В этот чудесный полярный день я развернул свою аппаратуру, подготовил прибор к выпуску, добыл водород, и вот нужно выпускать радиозонд. В своей аэрологической практике я не имел случая выполнять этот процесс один. Однако руки, ноги и даже зубы одного человека иногда могут выполнять функции нескольких помощников.
Первый радиозонд ушел ввысь вовремя, в назначенный программой исследований срок, и достиг положенной высоты.
Дни шли за днями, они как мираж проплывали перед глазами усталого путника. Но однажды среди тишины и спокойствия полярного безмолвия вдруг раздался предательский треск. В это время у нас на ледовой базе находился самолет ЛИ-2, три жилые и несколько рабочих палаток, научные приборы, снаряжение и запас продовольствия. Треск слышался отовсюду. Эта характерная особенность объясняется большой звукопроводимостью льда.
Трещина прошла поперек посадочной площадки, от резав почти одну треть ее длины. Сразу за треском, который, казалось, шел не от места разлома, а от всей льдины, стал слышен нарастающий шум близкого торошения. Соседнее поле, наращивая перед собой гряду высоких торосов, шло на нашу льдину под действием каких-то совершенно непонятных сил.
Уже через несколько минут обнаружились катастрофические последствия подвижки льда. Трещина прошла под палаткой радистов, где в спальном мешке отдыхал один из них после многочасовой вахты. Пока сонный неудачник вылупливался из своего «кокона», палатка оказалась разорванной пополам расходящейся трещиной.
Подвижка льда вынудила командование экспедиции дать нам указание вернуться со льда на береговую базу и ждать там дальнейших распоряжений.
Взлет самолета, в фюзеляже которого не только не было места где сидеть, но не хватало воздуха, был труден и опасен. Перед самой грядой торосов, когда казалось, что лыжи вот-вот зацепят за их изломанные вершины, пилот вырвал машину вверх.
Через четыре часа полета, во время которого мы, к своему стыду, спали беспробудным сном, самолет приземлился. На берегу нас ждали наши друзья, истопленная баня и хороший обед.
Отдых на базе был непродолжительным. Уже на следующий день за нами прилетел самолет, и мы получили задание выйти на точку 2. Эта точка была организована другой группой самолетов, и на ней уже работали наши гидрологи во главе с А. Ф. Трешниковым и производился комплекс геомагнитных наблюдений, которые вел К. К. Федченко.
Быстро собрав свое несколько растерзанное предыдущей работой имущество, надев просушенную одежду и тайно вспоминая уют двухъярусных коек береговой базы, мы быстро погрузились на самолет и, обогащенные предыдущим полетом, расположились так, что ни один ящик не угрожал нашим ребрам и нашему спокойствию.
Перелет с базы на точку был заполнен возней по проверке аппаратуры, приведению ее в порядок и продолжению отдыха. Последнее обстоятельство достойно того, чтобы на нем остановиться. Мы довольно быстро приспособились к использованию коротких часов перелетов с точки на точку для отдыха и сна. Эта же привычка помогала нам и в работе на льду. Сроки наблюдений распределялись на все сутки через определенные, иногда короткие промежутки. Мы, наконец, дошли до такого совершенства, что могли без всяких будильников просыпаться в точно назначенное самому себе время. Мне, как уже говорилось, надлежало производить ежечасные наблюдения. После каждого срока я забирался в палатку, где уютно и радостно горел огонь газовой плитки, распространяя такое необходимое после сорока градусов мороза и ветра тепло, садился на расстеленные спальные мешки и, держа в руках часы, моментально засыпал. Точно за 10 минут до очередного срока наблюдений происходила «внутренняя побудка», и, несколько освеженный, я мог производить дальнейшую работу, после которой цикл сна последовательно повторялся Любопытно, что в таком состоянии мы могли находиться не один, а много дней.
Свежий, чистый воздух, хорошее питание и нервный подъем совершенно определенно компенсировали недостаток сна.
Уж коль скоро зашел разговор о питании, мне хочется сказать об этом несколько слов. Ошибочно было бы думать, что среди нас были специалисты повара, но не меньшей было бы ошибкой думать, что мы питались всухомятку, а тем более плохо. Мы располагали самыми первосортными продуктами и полуфабрикатами.
Меню наших завтраков, обедов и ужинов было разнообразно, изобиловало сытными, вкусными и смешными блюдами.
Готовили мы все по очереди. Иногда, правда, находился среди экипажа дежурящего на льду самолета человек, который добровольно брал на себя функции повара. Однако это последнее обстоятельство не так уж меняло дело. Готовить пищу мы все не умели.
У каждого из нас были искаженные «наслышкой» мнения, ничего общего не имеющие с кулинарными канонами. Вопросы применения жиров, специй, сахара, соли, кислоты и самых продуктов мы безмолвно и покорно отдавали на милость дежурного «повара». В его руках мы находились безраздельно, ибо при нашей работе можно было съесть все, что только попадало на зубы. Щи, в которые вместо соли ошибочно была положена лимонная кислота (уж очень они похожи, когда в одинаковых банках стоят рядом), компот, в который для придания пикантности всыпана изрядная порция душистого перца и лаврового листа (рекомендую попробовать), полуфабрикаты бифштексов, зажаренные в замороженном состоянии, когда под ножом скрипит чуть ли не ледок, и, наконец, суп из оленины, соперничающий с известными всем концентратами мясного бульона. Все это неизменно вкусно и съедается моментально. После острейшего компота мы едим жареное мясо, запиваем его сгущенным молоком, а затем можем уничтожить миску оленьего концентрата (то есть суп) и, даже не поперхнувшись, снова вернуться к мясу, компоту и строганине из свежезамороженной рыбы. Дежурный повар в это время млеет от удовольствия, глядя на исчезающие плоды его трудов. Здоровый аппетит делал для нас всякую пищу вкусной и желанной.
Прилет на точку 2 совпал с наступлением полярного вечера. Это было примерно в полночь по местному времени, когда холодное солнце, коснувшись заснеженного льда, покатилось большим и почти сказочным шаром по его неровной поверхности, временами прячась за полосы облачных гряд. Когда мы выгрузили свое снаряжение и приборы солнце уже начало путь и наступлению дня. В это время в Центральном полярном бассейне ночи нет. Сумерки сменяются утром, и невольно вспоминаешь незабываемые пушкинские слова:
Одна заря сменить другую
Спешит, дав ночи полчаса.
Быстро собираем палатки и развертываем свою аппаратуру для производства наблюдений. Льдина двухтрехлетнего возраста, на которой расположен лагерь представляет обломок поля толщиной два метра. Этот обломок соединяется всторошенной грядой с большим, покрытым «бараньими лбами» полем многолетнего льда. Наш ледоисследователь И. С. Песчанский выбирает объектом своих работ именно это поле. Впоследствии выяснилось, что поле дрейфует по Ледовитому океану не менее чем 911 лет.
Через несколько минут после прилета на ледовую базу ушел в полет и мой радиозонд. Прием его сигналов мне пришлось производить в холодной рабочей палатке на приемник; покрытый слоем инея, который образовывался от моего дыхания. Сразу после выпуска радиозонда и его обработки потекли будни ежечасных наблюдений и коротких пауз отдыха с часами в руках.
На этой точке мы пробыли более 20 дней, и здесь нас застал весенний праздникПервое мая. Со снежной трибуны звучали горячие и воодушевленные речи, я казалось, что мы находимся не на льду в Центральном полярном бассейне, в тысячах километрах от Большой Земли, а на милых нашему сердцу площадях Москвы или Ленинграда.
Сразу после митинга над нами появился самолет, которого мы уже давно ждали, так как с берега сообщили, что нам посланы первомайские подарки. Самолет сделал круг, несколько снизился, и из его фюзеляжа вывалился темный предмет и, медленно переворачиваясь в воздухе, стремительно стал приближаться к поверхности льда. Незадолго до этого нам сообщили, что будет сброшен грузовой парашют с праздничными тортами. Предмет все ближе и ближе к земле, а купола парашюта что-то не видно. Наконец, легкий хлопок по льду известил нас, что торты благополучно приземлились. Как оказалось после, хоть парашют и не сработал из-за малого веса тортов, но последние нисколько не пострадали от удара о лед.
Празднование было недолгим, каждого из нас ждали приборы и очередные сроки наблюдений. После Первого мая еще несколько дней, наполненных интенсивной работой, промелькнули, как кадры короткометражного фильма. Неожиданно приблизился срок окончания экспедиции, и вот мы на борту самолета, который держит курс на береговую базу.
А через сутки мы уже были дома в Москве.
Этот день12 мая нам не забыть. Когда открылась дверь самолета и на нас пахнуло нагретым весенним воздухом, насыщенным запахом свежей травы, цветов и земли, нам не верилось, что только вчера мела пурга, был мороз в 20 градусов, а кругом снег и лед.
* * *
Прошел ровно год. В 1949 году мне довелось прожить и проработать 25 дней на льдине в районе Северного полюса. Наши координаты были столь близки к заветной точке, так много десятилетий привлекавшей исследователей, что почти совпадали на карте.
Льдина, на которой предстояло работать, оказалась прочной. За все 25 дней мы ни разу не слышали грозных раскатов торошения, скрежета и стонов подвижки льда. В этом году на ледовой базе проводился наиболее полный комплекс геофизических работ. Программой наблюдений были охвачены многие разделы науки. Наш маленький коллектив вел геомагнитные наблюдения, включая сюда круглосуточную запись трех элементов, составляющих Магнитное поле Земли, аэрологические наблюдения с выпуском два раза в сутки радиозондов, океанологические наблюдения по полной программе океанологических исследований, метеорологические, ледовые и др. Весь этот комплекс работ выполняли девять научных сотрудников, работая почти круглые сутки. Несколько часов сна нам вполне хватало на восстановление свежих сил для дальнейшей работы. Выкраивалось время и на приготовление пищи, уборку посуды, камбуза и палаток. Даже хватало времени для веселой болтовни и товарищеской «подначки». На последнее мы были просто неистощимы. Нет возможности описать все подробности товарищеских шуток, возникающих в дружном и маленьком коллективе.
Шутки не мешали нам, а, наоборот, помогали работать и переносить трудности лагерной жизни. После двенадцатичасовой вахты у гидрологической лунки, когда в палатке непрерывно шумит паяльная лампа, когда почти непрерывно трещит бензиновый мотор глубоководной лебедки, усталость дает себя знать. И вот после та кой вахты заботливо приготовленный и поданный обед и не менее хорошо приготовленная и поданная товарищеская шутка дают разрядку и являются наилучшими друзьями короткого, но заслуженного отдыха. Когда наши гидрологи Я. Я. Гаккель и В. Т. Тимофеев залезают в спальные мешки, долго еще эти мешки шевелятся и из них слышатся вздохи и покашливания. Здесь, в этом своеобразном кабинете, ученые обдумывают результаты своих исследовании и строят планы на следующую вахту. А этим товарищам есть о чем задуматься. Непрерывные измерения глубин океана по мере дрейфа льдины говорили о причудливом строении дна. Эти данные в сочетании с измерениями других групп, сидящих на льду, нанесенные на батиметрическую карту, превращались в стройную и захватывающую картину географического открытия. С каждым днем все ясней и определенней на белой плоскости бумаги вырисовывался подводный мир, представляющий целую горную страну.
Мощный, протяженностью в сотни километров подводный горный хребет с многочисленными отрогами, долинами, пиками и плоскогорьями пересекал Северный Ледовитый океан, соединяя берега Азии и Канады. После короткого сна снова треск моторчика, гудение паяльной лампы и необычайная и чарующая голубизна ледяного пола палатки, под который уходит за очередными данными глубины лотовый груз.
Здесь, на льду, в маленьком лагере, дрейфующем под действием течений и ветра, был открыт подводный хребет, которому впоследствии присвоили имя великого русского ученого Михаила Ломоносова.
На двадцать четвертый день нашей работы на льду доблестные летчики полярной авиации заботливо погрузили наше оборудование на самолеты, и уже через несколько дней мы были в Москве и Ленинграде, среди родных и близких.
ИЗ БУДНЕЙ ПОЛЯРНИКА
В полярную ночь, когда только мерцанием звезд и вспышками полярного сияния освещаются купола ледников и айсберги, стоящие на мели в бухте, когда природа безмолвствует, а тишину нарушает только скрип и потрескивание ледяного припая, очень неприятно одному отходить далеко от дома.
Это не страх перед конкретной опасностьюпросто безотчетная подавленность перед таинственной величавостью арктической ночи.
Бездонное, усыпанное звездами, почти черное небо. Только отблески звезд искрятся в хрустальных изломах ископаемого льда глетчеров. Таинственная в темноте, но ощутимая даль ледяных просторов и гнетущая тишина нарушаются скрипом ледяного припая. Этот скрип иногда переходит в стон и, повторяемый многоголосым эхом, заставляет сжиматься сердце от безотчетной тревоги.
В одну из таких ночей в середине января старый полярник Иван Лаврентьевич вышел из дому для производства наблюдений на пункте, расположенном в глубине бухты в двух километрах от зимовки.
Эти два километра пути вдоль извилистой трещины берегового припая всегда были неприятны Ивану Лаврентьевичу, а сегодня ночь особенно темная и лед почти с человеческим стоном трется о берег.
Стараясь развлечь себя и разрядить нервное напряжение, путник занялся отсчетом шагов по плотному и хрустящему снегу, но это скоро наскучило. С необычайной ясностью вспомнилось, как вот так же, много лет назад, еще молодым человеком, он впервые приехал в Арктику. После сутолочного и трудового дня, отданного целиком на разгрузку судна, он сменился с вахты и пошел пройтись вдоль береговой полосы. Вспомнилось это испытанное тогда необычное и острое чувство радости и гордости, что и он вошел в семью советских полярников, что впереди многие годы интересной, захватывающей созидательной работы. Тоже была ночь, и шел Иван Лаврентьевич, как и сейчас, один, только не было слышно скрипа льда, а ритмично шелестел слабый накат, пенистыми змейками пробегающий по песку. От зимовки ветром иногда доносило постукивание движка катера и рокот судовых лебедок. Изредка над бухтой слышался растянутый возглас: «ма-айна», который дробился в береговых скалах и как бы убегал вдаль постепенно затихающими словами: ай ай ай на на Казалось, что это замшелые базальтовые осыпи и террасы издают сокрушенное ай ай ай
Поток воспоминаний, нахлынувший на Ивана Лаврентьевича, захватил его и повлек за собой
Быстро летели дни первого года зимовки. Полярная ночь сменилась радостными днями рассвета и пробуждающейся природы. Затем зашумели ручьи, начали оседать снежные сугробы и неожиданно, почти без всякого перехода, наступило полярное лето. С чувством удовлетворения Иван Лаврентьевич подготовлял к отправке на Большую Землю ящик тщательно и любовно упакованных материалов научных наблюдений. Здесь были результаты его годичных трудов. Но были еще и такие труды, которые нельзя было упаковать в этот ящик; зимой он иного занимался самообразованием, осваивал другие специальности и много читал. Читал с жадностью и почти без разбора все, что было в библиотеке на зимовке. Он чувствовал, что за этот год вырос и возмужал.
Как это всегда бывает с человеческой памятью, время сгладило все трудности работы, сложность полярных будней, но сейчас он вспомнил, как однажды чуть не погиб, застигнутый пургой во время наблюдений. Всего триста метров отделяло его от дома, но эти триста мет ров были насыщены нечеловеческим напряжением сил и воли Однажды в последних числах марта он отправился на очередные наблюдения к футштоку, установленному на берегу бухты. Была солнечная морозная погода, в воздухе ощущалась какая-то настороженная тишина, ледяные иглы искрились мириадами алмазных бликов, пронизывая пространство. Солнце светило сквозь едва ощутимую матовую пелену, повиснув среди колец многоцветного гало. Изредка короткими, как удары, порывами проносился ветер, сопровождаемый свистящими струйками поземки. Как потом узнал Иван Лаврентьевич, все эти признаки предвещали пургу, но тогда он был еще мало опытен и, отправляясь на место наблюдений, обратил внимание только на то, что удары ветра становятся все сильнее, промежутки затишья между ними укорачиваются.