Но ни с кем познакомиться пока не удавалось.
Жил по-прежнему у отцани на какое другое жильё денег не было, хотя Мане сообщал, что заселился при своей конторе и ведёт самостоятельный быт.
Отправил стихи на конкурс Надсона и безрезультатно ждал ответа.
В письмах Григорию Панфилову появляются явные намёки на необходимость свержения самодержавия.
Ни в чём не повинную Бальзамовуи ту пугал: «Почему у вас не возникают мысли, что настанет день, когда он заплатит вам за все свои унижения и оскорбления?»
«Он»это трудовой народ; но кому это «вам»? Учительнице из села Калитинка?
При этом Есенин писал ей, что нравственным идеалом для него является Христос.
Совсем ненадолго он увлечётся толстовством и вегетарианством. Даже шоколад перестанет есть.
Бальзамова время от времени от него уставала и явственно намекала: если нужнаприезжай, если нетотстань.
Рассердившись, он прекратил с ней переписку и похвалился Панфилову: «Письмами её я славно истопил бы печку, но чёрт меня намекнул бросить их в клозет. И что же Бумага, весом около пуда, всё засорила, пришлось звать водопроводчика».
Тем временем у Александра Никитича появляется мысль спровадить сына к дяде Ивану, обосновавшемуся в Ревеле, а то совсем с ума сходит со своими стихами. Водопровод к тому же испортил.
Но Сергей и на это в ответ: нет.
Отец ему: ну тогда и иди прочь с квартиры, раз такой самостоятельный.
Под Новый, 1913 год Есенин поссорился ещё и с Панфиловым, написав ему: «Что вы спите?»от имени как бы проснувшегося для новой жизни. Гриша обиделся.
Сергей остался совсем один, впору снова эссенцию пить.
И тут, в январе 1913-го, запропавшая Бальзамова снова прислала ему доброе письмо.
Сергей был вне себя от радости, тут же выдав ей чуть иную, нежели Панфилову, версию случившегося: «Я подумал, что я тебе причинил боль, а потому ты со мной не желаешь иметь ничего общего. С тяжёлой болью я перенёс свои волнения. Мне было горько и обидно ждать это от тебя. Ведь ты говорила, что никогда меня не бросишь. Ты во всём виновна, Маня. Я обиделся на тебя и сделал великую для себя рану. Я разорвал все твои письма, чтобы они более никогда не терзали мою душу».
Бальзамова пожала плечами: виновна, не виновнакакая разница; главное, что в финале послания Сергей пишет: «Любящий тебя Есенин», и ответила ему ласково: не бросаю, не бросаю, не бросаю, надеясь, на то, что он, наконец, соберётся с силами и сделает какие-то разумные предложения.
Вместо этого в следующем письме от Сергея прочла: «Ведь ты знаешь, что случилось с Молотовым (герой повести Помяловского Мещанское счастье. 3. П.). Посмотри, какой он идеалист и либерал, и чем кончает. Эх, действительно, что-то скучно, господа! Жениться, забыть все свои порывы, изменить убеждениям и окунуться в пошлые радости семейной жизни».
Бальзамова была не согласна с тем, что жениться означает «изменить убеждениям», да и радости семейной жизни вовсе не считала «пошлыми», но в спор вступать не стала.
В январе заскучавший и тоже одинокий Панфилов первым возобновил переписку с Есениным.
В феврале Сергей потерял работу в книготорговом товариществе. Написал Грише, что попал в «тяжёлые тиски отца»; вернулся в Константиново, улёгся читать и думать; но мать засидеться не дала и через пару недель снова погнала в Москву.
* * *
Отец нашёл своему Сергею новую работу: в типографии «Товарищество И. Д. Сытина»: сначала, на испытательном сроке, подчитчиком, а затемкорректором. Благо, по письму у Есенина всегда было «отлично».
Типографские работники запомнили Сергея таким: «Был он заносчив, самолюбив, его невзлюбили за это».
Отец с ним мучился.
Зато Сергей, наконец, нашёл себе компанию, где его приняли и оценили: сблизился с большевистской ячейкой, состоявшей из рабочих.
Типографские с удивлением заметили, что рабочие привечают этого высокомерного херувима и ласково зовут Серёжей.
Вскоре Есенин угодил в историю.
По итогам событий 1905 года представители РСДРП(б) в количестве шести человек прошли в Государственную думу, её депутатами стали также семь меньшевиков.
Вскоре между большевистскими и меньшевистскими думцами начались склоки.
Одной из форм реакции на них стало письмо пяти групп рабочих с разных предприятий, осуждавшее меньшевиков, выступающих против большевистской фракции.
В числе подписей обнаружилась и есенинская. Мало того что сам подписалещё и других агитировал подписывать.
Несмотря на своё присутствие в Думе, большевики являлись безусловными противниками действующей власти: память о баррикадах пятого года и боях в центре Москвы была ещё свежа.
Копии «письма пятидесяти» тут же попали в Департамент полиции и в Московское охранное отделение. Вычисляя всех подписавших, понемногу добрались и до него. Пытаясь разузнать, кто именно подписал письмо, жандармы проверили, сколько всего в Москве живёт Есениных. Оказалось200 человек.
Есенин с новыми товарищами посещал маёвки; ему начали доверять; он всё более радикализировался. В письмах Бальзамовой грозил: «Горе тем, кто пьёт кровь моего брата!»
Товарищи организовали в сытинской типографии революционный кружок, и его секретарём стал Есенин.
В июне он участвовал в забастовке типографских рабочих. Тогда же присочинил в письме Панфилову, что в его квартире делали обыск. В документах охранки ничего об этом нет, да и жил он по-прежнему у отца, что делает его признание ещё более сомнительным: если бы в квартиру, занимаемую работниками купца Крылова, заявилась полиция, хозяин об этом точно узнал быи тогда из квартиры вылетел бы не только Сергей, но и его отец тоже.
Однако факт, что Есенин писал другу про обыск, сам по себе является показателем его настроя.
В сентябре, 9-го числа, Есенин участвовал в ещё одной забастовке работников типографии. Пели революционные песни, гуляли по улицам.
23 сентября в ходе забастовки, охватившей уже все предприятия старой столицы, «сытинцы» пением и прогулкой уже не удовлетворились, а, как фиксирует полицейский отчёт, «против здания типографии остановили вагон трамвая 557, стали бросать камни, побив стёкла вагона».
На улицы вышли тысячи человек. Было ощущение скорой драки.
31 октября в Московском охранном отделении на Есенина была заведена регистрационная карточка. С 1 ноября за ним установили слежку. В охранке Есенин получил кличку Набор.
Панфилову сообщал, что письма ему и от него читают, аккуратно вскрывая конверты; скорее всего, это было правдой.
1 ноября прошло совещание сытинских рабочих, которое проводила приехавшая от Ленина активистка Сима Дерябина. На совещании присутствовали семь человек. Есенин тоже должен был там оказаться, но почему-то не явился. Однако имя Ленина он тогда уже совершенно точно знал.
2 ноября филёр выдал по Есенину полный отчёт: «В 7.20 вышел из дому, отправился в типографию. В 12.30 вышел с работы, отправился домой на обед, пробыл там 1 час 10 минут, вернулся на работу. В 6.10 вышел с работы, вернулся домой. В 7 вечера вышел из дома, пошёл в колониальную и мясную лавку Крылова, пробыл там 10 минут, вышел, вернулся домой».
(К отцу, наверное, заходил.)
«В 9.10 снова зашёл в лавку и домой вернулся уже с отцом».
В донесении от 3 ноября: «в 3.20 вышел из дома со свёртком в семь вершков длины, завёрнутым в холстину и перевязанным бечёвкой, сел в трамвай, на Серпуховской площади пересел, доехал до Красносельской, зашёл в дом 13 по Краснопрудному переулку, пробыл там полтора часа и вышел без свёртка».
Поэт Григорий Деев-Хомяковский уже после революции определённо, хотя и без подробностей, констатировал, что в то время Есенин «был чрезвычайно близок кружковой общественной работе часто выступал с нами среди рабочих аудиторий на вечерах и выполнял задания, которые были связаны со значительным риском».
Значительнымв какой степени? Могли в участок привестиили повесить?
3 ноября арестовали сразу восемь человек из числа есенинских товарищей.
Новый год он отпраздновал в компании ещё не арестованных соратников: одного филёр, согласно регистрационной карточке, называл Скакун, другогоБегун.
Все они пошли сначала в трактир Степанова 3-го разряда и купили водки; следом заглянули в булочную Березина и в колбасную Крылова, где добыли себе съестного на праздничный стол; оттуда двинулись на квартиру.
Других друзей у Есенина в том году поблизости не былотолько Скакун и Бегун.
Когда б не зачарованность поэзией, Есенина точно увлекло бы в эту сторону.
На тюремный срок точно хватило бы.
* * *
В сытинской типографии в марте месяце, едва ли не в первый день работы Есенин познакомился с двумя сёстрамиАнной и Надеждой. Они служили корректорами, то есть поначалу он был их помощникомподчитчиком.
Отец Анны и Надежды, Роман Изряднов, работал здесь же рисовальщикомон окончил Строгановское художественное училище. Третья, старшая сестра, Серафима, служила в типографской конторе секретарём.
Анне Романовне Изрядновой было 23 года. Назвать её красивой едва ли возможно. Но она была молодая, большеглазая, умная и очень добрая.
Надежда была замужем, они с Серафимой, любознательные и деятельные, бегали на концерты, лекции, на митингах тоже появлялисьЕсенин их там видел.
Он, конечно же, обратил внимание, что зовут сестёр так же, как и Сардановских: Сима, Аня.
Есенин тогда ходил в коричневом костюме и при галстуке. Высокий накрахмаленный воротник, красивые ботинкивполне себе горожанин.
«С золотыми кудрями он был кукольно красив», признаётся Анна.
Александр Никитич знал, что встречают по внешнему виду, и этот минимум для сына обеспечил. Больше ничего, при всём старании, не мог.
«Настроение у него было угнетённое: он поэт, а никто не хочет этого понять, редакции не принимают в печать», вспоминала Анна Есенина той поры.
Жаловался ей на отцадеспот, не желает ничего понять.
Писал в ту пору Панфилову: «сахар не употребляю, хочу скидывать с себя всё кожаное, но не хочу носить звания Вегетарианец. К чему всё это? Зачем? Я человек, познавший Истину, я не хочу более носить клички христианина и крестьянина»
То же самое пытался объяснить отцу.
Начиналось с того, что перед хозяйкой не вставал, а теперь: папаша, я пью несладкий чай; папаша, я не буду мясо, а только морковь; работать, папаша, я тоже не хочу.
Александр Никитич задумывался, не показать ли сына психиатру.
Отношения Анны и Сергея развивались неспешно. Постепенно он перезнакомился со всей её семьёйс отцом и обеими сёстрами.
Изрядновы пригласили Есенина в гостиони жили на Смоленском бульваре. Выяснилось, что Надин муж много читает и разбирается в поэзии. Надя вспоминала, что Есенин спорил с ним о Блоке и Бальмонте. Едва ли на тот момент Сергей осознавал огромное значение первого и причины популярностивпрочем, уже закатывающейсявторого: у него были совсем другие предпочтения в поэзии; проще говоря, современную литературу Есенин ещё не очень понимал. Поэтическое его развитие остановилось на Кольцове и Надсоне.
Анна Изряднова в мужские разговоры не вмешивалась, но, кажется, в поэзии на тот момент разбиралась чуть лучше Сергея.
Никто из ближнего окружения Есенина до 1913 года так и не догадался подсказать ему, куда следует двигаться, как развиваться. Ни Гриша Панфилов, ни товарищи из рабочей ячейки, ни Мария Бальзамова, ни учитель Хитров, ни отец Иоанн Смирнов.
Только она, Аня, подарившая Есенину книгу поэта Николая Клюева «Сосен перезвон».
Могла бы ведь принести ему Игоря Северянина, очень популярного тогда. Могла любого из «суриковцев», пишущих одинаковыми словами про «крестьянскую долю». Могла кого-то из маститых символистов. Но она сделала выбор наиточнейший. Именно это Сергею и было нужно.
Он поначалу даже не догадался, насколько важен подарок. Прочитав сборник, отметил там всего три стихотворения.
Знание о том, что так возможно, будет приходить к Есенину медленно.
Стихи он по-прежнему продолжал сочинять такие, словно никогда не был в Константинове, не гонял коров, не лазил в воду за раками, не ночевал в шалашахв общем, и не жил толком, а прятался где-то в сыром подвале с книжкой Надсона и туберкулёзно кашлял.
* * *
«Жизньэто глупая штука. Всё в ней пошло и ничтожно. Ничего в ней нет святого, один сплошной и сгущённый хаос разврата. Все люди живут ради чувственных наслаждений писал Сергей Бальзамовой. Люди нашли идеалом красоту и нагло стоят перед оголённой женщиной, и щупают её жирное тело, и разражаются похотью. И эта-то игра чувств, чувств постыдных, мерзких и гадких, названа у них любовью»
И, мучаясь ревностью, волновался: «Я знаю, ты любишь меня, но подвернись к тебе сейчас красивый, здоровый и румяный с вьющимися волосами другойкрепкий по сложению и обаятельный по нежности, и ты забудешь весь мир от одного его прикосновения, а меня и подавно»
Бальзамова на подобные письма решила вообще не отвечать.
Не дождавшись ответа, Сергей направил письмо на адрес её отца, диакона Бальзамова.
Там было написано: «Вероятно, я не стою Вашего внимания Успокойтесь, прощайте!»
Бедный диакон! («Машенька, что это за юноша? О чём он пишет? Он не кинется с моста?»)
К лету 1913-го Бальзамова оттаяла и снова вступила в переписку.
В нескольких письмах подряд Есенин просил её прислать свою фотографию, он и забыл, как она выглядит, виделись ведь всего один раз: «Я слышал, ты совсем стала выглядывать женщиной, а я ведь пред тобою мальчик».
Мятущийся подросток!
И большевик, и вегетарианец; грозит расправой притеснителям народаи тут же отрицает насилие; желает поэтического признанияи при этом пишет Грише Панфилову, что в мире ничто никому не принадлежит и завидовать чужой славе незачем, потому что все растворены во всех.
Забыв о «хаосе разврата», который сам же недавно клял, Сергей написал Бальзамовой: «между нами не было даже, как символа любви, поцелуя, не говоря уже о далёких, глубоких и близких отношениях, которые нарушают заветы целомудрия, и от чего любовь обоих сердец чувствуется больнее и сильнее».
Получив это письмо, Мария, как подобает порядочной девушке, возможность свидания исключила и потребовала вернуть её фотографию.
В ответ: «Карточку не намерен задерживать Я так и не увидел просвета от своих страданий, и неужели ты намерена так подло меня мучить Довольно! Довольно!»
Впрочем, вскоре они снова помирились и продолжили свою замечательную переписку.
Есенин, безбожно присочиняя, начнёт хвалиться ей своими скорыми публикациями, в то время как в действительности из месяца в месяц ни одно издание не проявляло ни малейшего интереса к его стихам. Наконец, опубликовали имена восьми победителей премии Надсона; Есенин три раза перечитал списокего там не было.
Об этом смолчал. Зато рассказал Мане, что читал свои стихи настоящему поэту Ивану Белоусову и тот якобы пообещал ему великую будущность.
(Белоусов в 1926-м оставил воспоминания, как всё было: «скромный, белокурый мальчик, до того робкий, что боялся присесть даже на край стула я сказал поэту несколько сочувственных слов».)
В декабре 1913-го, в новом письме, за привычным уже подростковым нагнетанием вдруг раскрылось истинное его самоощущение: «Если ты уже любишь другого, я не буду тебе мешать, но я глубоко счастлив за тебя. Дозволь тогда мне быть хотя бы твоим другом Сейчас я не знаю, куда преклонить голову; Панфилов, светоч моей жизни, умирает от чахотки».
Он был очень одинок! Почти весь минувший год ему не с кем было, кроме Маши и Гриши, поговоритьо себе, о стихах, о том, что творится, что, может быть, вызревает в его душе.
В 1914-м именно Бальзамовой Есенин вдруг напишет своими, осмысленными словами предельно точное и честное: «Таланта у меня нет, я только бегал за ним».
И ещё: «Моё яэто позор личности. Я выдохся, изолгался и, можно даже говорить, похоронил или продал свою душу чёрту, и всё за талант Если я буду гений, то вместе с этим буду поганый человек».
Больше ни одной женщине он не станет так раскрывать карты.
Со всеми скидками на юношескую раззадоренность мы видим именно то, что Есенину было ясно накануне зимы 1913/14 года и станет ещё более ясно в декабре 1925-го.
Быть может, это и не вполне правдато, как он оценивал себя. Но мы же не о правде говорим, а о том, как человек себя видит.
Он виделтак.
* * *
Глядя на всё написанное Есениным в 19101913 годах, можно сказать лишь одно: молодой сочинитель не развивался вообще. Он последовательно, из года в год, писал плохие стихи, и не было ни малейшей надежды, что их автор станет поэтом.