Но деревенские повадки иные:
Не кукушки загрустилиплачет Танина родня,
На виске у Тани рана от лихого кистеня
Убил кучерявый свою Таню, которую и так собирался бросить.
Слышится в этих стихах тень детской травмы.
Хотел бы взрослеющий поэт оградить мать от невольных сравненийнаписал бы, к примеру, «хороша была Катюша»: разницы никакой.
НетТанюша.
Стихотворение словно выказывает однажды возникшее жуткое чувство: хоть бы вы с отцом поубивали друг друга, чем так жить.
А он её «даже не побил». Будто и не мужик вовсе.
Она жеживёт по чужим домам и кормит грудью прижитое дитя
В собрании сочинений, которое Есенин готовил к изданию перед самой смертью, стихи эти уже на третьей страничке идут. Они как бы открывают его судьбуи поэтическую, и человеческую, подавая тайный знак об изначальной его надломленности.
Устроилась в рязанский детдом на должность кормилицы: кормила и своего маленького Сашу, и ещё одного ребёнкасироту.
Сергей остался у Титовыхтам и рос, тоже в сиротском самоощущении.
Бабушка молится и ходит по монастырям, дед молится и читает внуку Библию: но отчего, если Бог милостив, он, Серёжа Есенин, один?
Из автобиографии, написанной Есениным 14 мая 1922 года: «По воскресеньям меня всегда посылали к обедне и, чтобы проверить, что я был за обедней, давали 4 копейки: две копейки за просфору и две за выемку частей священнику. Я покупал просфору и вместо священника делал на ней перочинным ножом три знака, а на другие две копейки шёл на кладбище играть с ребятами в свинчатку».
В автобиографии 1923 года рассказывает ту же историю, находя её, видимо, показательной и важной, и даже даёт новый финал: «Один раз дед догадался. Был скандал. Я убежал в другое село к тётке и не показывался до той поры, пока не простили».
Про побег в другое село, скорее всего, придумал, в духе Оливера Твиста: ни о какой такой тётке мы не знаем, и больше о ней нигде не упоминается, тем более что у матери были только братья, а у отца все младшие сёстры умерли; была одна старшая, Параскева, но Сергей её, вероятно, никогда и не виделона вышла замуж и оставила родительский дом ещё до его рождения.
В любом случае, если в своих, всегда коротких, на полторы странички, автобиографиях Есенин считает нужным упоминать про своё детское хулиганство, значит, за этим что-то кроется.
В мемуарных источниках можно найти и другие схожие примеры малолетнего бунтарства.
Знакомая детских лет Есенина Елена Воробьёва вспоминает о событиях примерно 1904 года: «Собрались в Радовицкий монастырь. Предводительствовала монашка Ольга Никитина прошли луга, лес прошли и Сельцы уже прошли, и он тут вернулся. Говорит, не пойду Богу молиться»
И ещё, о той же поре: «Однажды в летний ветреный день пришла нам в голову мысль позабавиться запуском бумажного змея, но из чего делатьвот загвоздка, газет в те времена в деревне никто не читал и никакой другой бумаги под рукой не оказалось И вдруг неожиданно для меня Серёга ударил себя в лоб кулаком и сказал: Нашёл выход. У него в избе под образами приклеена святая картина Страшного суда. Я её сдеру и склеем змея».
Так и сделали.
Дед Титов за это Сергея до багровых шрамов отхлестал плёткой, а когда бабка Наталья бросилась заступаться за внукапопало и ей. Серёжа орал при этом как резаный.
В какой-то момент дед сам испугался и начал его жалеть.
Зато картину Страшного суда внучок заставил в рязанском небе кружить.
Богобоязненным Сергей не был.
В записках Ивана Атюнина, односельчанина и ровесника Есенина, сказано, что к десяти годам тот «перестал носить крест и к его прозвищу Серёга-монах прибавилось ещё и другоеБезбожник».
Больше никто, кроме Атюнина, об этом новом прозвище не говоритзначит, не прижилось. Но случай тот всё-таки имел место: о том же самом упоминает мемуарист Клавдий Воронцовправда, относя эпизод со снятием креста к чуть более позднему времени.
Однако за всем этим стихийным есенинским богоборчеством с годами всё больше будет просматриваться ровно обратноевеликая внутренняя тяга к отрицаемому.
Задирался, чтоб заметили и откликнулись.
* * *
Хулиганистым Есенин действительно былоб этом он про себя в своих стихах и автобиографических заметках не придумывал.
«Худощавый и низкорослый, / Средь мальчишек всегда герой»
Сверстники, как один, подтверждают: выдумщик, ловкач.
Раков «ловил в очень глубоких местах, и более его никто не налавливал», ещё раз Атюнин. Урок плавания, преподанный дядей, всё-таки пошёл на пользу.
Сестра Катя вспоминала, что однажды Сергей притащил домой целое ведро раков.
Неизменно готов был драться, притом что победителем выходил далеко не всегда, но в зубы кому-нибудь сунуть за мельчайшую обидуэто пожалуйста.
«Бедовый и драчливый, как петух», рассказывает Николай Калинкин.
Атюнин: «Во всех проказах учеников Сергей всегда был заводилой и вожаком, его приятели, посмеиваясь, называли его воеводой. Несмотря на то, что Сергей рос слабым, тщедушным, никто не решался обидеть его, он немедленно ввязывался в яростный кулачный бой».
Тщедушныйа чуть что, драться.
Селяне помнили, что однажды совсем ещё мелкий Есенин устроил драку со сверстником за право качаться на качеляхоба, естественно, хотели быть первыми; началось всё с их потасовки, но подключились взрослыеи в итоге случилась чудовищная свалка.
Дед Титов внука учил: «Ты будь как Стенька Разин!»это, вообще говоря, и удивительно, и характерно для русского православного человека: Разин, между прочим, был предан церковной анафеме, что никоим образом не сказалось на влюблённости народа в этого смутьяна и гулёбщика.
Ещё рассказывали: залез Есенин однажды в болотную трясину и начал её месить, приговаривая: «Ой, тина-трясина, ай, тина-трясина» Весело было, кто-то его примеру последовалв общем, всех едва не засосало: еле выползли, напуганные и грязные до самых подбородков.
Есть в этом рифма к есенинской судьбеповерхностная, конечно, но есть.
«Ой, тина-трясина, ай, трясина-тина»
Поэтическое развитие началось с частушек. Ещё совсем маленький был, когда начал их сочинять и подсказывать константиновским девушкам.
Говорят, что их потом даже пели в деревне.
Про то, что пелискорее всего, присочинили. Но складывалбезусловно.
Ходил потом, повторял явившуюся строчку, удивлённо жмурясь, как от вкуса щавеля.
Надо жеслова как слова, но если в лад их сложить, они вдруг совсем другие: тут весёлые, а там грустные. Волшебство
* * *
В 1904 году Сергея отдают учиться в Константиновское земское четырёхгодичное училище. Инициативу проявил дед Титов.
Среди крестьян на тот момент грамотные люди составляли меньшинство. По статистике в России из ста человек грамотными были всего шестнадцать. Но и эти шестнадцать образованными, как правило, не являлись. Может человек расписаться и прочитать бумагу, знает сложениевот тебе и грамотный.
К началу XX века страна была населена многочисленным, заброшенным народомсуеверным и практически не знакомым с книжной мудростью, но обладающим при этом огромной сословной и родовой памятью, хранящим разнообразные предания как христианской, так и языческой традиции, знающим культуру обрядовую, песенную, сказовую (не умевший толком читать дед Титов помнил сотни духовных стихов и песен).
Будущий поэтический феномен Есенина объясняется в первую очередь тем, что выросший пусть и не совсем в семье «крестьянина», но в истинно мужицкой, низовой среде, познававший приметы и поверья не путём «хождения в народ», а в силу рождения и взросления среди этого самого народа, он едва ли не первым из так называемых крестьянских поэтов в полной мере воспринял и органично использовал все новейшие модернистские навыки, где-то ухватив на слух, где-то интуитивно, где-то выучившись.
Если, чуть упрощая, распределить есенинских поэтических предшественников по группам, то картина получается такая.
Одни знали мировую культуру, но огромность собственно национальной, крестьянской, многовековой, молчаливой навёрстывали.
Другие «вырастали из народа»но затем, как правило, в полной мере не преодолевали сомнительный статус «самородка».
Есенин стремительно сшил первое со вторым: русское мужицкое, национальноес мировым.
То, что, скажем, Пушкин, Лермонтов и Александр Блок получили, вглядываясь в лица и вслушиваясь в голоса «простых» русских людей, Есенину досталось просто так, у него этого опыта было предостаточноне нарочитого, «исследовательского», по пути «из Петербурга в Москву», а обыденного. Именно в силу этого у Есенина была фора, которой надо было суметь воспользоваться. Что он и сделал: умело, органично, сего словечко«ухватистой» дерзостью.
В силу разных причин подобным образом не смогли раскрыться ни предшественники ЕсенинаАлексей Кольцов, Иван Никитин, Иван Суриков, ни многие его старшие товарищик примеру, Спиридон Дрожжин или Пимен Карпов.
При всём безусловном вкладе каждого из названных поэтов в русскую культуру разница между ними и Есениным неоспорима: онединственный интегрированный в мировую культуру крестьянский поэт. Течасть нашей национальной мозаики, онвсемирной.
Тем не менее к 1904 году культурный разрыв между цивилизованной городской средой, куда Есенин попадёт через считаные годы, и тем жизненным укладом, который был привычным для его рода, был поистине огромным.
Шансов преодолеть этот разрыв одним рывком почти не имелось.
Не только Блок, Белый, Кузмин или Мережковский происходили из дворян, но и Маяковский, и Ходасевич, и Адамович.
Брюсов, да, был из купеческого рода, но получил блестящее образование, рос и жил в центре Москвы. Равно как и сын академика Санкт-Петербургской академии художеств Борис Пастернак, обучавшийся в Марбургском университете в Германии и окончивший Московский университет. Равно как и сын купца первой гильдии Осип Мандельштам, выросший в Петербурге, учившийся в Санкт-Петербургском университете, в Сорбонне и Гейдельберге.
Будущие есенинские соратники Ивнев, Мариенгоф, Шершеневичи те имели в своих жилах дворянскую кровь!
И главное, отцы каждого из названных читали газеты. Раскрывали утроми читали. А Сергей мог до самого поступления в училище ни одной газеты в глаза не увидеть, не пошелестеть ею. И вообразить деда Титова или бабку Аграфену с газетой в руках нет никакой возможности.
Сергей Есенин стал первым по-настоящему грамотным представителем своего рода за сотни лет. Пусть кто-то из его прадедов в силу природного ума мог дорасти до деревенского старостыникакого, даже самого отдалённого сравнения с дворянским, профессорским, купеческим, городским воспитанием всё это иметь не может.
Впрочем, тот факт, что отец его всё-таки научился к тому времени носить городскую одежду, отчасти даже франтовать, всё-таки сыграл свою роль. Уже в детстве Сергей мог догадаться, что этот маскарад ему по силам.
Хотя одним маскарадом было не обойтись.
А вот с науками, которые предстояло постичь, дело обстояло сложнее.
Согласно Положению о начальных народных училищах, там преподавали всего шесть предметов. Закон Божийкраткий катехизис и Священную историю. Чтениепо книгам церковным и гражданским. Письмо. Четыре действия арифметики. Церковное пение.
Мужикамдостаточно.
Позже прибавятся минимальные курсы истории и географии.
Когда иные ревнители предреволюционной старины рассказывают о масштабных сдвигах в народном образовании в начале прошлого века, не мешает всё-таки помнить, что со знанием четырёх действий арифметики и навыком церковного пения сложно управлять даже трактором, не говоря уже о космическом корабле.
И для того, чтобы занять на книжной полке место меж Байроном и Пушкиным, требовался иной багаж.
* * *
Мать наконец-то появилась, когда Сергей уже учился, в зиму 1904/05 года.
Они с отцом помирились.
Сначала Александр Никитич наведывался к ней в Рязань. Потом она переехала к нему в Москву, где даже поработала на кондитерской фабрике.
Внебрачный сын Саша был передан на воспитание константиновской соседке Екатерине Разгуляевой. Всю жизнь Татьяне Фёдоровне из неведомых доходов придётся платить соседке деньги на его содержание.
Как Разгуляева объяснила, откуда у неё взялось годовалое дитя, сведений до нас не дошло; но в деревне удивительным образом мало кто знал, что Татьяна нагуляла ребёнка.
Ни на Татьяну, ни на Сергея пальцем никто не показывал.
Причин для возвращения матери домой было сразу несколько: мало того что Сергей рос без родителей, так ещё и бабка Аграфена вдруг повела себя совершенно неожиданным образом: зная о грехе снохи, именно она с какого-то момента более всех настаивала на её возвращении в семью.
Зимой Сергей переехал обратно к бабке Аграфене, с которой прожил под одной крышей до 1908 года, о чём опять же в автобиографиях не сказал ни слова.
Никаких отношений у него с бабкой Грушей так и не сложится.
А с вернувшейся матерью?
Своей близкой знакомой, журналистке Софье Виноградской, Есенин обмолвился как-то, что мать в детстве «принимал за чужую женщину».
Надежде Вольпин рассказал жуткую историю: как болел тифом, но сквозь бред осознавал происходящее, а мать, достав из сундука холст, начала шить ему саван: «Вовек ей этого не забуду! До конца не прощу».
Не было никакого тифа и никакого саванано эта история для чего-то Есенину была нужна.
Своей последней жене Софье Толстой «говорил, что мать в то время много пила и била их».
Константиновский знакомый Николай Сардановский отмечал, что Есенин «враждебно относился к своей семье», но в первую очередь, кажется, к матери.
После школы Сергей каждый день возвращался к Титовым. К Есениным приходил только ночевать.
В начале весны в Константиново заехал отец.
В деревне на него смотрели косо: он не пил и с местными мужиками не очень общался. Тогда, наверное, Сергей с удивлением обратил внимание, что отец читает книги: никто из мужиков этого не делал.
Сергей и сам в то время уже понемногу брал книжки в училище из большого шкафа, бывшего своеобразной библиотекой: попечитель школы, местный барин Кулаков, пожертвовал на них 35 рублей 22 копейки.
Но с отцом никаких разговоров о литературе они не вели ни тогда, ни потом.
В тот приезд мужа Татьяна снова забеременела; девочку, родившуюся в конце года, назовут Катей.
Ни примирение, ни старания бабки Груши обращаться со снохой побережнее, ни беременность натянутых отношений между супругами не изменили. Они снова ругались и в этот приезд Александра, и во все другие.
Своеобразное уличное взросление Сергея Есенина объясняется во многом именно этим: находиться в доме ему не хотелось, и он норовил не появляться там вовсе.
Зимой или ранней весной таких возможностей было меньше, а летомпожалуйста.
Чем занимался? Ходил с мальчишками чистить луга всё тому же Кулаковуплатили за это по 15 копеек. Константиновские ровесники вспоминали потом, что их «нужда гнала», а Есенин просто так ходил, чтобы дома не сидеть; вроде как денег, присылаемых отцом из Москвы, вполне хватало на хлеб, быт, одёжку (что, вообще говоря, сомнительно: бабушка Аграфена каждый год обращалась за ссудой).
«Иногда, вспоминают о Есенине, он не приходил домой по неделе, живя с мужиками в шалашах».
Другой характерный для молодого Сергея случай, произошедший на рыбалке, рассказал односельчанин Мамонов: «спускаясь с горы увидели: невдалеке от берега маячат соломенные плоты деда Ионы Данилина тогда Сергей и говорит мне: Знаешь что, Андрюха! Давай-ка мы освободим плоты деда Иона от рыбы, нам будет хорошо и деду не нужно зря трудиться!». Так и сделалиподплыли и начали извлекать из сетей улов, пряча за пазуху. Тут и дед Иона появился. Пришлось оставить удочки и плыть в другую сторону.
В школе Есенин поначалу учился хорошо. Оказался головастым. Уже со второго класса учитель поручал ему проверять, кто из учеников не выполнил уроков.
Крёстным родившейся 22 ноября 1905 года Кати стал десятилетний Сергейтакое допускалось, но в данном случае так поступили скорее всего потому, что рядом не нашлось никого, чтобы позвать в крёстные, Татьяна осталась совсем одна.
Свой расчёт был и у бабки Аграфены: она-то отлично знала, что ухаживать за сестрой придётся теперь Сергею. А кому же ещё? На ней двор, да и стара она; у матери свои дела, отца нет; так что будет девке братик вторым отцом, заодно и сам повзрослеет.