Оставил Ломану на хранение.
18 ноября Есенин вернётся на службу, но до конца года ещё не раз съездит в Петроград, где сложится на тот момент казавшаяся устойчивой четвёрка: Есенин, Клюев, Карпов, Ганин. Пятому, Ширяевцу, они будут пересылать приветы в Туркестан.
Та самая стая, о которой говорил отец.
Но как их воспринимали!
Владимир Чернявский вспоминал, как несколько литераторов, группировавшихся вокруг «Альманаха муз», объявили, что публиковаться там не станут, «если на страницы будут допущены кустарные Клюев и Есенин».
В то сообщество входили Анна Ахматова, Николай Гумилёв, Георгий Иванов, Михаил Кузмин, Константин Липскеров, Борис Садовский, Константин Ляндау, Рюрик Ивнев.
С Ивневым и Ляндау Есенин приятельствовалэтих можно исключить. От Гумилёва и Ахматовой сложно было ожидать подобной мелочности. А вот остальные, пожалуй, могли.
Георгий Иванов вспоминал, какой ужас, какую брезгливость испытали люди их круга в Петрограде, когда узнали, что их Серёженька, их Пастушок читал стихио, ужас! императрице и великим княжнам.
Софья Чацкина, издательница «Северных записок», где совсем недавно публиковался Есенин, в бешенстве кричала: «Отогрели змею! Новый Распутин! Второй Протопопов!»
Большего кошмара они и вообразить себе не могли.
При взгляде из дня нынешнего складывается ложное впечатление, что русская литература была разделена: на одну сторону перешли те, кто по ошибке или малоумию принял революцию и большевиков, вроде Есенина, Клюева, Карпова, Ганина, Клычкова, Орешина, жестоко заблуждавшегося Блока, карьериста и кокаиниста Брюсова и прочих понаехавших багрицких; по другую сторону остались радетели России, которую мы потеряли, будущие эмигранты Георгий Иванов, Ходасевич, Адамович, старые мастератакие как Бальмонт или ушедший во внутреннюю эмиграцию Фёдор Сологуб
Но ситуация была несколько сложнее.
Огрубляя, можно сказать, что всё было почти наоборот.
К началу революции практически все перечисленные радетели старой России находились в жесточайшей оппозиции к монархии, а с Церковью отношения имели в лучшем случае натянутые.
Говоря о начале века, Гиппиус констатирует: «В те недавниеи такие давние! исторические времена вся литературная, вся интеллигентная, более или менее революционно настроенная, часть общества крепко держалась в своём сознании устоев материализма Слово религия считалось предательством». Религия и реакция воспринимались как синонимы.
Петроградские поэты по большей части были отъявленными либералами, находя, что власть никчёмна и безнравственна.
Бальмонт и Сологуб в своё время прямо и не без злорадства предсказывали гибель царской семьи. «Кто начал царствовать Ходынкой, / Тот кончит, встав на эшафот», пророчил первый. «Стоят три фонарядля вешанья трёх лиц: / Середнийдля царя, а сбокудля цариц», грозил второй.
По тишайшей, молитвенной Руси затосковали они уже в эмиграции.
Никто из занимающих первые позиции в литературе в 1916 году не приблизился бы к императорской семье и на пушечный выстрел, ибопозор.
А готовы были приблизиться, как ни странно, вот этимужички, простачки, ряженые. Им-то было всё едино: кто бы Русь ни спасал, лишь бы спасали; кто бы мужика ни приголубиллишь бы приголубили.
Разлад меж первыми и вторыми сложился сначала на эстетическом уровне и только потом уже на политическом.
Процитируем письмо крестьянскому сыну Ширяевцу от Ходасевичамежду прочим, по отцовский линии польско-литовского шляхтича.
«Мне не совсем по душе весь основной лад Ваших стихов, как и стихов Клычкова, Есенина, Клюева: стихи писателей из народа», выговаривал Ходасевич, ставя слова «из народа» в кавычкипо той простой причине, что «народом» считал тогда не их, а, скорее, подобных себе. А этихартистами.
«Подлинные народные песни замечательны своей непосредственностью, учил Ходасевич Ширяевца. Но, подвергнутые литературной, книжной обработке, как у Вас, у Клюева и т. д., утрачивают они главное своё достоинствопримитивизм».
Густопсовая брезгливость стоит за, казалось бы, неглупыми словами Ходасевича, даром что великого русского поэта.
Либо пойте свои люли-люли, либо идите себетут достойные люди собрались, с багажом мировой культуры за плечами, вот пафос Ходасевича.
«Писатель из народачеловек, из народа ушедший, а писателем ещё не ставший, цедил, поправляя спокойным движением очки, Ходасевич. Думаюдля него два пути: одинобратно в народ, без всяких поползновений к писательству; другойв писатели просто».
Скажем: в число таких писателей, как он; видимо, это имел в виду Ходасевич.
При этом «обратно в народ» звучало как «обратно в болото», где посягнувшие на право стать настоящими поэтами переговариваются своими лягушачьими голосами.
Ширяевец отвечал трезво: «Отлично знаю, что такого народа, о каком поют Клюев, Клычков, Есенин и я, скоро не будет, но не потому ли он и так дорог нам, что его скоро не будет?..»
Подступал 1917 год, договориться о чём-то времени уже не оставалось.
Западники и прогрессисты видели себя на вершине гражданской и культурной иерархии, которая должна была сложиться в итоге революции.
Мужицкие поэты ратовали за крестьянскую Русь и справедливость по отношению к мужику.
Свою Россию в конечном итоге потеряли и те и другие.
Просто для первых потерянная иерархия всё-таки имела значение, поэтому большинство их Россию покинули.
А для вторых Русь как таковая была превыше всяких иерархий, и при любых, даже самых страшных обстоятельствах они оставались даже не с народом, а внутри народа, поэтому возвращаться в него им не было никакой необходимости.
Выбора для них, в сущности, не предполагалось.
Глава третья«Сойди, явись нам, красный конь!» 19171921
Воинскую присягу Есенин принял только 14 января 1917 годаза полтора месяца до революции.
«Я, Есенин Сергей Александрович, обещаю и клянусь Всемогущим Богом пред святым Его Евангелием в том, что хощу и должен Его Императорскому Величеству, своему истинному и природному Всемилостивейшему Великому Государю Императору Николаю Александровичу, Самодержцу Всероссийскому и законному Его Императорского Величества Всероссийского престола Наследнику верно и нелицемерно служить не щадя живота своего до последней капли крови»
Служит он теперь вообще не пойми как: сплошная, с редкими перерывами, увольнительная.
Постоянно либо в Петрограде, либо в гостях у критика Иванова-Разумникатот жил в Царском Селе, в пяти минутах ходьбы от части.
Звали его Разумник Васильевич, он был необычайно умён, являлся одним из основных идеологов эсеровского движения, с демократических позиций не принимал идущей войны ивысоко ценил Есенина. Тот советовался с Разумником Васильевичем по самым разным поводам: в том числе и по вопросу, как разобраться в интригах Ломана.
В январе в гостях у Иванова-Разумника Есенин знакомится с Андреем Белым, который станет одним из самых важных для него в тот период людей.
12 февраля Николай II посетил Феодоровский собор.
К императору Ломан Есенина не подводил; никаких чтений не устраивалось.
22 февраля Есенин отбыл в командировку в Могилёв.
Там находилась ставка Верховного главнокомандующего. Туда же выехал Николай II.
С какой целью Ломан направлял туда Есенина, осталось неизвестным.
Командировка продлилась сутки и стала в есенинской службе последней.
Через пять дней случится Февральская революция.
В автобиографии 1923 года Есенин безбожно сочинит, что эти дни его застали в том самом «дисциплинарном батальоне», в то время как на самом деле едва не встретил революцию в ставке императора в качестве порученца по особым вопросам.
В день переворота Есенин сидел себе в гостях у петроградских знакомых. В городе шла перестрелка.
Начиналось что-то невообразимо важное.
Императора Есенину было не жалко.
Россия для него была важнее любого государя.
Окрыляла великая новь: тысячу лет с царями и князьямиа теперь вдруг без них.
Весна казалась огромной.
Рюрик Ивнев вспомнит, как встретил Есенина, Клюева и Клычкова на Невском и те едва не набросились на него.
Клычков, участвовавший в 1905-м в боях на баррикадах Красной Пресни, недавний солдат Первой мировой войны, в прямом смысле убивавший людей, а сейчас потемневший лицом, как перед дракой, спросил:
А чего не нравится? имел в виду и состояние их компании, и, видимо, нечто большее: может быть, мы, мужики, не нравимся тебе, Рюрик?
Клюев и Есенин повторяли, посмеиваясь: «Наше время настало».
Это, впрочем, относилось не к несчастному и напуганному Рюрику и даже не к его петроградским дружкам, а в целом к «элитам». Через эстета и дворянина Рюрика эта злая тройка как бы передавала привет аристократии, буржуа, «юрочкам», прочей, как Есенин выражался, «швали».
Теперь все равны будутвот что яростно радовало крестьянских поэтов. А тех, кто свысока смотрел, можно и за грудки подержать.
Есенин, пугая, пихал Рюрика и разошёлся настолько, что даже Клюев удивился: «Серёжа, что с тобой?»
Наконец, Рюрик и сам догадался, что Есенин придуривается, когда тот засунул ему в карман руку и сжал там его ледяные пальцы. Словно дал понять: «шутим, шутим».
Ощущение свершившегося возмездия было замешено с удивительным, светлейшим душевным подъёмом.
Словно бы не в силах совладать с собой и толком ещё не зная, что предпринять, Есенин, Клюев, Клычков и Пимен Карпов пишут Ширяевцу письмои какое!
Начинает Есенин:
«Христос Воскресе! Дорогой наш брат Александр.
Кланяются тебе совместно Есенин, Клюев, Клычков и Пимен Карпов».
Клюев продолжает:
«Христос Воскресе, дорогая Запевка.
Целую тебя в сахарные уста и кланяюсь низко».
Следом опять Есенин: «С красным звоном, дорогой баюн Жигулей и Волги».
Потом Карпов дописывает свою строку. Клычкову слова не досталосьлисток закончился.
Ощущение, словно они все хмельные.
Впрочем, так и было.
Они услышали «красный звон». Воскресший Христос вдруг стал для них зрим. Словно пятым в их комнатке сочинял письмо Ширяевцу.
* * *
Как водится, вместе ликующей свободы явилась чудовищная, хоть и праздничная, неразбериха.
Керенский провозгласил «войну до победы»и это огорчало более всего.
Петроград разом стал грязным, пьяным, полным солдат, проституток, мусорных кучи над всем этим витали звуки «Марсельезы».
На всякий случай Есенин уехал в Константиново: мало лисегодня «наше время», а завтра загребут на фронт. Надо ещё посмотреть, что за революция такая.
В Константинове мужики уже бузили, косились на помещичий дом; но никаких зверств не случилось, притом что по всей России тогда были ограблены и сожжены тысячи усадеб.
Есенин смотрел куда-то поверх этого.
Тогда он напишет классическое:
Разбуди меня завтра рано
О, моя терпеливая мать!
Я пойду за далёким курганом
Дорогого гостя встречать
Гостьтишайший ангел нового мира.
В марте пришлось вернуться в Петроград.
Штат военно-санитарного поезда сократили, и Есенин был переведён в распоряжение Воинской комиссии при Государственной думе.
В те дни Есенин всерьёз задумался о поступлении в школу прапорщиков. Что сподвигло его именно в те дни начать строительство военной карьеры, неизвестно.
Родители посоветовали? Надеялся на помощь полковника Ломана? Видел себя примерно в том же, что и Ломан, качестведобрым, влюблённым в отечество, деятельным царедворцем?
Со школой прапорщиков не сложилось.
Получилось, как-то ненарочно, совсем иное.
Есенин стал дезертиромпросто не являлся на службу в свою Воинскую комиссию. Всем вокруг было ни до чего.
20 марта 1917-го служба его закончилась.
Жаль, золотые часы, оставленные Ломану, так и затерялись навсегда.
Для Есенина наступало время больших страстей, больших романов, которые теперь будут следовать один за другим.
В том марте он познакомится с Зинаидой Николаевной Райхта служила секретарём-машинисткой редакции левоэсеровской газеты «Дело народа».
Ей было 22 года, родилась в 1894-м, в Одессе, жила одна, без родителей, бывших в Орле.
Мать её Анна Ивановна, в девичестве Викторова, происходила из обедневших дворян, отец Август Райх, немец, выходец из Силезии, высококвалифицированный механик, работал паровозным и пароходным машинистом.
Впоследствии Есенин будет утверждать, что его Зина, рождённая русской от немца, еврейка. Дело в том, что у бабушки Зинаиды по материнской линии фамилия была Евреинова; которая, впрочем, принадлежности к этой народности могла не означать. В этом было что-то личное: жена, с которой рассорился, должна быть коварной; еврейство усиливает эффект. А немкакак-то скучно.
В молодости отец Райх был политически активен до такой степени, что ещё в 1897 году вступил в РСДРП и дважды отбывал ссылку на севере. Скрываясь от преследований в Орле, незаконопослушный Август влюбился в Анну, перешёл из лютеранства в православие и при крещении получил имя Николай Андреевич. Они поселились в Одессе, но за участие в событиях 1905 года Николай Райх был выслан из Одессы в Бендеры. Там Зина провела детство.
Будучи старшей из троих детей, она росла под влиянием отца. Ещё в юности занималась в подпольном кружке, после окончания гимназии получила заодно с аттестатом свидетельство о политической неблагонадёжности и, как следствие, не имела права поступать в российские университеты. Пришлось идти в частное петроградское учебное заведениена историко-литературный факультет Высших женских курсов Н. П. Раева. В эсеровскую газету Зина наверняка попала благодаря старым папиным революционным знакомствам.
Она была очень хороша собой, смешлива и сверх всякой степени очаровательна. Тугие чёрные косы, уложенные вкруг головы. На каблукахвыше Есенина. Художница Софья Вишневская расскажет про «её прелестные, как вишни, глаза и веки, как два лепестка»: «Необыкновенная матовая кожа и абсолютная женственность».
Мурашёв запомнит, как Райх «мягким движением» куталась в платок: март, прохладноно какая грация в движениях!
Есенину она казалась совсем юной.
Мариенгоф позже отмечал пышные и круглые бёдра Зинаиды; его это будет раздражать. Но, кажется, стройной девушке двадцати двух лет это придавало дополнительное очарование, порождающее лёгкий мужской тремор. Есенин, в конце концов, был из деревни, где субтильность мало ценилась.
Райх занималась в скульптурной мастерской. Была музыкальна и очень начитанна; любимым писателем её был Кнут Гамсун.
Позже в Зинаиде проявится деятельное честолюбие, но тогда ничего подобного Есенин в ней не разглядел.
Как подступиться к очаровательной Райх, Есенин пока не знал.
Ситуация усугублялась тем, что в неё был влюблён Алексей Ганин. И если бы только он! Добрая половина редакции тоскливыми глазами провожала её перемещения. Более того, в Петрограде у неё имелся жених, ожидавший своей счастливой участи.
Есенин вида категорически не подавал.
Первые их, на людях, встречи случались в Обществе распространения эсеровской литературы при ЦК партии социалистов-революционеров на Галерной.
К тому времени Есенин форму уже не носил, являлся туда в лёгком пальто и фетровой шляпе, брал книгу и читалдожидался чего-то.
Понемногу стали гулять вместе в образовавшейся компании: Есенин, Ганин, Зина и работавшая там же Мария СвирскаяМина Львовна Гиршевич, эсеровская активистка.
Причём Есенин, как правило, ходил со Свирской, а Ганин с Зиной.
Читали своим подругам стихи.
У Зины имелись свои суждения о поэзиии неглупые. Для девушки это было уже слишком.
Возникало, однако, ощущение, что это со Свирской у Есенина начинается роман: он оказывал ей знаки внимания, и она поначалу даже отзывалась.
Сплоховал сам Ганин: видимо, он совсем не знал, как подступиться к Зинаиде, и на свою беду задумал позвать и её, и Свирскую, и Серёжу в гостив Вологду.
Так, по замыслу Ганина, поездка не покажется Райх слишком нарочитой: компания двух молодых и очаровательных поэтов и подруги позволит незамужней девушке сохранить реноме. С одним Ганиным она точно бы никуда не поехала.
Райх загорелась этой идеей и тут же отпросилась в редакции.
Более того, когда выяснилось, что у молодых людей совсем нет денег, Райх сказала, что у неё имеются накопления и она готова их потратить.