кто вынудил меня на жёсткое пари,
Нечистоплотный в споре и расчётах?
Азарт меня пьянит, но, как ни говори,
Я торможу на скользких поворотах.
Наматываю мили на кардан
Назло канатам, тросам, проводам.
Вы только проигравших урезоньте,
Когда я появлюсь на горизонте.
Мой финиш, горизонт, по-прежнему далёк,
Я ленту не порвал, но я покончил с тросом,
Канат не пересёк мой шейный позвонок,
Но из кустов стреляют по колёсам.
Меня ведь не рубли на гонку завели
Меня просили: миг не проворонь ты.
Узнай, а есть предел там, на краю Земли,
И можно ли раздвинуть горизонты.
Наматываю мили на кардан
И пулю в скат влепить себе не дам.
Но тормоза отказывают. Кода!
Я горизонт промахиваю с хода.
ПЕРВЫЕ РЯДЫ
Была порая рвался в первый ряд,
И это всё от недопониманья.
Но с некоторых пор сажусь назад,
Там, впереди, как в спину автомат,
Тяжёлый взгляд, недоброе дыханье.
Может, сзади и не так красиво.
Но намного шире кругозор.
Больше и разбег, и перспектива,
И ещё надёжность и обзор.
Стволы глазищ числом до десяти.
Как дула на мишень, но на живую.
Затылок мой от взглядов не спасти,
И сзади так удобно нанести
Обиду или рану ножевую.
Припев
Мне вреден первый ряд и, говорят.
От мыслей этих я в ненастье ною.
Уж лучше где темней в последний ряд.
Отсюда больше нет пути назад,
И за спиной стоит стена стеною.
Припев
И пусть хоть реки утекут воды.
Пусть будут в пух засалены перины.
До лысин, до седин, до бороды
Не выходите в первые ряды
И не стремитесь в примы-балерины.
Припев
Надёжно сзади, но бывают дни,
Я говорю себе, что выйду червой.
Не стоит вечно пребывать в тени,
С последним рядом долго не тяни,
А постепенно пробирайся в первый.
Припев
К ПОЭТАМ
Кто кончил жизнь трагически, тот истинный поэт,
А если раньше срока в полной мере.
На цифре 26 один шагнул под под пистолет.
Другой же в петлю слазил в «Англетере».
А в 33 Христуон был поэт, он говорил:
Да не убий, убьёшь везде найду, мол.
Но гвозди ему в руки, чтоб чего не сотворил.
Чтоб не писал и ни о чём не думал.
При цифре 37 с меня в момент слетает хмель,
Вот и сейчас, как холодом подуло,
Под эту цифру Пушкин подгадал себе дуэль,
И Маяковский лёг виском на дуло.
Задержимся на цифре 37, коварен Бог,
Ребром вопрос поставил: или-или
На этом рубеже легли и Байрон, и Рембо
А нынешние как-то проскочили.
Дуэль не состоялась или перенесена,
А в 33 распяли, но не сильно,
А в 37 не кровь, да что там кровьи седина
Испачкала виски не так обильно.
Слабо стреляться! В пятки, мол, давно ушла душа
Терпенье, психопаты и кликуши.
Поэты ходят пятками по лезвию ножа
И режут в кровь свои босые души.
На слово «длинношеее» в конце пришлось три «е»
Укоротить поэта, вывод ясен.
И нож в него, но счастлив он висеть на острие,
Зарезанный за то, что был опасен.
Жалею вас, приверженцы фатальных дат и цифр,
Томитесь, как наложницы в гареме.
Срок жизни увеличился, и может быть, концы
Поэтов отодвинулись на время.
БУДУТ И СТИХИ, И МАТЕМАТИКА
Будут и стихи, и математика.
Почести, долги, неравный бой.
Нынче ж оловянные солдатики
Здесь, на старой карте, стали в строй.
Лучше бы уж он держал в казарме их.
Но ведь на войне, как на войне
Падают бойцы в обеих армиях
Поровну на каждой стороне.
Может быть, пробелы в воспитании
И в образованьи слабина,
Но не может выиграть кампании
Та или другая сторона.
Совести проблемы окаянные,
Как перед собой не согрешить?
Тут и там солдаты оловянные,
Как решить, кто должен победить.
И какая, к дьяволу, стратегия,
И какая тактика, к чертям?
Вот сдалась нейтральная Норвегия
Ордам оловянных египтян.
Левою рукою Скандинавия
Лишена престижа своего,
Но рука решительная правая
Вмиг восстановила статус кво.
Где вы, легкомысленные гении,
Или вам являться недосуг?
Где вы, проигравшие сражения
Просто, не испытывая мук?
Или вы, несущие в венце зарю
Битв, побед, триумфов и могил,
Где вы, уподобленные Цезарю,
Кто пришёл, увидел, победил?
Сколько б не предпринимали армии
Контратак, прорывов и бросков,
Всё равно на каждом полушарии
Поровну игрушечных бойцов.
Мучается полководец маленький,
Непосильной ношей отягчён.
Вышедший в громадные начальники
Шестилетний мой Наполеон.
Чтобы прекратить его мучения,
Ровно половину тех солдат
Я покрасил в синийшутка гения.
Утром вижусиние лежат.
Счастлив я успехами такими, но
Мысль одна с тех пор меня гнетёт:
Как решил он, чтоб погибли именно
Синие, а не наоборот.
Я ВЕСЬ В СВЕТУ
Я весь в свету, доступен всем глазам,
Я приступил к привычной процедуре
Я к микрофону стал, как к образам,
Нет, нет, сегодняточно к амбразуре.
И микрофону я не по нутру
Да голос мой любому опостылит.
Уверен, если где-то я совру,
Он ложь мою безжалостно усилит.
Бьют лучи от рампы мне под рёбра,
Лупят фонари в лицо недобро,
И слепят с боков прожектора,
И жара, жара, жара
На шее гибкой этот микрофон
Своей змеиной головою вертит.
Лишь только замолчуужалит он,
Я должен петь до одури, до смерти.
Не шевелись, не двигайся, не смей.
Я видел жало, тызмея, я знаю.
И я, как будто заклинатель змей,
Я не пою, я кобру заклинаю.
Припев
Прожорлив он и с жадностью птенца
Он изо рта выхватывает звуки.
Он в лоб мне влепит девять грамм свинца,
Рук не поднятьгитара вяжет руки.
Опять не будет этому конца.
Что есть мой микрофон, кто мне ответит?
Теперь он как лампада у лица.
Но я не свят, и микрофон не светит.
Мелодии мои попроще гамм,
Но лишь сбиваюсь с искреннего тона
Мне сразу больно хлещет по щекам
Невидимая тень от микрофона.
Припев
ПРОШЛА ПОРА ВСТУПЛЕНИЙ И ПРЕЛЮДИЙ
Прошла пора вступлений и прелюдий.
Всё хорошо, не вру, без дураков.
Меня к себе зовут большие люди.
Чтоб я им пел «Охоту на волков».
Быть может, запись слышал из окон,
А может быть, с детьми ухи не сваришь,
Как знать, но приобрёл магнитофон
Какой-нибудь ответственный товарищ.
И предаваясь утрешней беседе
В кругу семьи, где свет торшера тускл,
Тихонько, чтоб не слышали соседи,
Он взял да и нажал на кнопку «пуск».
И там не разобрав последних слов
Прескверный дубль достали на работе
Услышал он «Охоту на волков»
И кое-что ещё на обороте.
И всё прослушав до последней ноты
И разозлясь, что слов последних нет,
Он поднял трубку: «Автора «Охоты»
Ко мне пришлите завтра в кабинет».
Я не хлебнул для храбрости винца
И, подавляя частую икоту,
С порога от начала до конца
Я проорал ту самую «Охоту».
Его просили дети безусловно,
Чтобы была улыбка на лице,
Но он меня прослушал благосклонно
И даже аплодировал в конце.
И об стакан бутылкою звеня,
Которую извлёк из книжной полки,
Он выпалил: «Да это ж про меня,
Про нас про всех, какие, к чёрту, волки?»
Ну всё, теперь, конечно, что-то будет,
Уже три года в день по пять звонков
Меня к себе зовут большие люди,
Чтоб я им пел «Охоту на волков».
СЛУЧАЙ В РЕСТОРАНЕ
Мне в ресторане вечером вчера
Сказали с юморком и этикетом,
Что киснет водка, выдохлась икра,
И что у них там за столом учёный по ракетам.
И многих помня с водкой пополам,
Не разобрав, что плещется в бокале,
Я улыбаясь подходил к столам
И отзывался, если окликали.
Вот он надменный, словно Ришелье,
Как благородный папа в старом скетче.
Но это был директор ателье,
И не был засекреченный ракетчик.
Со мной гитара, струны к ней в запас,
И я гордился тем, что тоже в моде.
К науке тяга сильная сейчас,
Но и к гитаре тяга есть в народе.
Я ахнул залпом и разбил бокал,
Мгновенно мне гитару дали в руки.
Я три своих аккорда перебрал,
Запел и запил от любви к науке.
Я пел и думал: вот икра стоит,
А говорят, кеты не стало в реках.
А мой ракетчик где-нибудь сидит
И мыслит в миллионах и в парсеках.
И обнимая женщину в колье,
И сделав вид, что хочет в песню вжиться,
Задумался директор ателье
О том, что завтра скажет сослуживцам.
Он предложил мне позже на дому,
Успев включить магнитофон в портфеле:
«Давай дружить домами». Я ему
Сказал: «Давай. Мой домтвой дом моделей».
И я нарочно разорвал струну
И утаил, что есть запас в кармане.
Сказал: «Привет! Зайти не премину
В другой раз, если будет марсианин».
Я шёл домой под утро, как старик,
Мне под ноги катились дети с горки,
И аккуратный первый ученик
Шёл в школу получать свои пятёрки.
Ну что ж, мне по делам и поделом.
Не мылишь первые пятёрки получают.
Не надо подходить к чужим столам
И отзываться, если окликают.
ЗАПОМНЮ, ЗАПОМНЮ, ЗАПОМНЮ ТОТ ВЕЧЕР
Запомню, запомню, запомню тот вечер
И встречу с любимой, и праздничный стол.
Сегодня я сам самый главный диспетчер,
И стрелки сегодня я сам перевёл.
И пусть отправляю я поезд в пустыню,
Где только барханы в горячих лучах.
Мои поезда не вернутся пустыми,
Пока мой оазис совсем не зачах.
И вновь отправляю я поезд по миру,
Я рук не ломаю, навзрыд не кричу.
И мне не навяжут чужих пассажиров
Сажаю в свой поезд кого захочу.
Припев
ТЕПЕРЬ Я НЕ ИЗБАВЛЮСЬ ОТ ПОКОЯ
Теперь я не избавлюсь от покоя,
Ведь всё, что было на душе на год вперёд,
Не ведая, она взяла с собою
Сначала в порт, а там на пароход.
Мне каждый вечер зажигают свечи,
И образ твой окуривает дым,
И не хочу я знать, что время лечит,
Что всё проходит вместе с ним.
В душе моей пустынная пустыня,
Ну что стоите над пустой моей душой,
Обрывки песен там и паутина,
А остальное всё она взяла с собой.
Теперь мне вечер зажигает свечи,
И образ твой окуривает дым,
И не хочу я знать, что время лечит,
Что всё проходит вместе с ним.
В душе моей все цели без дороги,
Поройтесь в нейи вы найдёте там
Две полуфразы, полудиалоги,
А остальное всёпошло ко всем чертям.
И пусть мне вечер зажигает свечи,
И образ твой окуривает дым,
Но не хочу я знать, что время лечит,
Что всё проходит вместе с ним.
БЛАГОДАТЬ ИЛИ БЛАГОСЛОВЕНИЕ
Благодать или благословение
Ниспошли на подручных своих.
Дай нам, Бог, совершить омовение,
Окунаясь в святая святых.
Все пороки, грехи и печали,
Равнодушье, согласье и спор,
Пар, который вот только наддали,
Вышибает, как пули, из пор.
То, что мучит тебя, испарится
И поднимется вверх к небесам.
Ты ж, очистившись, должен спуститься,
Пар с грехами расправится сам.
Не стремись прежде времени к душу,
Не равняй с очищеньем мытьё.
Надо выпороть веником душу,
Нужно выпарить смрад из неё.
Исцеленье от язвы уродства
Это душ из живительных вод,
Это словно возврат первородства,
Или нет, осушенье болот.
Здесь нет голых, стесняться не надо,
Что кривая рука да нога,
Здесь подобие райского сада,
Пропуск всем, кто раздет донага.
И в предбаннике сбросивши вещи,
Всю одетость свою позабудь.
Одинаково веничек хлещет.
Так что зря не выпячивай грудь.
Все равны здесь, с единым богатством
Все легко переносят жару.
Здесь свободу и равенство с братством
Ощущаешь в кромешном пару.
Загоняй поколенья в парную
И крещенье принять убеди.
Лей на нас свою воду святую
И от варварства освободи.
Благодать или благословение
Ниспошли на подручных своих.
Дай нам. Бог, совершить омовение.
Окунаясь в святая святых.
ГОРНОЕ ЭХО
В тиши перевала, где скалы ветрам не помеха, помеха.
На кручах таких, на какие никто не проник, никто не проник,
Жило*поживало весёлое горное, горное эхо.
Оно отзывалось на крик, человеческий крик.
Когда одиночество комом подкатит под горло, под горло,
И сдавленный стон еле слышно в обрыв упадёт, в обрыв
упадёт.
Крик этот о помощи эхо подхватит, подхватит проворно.
Усилит и бережно в руки своих принесёт.
Должно быть, нелюди, напившись дурмана и зелья, и зелья.
Чтоб не был услышан никем громкий топот и храп, топот и
храп.
Пришли умертвить, обеззвучить живое, живое ущелье,
И эхо связали, и в рот ему сунули кляп.
Всю ночь продолжалась кровавая злая потеха, потеха,
И эхо достали, но звука никто не слыхал, никто не слыхал,
К утру расстреляли притихшее горное, горное эхо,
И брызнули слёзы, как камни, из раненных скал.
И брызнули слёзы, как камни, из раненных скал.
НА СМЕРТЬ ШУКШИНА
Ещё ни холодов, ни льдин,
Земля тепла, красна калина,
А в землю лёг ещё один
На Новодевичьем мужчина.
Должно быть, он примет не знал
Народец праздный суесловит,
Смерть тех из нас всех прежде ловит,
Кто понарошку умирал.
Коль так, Макарыч, не спеши,
Спусти колки, ослабь зажимы,
Пересними, перепиши,
Переиграй, останься живым
Но в слёзы мужиков вгоняя,
Он пулю в животе понёс,
Припал к земле, как верный пёс,
А рядом куст калины рос.
Калина, красная такая.