И вот, наконец, посадочная площадка готова. 12 октября в 8 часов к нам вылетел самолет Н-417, пилотируемый Ильей Спиридоновичем Котовым.
Только тот, кто дрейфовал на льду, может понять, какие чувства при таком известии охватывают людей, оторванных от берегов Родины и ограниченных просторами закованного льдом океана.
Уже где-то в полярной мгле над льдинами, как пылинка в космосе, летит машина, управляемая нашими лучшими товарищами, с которыми нас связывает дружба, проверенная в тяжелой работе полярника и в минуты опасности, когда мы начинали развернутым строем штурм высоких широт Арктики. Разве можно быть хладнокровным в эти часы? Радисты дрейфующей станции К. Курко и Л. Разбаш, и без того пользующиеся авторитетом и любовью коллектива, сейчас наиболее популярны. То и дело звенит телефон в радиорубке. В трубке слышатся и просительные, и даже почти елейные интонации голосов: Где самолет? Когда планируется прилет? Какие условия полета у Ильи Спиридоновича и его отважного экипажа? Ведь они должны проверить пригодность нашей посадочной полосы для приема самолетов. Это действительно отважные и беззаветно преданные своему долгу люди, идущие на большой риск.
Погода, как на грех, самая отвратительная. То и дело с разводьев наносит заряды тумана и низких облаков. Сыплется мелкая снежная не то крупа, не то пыль. Видимость меняется непрерывно. То 2 километра, то 500 метров. Стоящий на вахте метеоролог А. Д. Малков сбился с ног, в такую погоду, когда в воздухе летит самолет, его самочувствию нельзя позавидовать.
В 12 часов 30 минут мы услышали гул моторов. Вдоль полосы, которая с одной стороны ограничивалась близкой стеной торосов, зажгли факелы. Подожгли входные и выходные жаровни-костры. И вот в разрывах тумана появились огоньки долгожданного гостя. Посадка была исключительно трудной.
Сочетание полярной ночи, плохой погоды и зубчатых вершин торосов, как бы зажигающих посадочную полосу, создали для пилотов условия, от которых в волосах появляется новая седина. После посадки самолета мы долго обнимали своих друзей, привезших нам привет. Родины, письма, посылки и любовь наших, близких.
В тесной, но уютной кают-компании собрался весь коллектив. Новости с Большой Земли, рассказы о далеком материке, планы будущих работ в Арктикевот темы разговоров, от которых так блестят глаза всех участников дрейфа. Прилет самолетабольшой и радостный праздник. Как приятно сознавать, что о тебе ежеминутно заботится любимая. Родина.
Разбирая почту, мы, как и с каждым привозом, обнаружили несколько сот писем от школьников, пионеров, комсомольцев и от других дорогих нам людей нашей страны. Эти теплые послания, полные заботы о нас и тревоги за нашу жизнь, навсегда останутся в памяти каждого из дрейфовавших на станции. Разве можно забыть письмо пожилой колхозницы с Полтавщины, в котором среди чудесных, простых слов советского человека звучат такие слова: «Сыночки вы мои золотые! Не холодно ли вам на полюсе? Не страшно ли?»
Разве может быть холодно, а тем более страшно когда человек держит в руках листок ученической тетради, исписанный такими хорошими словами.
Шли один за другим холодные дни. Коллектив станции работал над программой своих наблюдений и готовил вторую посадочную полосу. Температура воздуха понизилась, и мы получили возможность, хотя и ценой больших усилий, выровнять полосу, достаточную для посадки тяжелых самолетов.
19 октября мы дали согласие на приемы самолетов, и в тот же день к нам вышло две машины. Начались бессонные дни осеннего завоза снаряжения. В это время дрейфующая станция находилась на широте 88°41 и долготе 278°23 при глубине океана 1927 метров.
Полярные летчики, невзирая на ночь и сложнейшие метеорологические условия, делали по нескольку рейсов в сутки, чтобы завести все необходимое для продолжения дрейфа. Были доставлены и долгожданные домики системы С. А. Шапошникова, и продовольствие, и все сложное снаряжение для работы научных групп в течение следующего полугодия. Погода не баловала. Редкие ясные дни с чистым небом, усеянным бесчисленными звездами, сменялись метелями, снегопадами, а главное низкими рваными облаками, несущимися вереницами с соседних полыней. Водить самолеты было трудно, а иногда просто невозможно, но наши пилоты летали, и штабели снаряжения неуклонно росли около посадочной полосы. Прием грузов, их сортировка и разборка, естественно, легли на плечи нашего коллектива. Но ни на минуту не прекращались работы по выполнению программы научных наблюдений. Мы спали по три-четыре часа. Это были единственным нашим отдыхом и досугом.
Но вот улетел последний самолет, оставив на льду очередную партию груза. Осенний завоз окончен. Сложное чувство охватывает зимовщика дрейфующей станции, когда он смотрит на удаляющиеся огоньки самолета, уходящего на Большую Землю. Мелькает мысль, что вот через несколько часов экипаж этого самолета будет на твердой земле среди людей, в нормальных бытовых и жизненных условиях. А спустя два-три дня они уже увидят московские улицы, дома, услышат шум родного города. Но мысль эта мимолетная, и она не захватываетцеликом никого из нас. Преобладает совершенно другое, быть может и странное чувство: наконец-то мы остались одни и представилась возможность спокойно заняться своим любимым делом, как следует перечитать письма, разобрать грузы и установить новые приборы. Так бывает, когда из вашего дома уезжают хоть и редкие и желанные, но все же утомительные гости.
Подошел праздник Великой Октябрьской революции. На нашей Советской площади была сооружена традиционная снежная трибуна. Чисто убрана и украшена кают-компания. Праздничная комиссия трудилась не покладая рук.
В день 7 Ноября стояла холодная погода. Мороз доходил до 46 градусов, дул свежий ветер, и его постоянный спутник, поземок, наметал твердые сугробы снега. Весь коллектив дрейфующей станции собрался у трибуны. А. Ф. Трешников в короткой теплой речи поздравил нас с наступившим праздником и зачитал многочисленные телеграммы.
В ответной телеграмме мы благодарили родную Коммунистическую Партию и Советское правительство за заботу о нас.
Вечером коллектив собрался в кают-компании. На самой свободной стене и на самом видном месте в кают-компании висела стенгазета, которой мог бы позавидовать и не такой маленький коллектив, как наш.
Столы, покрытые белоснежными скатертями, уставлены закусками. Здесь в основном консервы, но праздничная комиссия под руководством повара Саши Ефимова потрудилась и тут. Консервированная кета украшена кружочками лука, сдобрена уксусом и подсолнечным маслом. Кильки, томящиеся обычно плотной семейкой в железной банке, расположились на тарелках под укрытием долек крутых яиц, а консервированный язык пересыпан зелеными зернами горошка. Когда собрался по зову рынды народ, оживился и стол. Многие принесли с собой содержимое посылок, полученных из дому. Появились виноградные вина, фрукты и острые изделия кавказской кухни, которые с каждым самолетом получал Виталий Волович.
После того как все отдали должное закускам, вдруг потух свет. Наш радиоэнергетический «бог» уже сделал было Движение, чтобы бежать к тарахтящему на улице движку. Но из камбуза появилась фигура в белоснежной поварской куртке, с не менее белоснежным колпаком на голове, несущая в руках громадное блюдо, озаренное призрачным голубым пламенем. Саша-повар нес чудесный шашлык из оленины, который был обложен ватой, смоченной спиртом и горящей, как факел. Эта выдумка была воспринята более чем восторженно!
После обеда стихийно возник самодеятельный концерт. Начался он с нашей любимой песни «Спустилась на льдину полярная ночь». Кстати, вот история этой песни.
В 1950/51 году на станции «Северный полюс-2» в качестве врача и повара-энтузиаста согласился работать уже знакомый нам Виталий Волович. Мы знали, что [он хороший врач и неплохой музыкант. Но в роли повара он явился для нас большой неожиданностью. Условия жизни и работы на СП-2 были крайне тяжелые. Не было тогда уютных домиков, кают-компании и множества тех удобств, которыми располагали впоследствии станции СП-3 и СП-4. Однако Виталий Волович согласился работать поваром, имея совершенно непреоборимое желание отдать себя делу изучения Арктики.
Первые его шаги на этом поприще навсегда остались в памяти людей, зимовавших с ним.
Вот несколько рецептов, по которым Диталий готовил обед.
Грибной суп (не для домашних хозяек). Возьмите сушеные грибы, суньте их в кастрюлю с водой, добавьте гречневой крупы, сушеного лука, моркови и картофеля. Сольпо вкусу. Варить до подгорания крупы. На стол подается с опаской, но невозмутимо.
Борщ с бирками. Нарубите оленину, но не мелко. Мыть не надо (смываются витамины). Положите в кастрюлю. Добавьте несколько горстей кислой мороженой капусты, томат-пасту, лук и все сухие овощи, имеющиеся под рукой. Соль, перец и лавровый листпо вдохновению. Варить до тех пор, пока фанерные бирки, привязанные к мясу, не очистятся от надписей. Подавать из надежного укрытия.
Так случалось с Воловичемхорошим врачом, но незадачливым поваром. Но нужно сказать, что условия работы у него были очень тяжелые. Представьте себе брезентовую палатку, покрытую всю изнутри льдом и инеем. Обледенелый брезентовый пол, стол из ящиков от папирос, покрытый клеенкой и коркой льда. За палаткой полярная ночь, пурга и мороз. Посуда при мытье тут же обмерзает, и тарелку от тарелки без горячей воды не оторвать. Продукты, хранящиеся снаружи, не взять голыми руками. Все они имеют температуру минус 4050 градусов. И вот в этих условиях, не теряя ни на минуту присутствия духа, пока варится грибной суп, человек в своем дневнике пишет стихи и музыку, полные оптимизма, юмора и уверенности в победе. Так родился «Полярный вальс».
Эта чудесная песня и зазвучала первой в нашем самодеятельном концерте. Но хор удался плохо. Выручил самодеятельность гостящий у нас механик экспериментальных мастерских Арктического Института Володя Суворов. Он оказался талантливым гитаристом и певцом. Веселье продолжалось до отбоя и отхода ко сну.
После октябрьских праздников мы начали перестановку лагеря и сборку домиков.
Кто не жил месяцами на льду Центрального полярного бассейна, тот с большим трудом может понять ощущение людей, которые из давно надоевшей холодной и неуютной палатки перебираются в теплый и достаточно удобный домик. Нам казалось, что это жилье, так похожее внешне на любой дом большой Земли, будет и нам надежной и уютной защитой не только от непогоды, но и от всех случайностей. Свои жилища мы оборудовали уютно и удобно для работы и жизни, устраиваясь капитально и надолго. Продумывались все мелочи работы и быта. Вопрос, где сделать полочку для книг или где повесить умывальник, обсуждался много и творчески. Ведь маленький домик необходимо было превратить в лабораторию для работы и в то же время обставить возможно уютнее. В общем мы устроились для длительной работы и жилья более чем хорошо. После тесной, холодной и неуютной палатки жизнь в домике показалась нам прекрасной.
Однако нашей спокойной и уютной жизни суждено было вскоре нарушиться. Уже 20 ноября начали наблюдаться подвижки льда вокруг нашей льдины. А 21 ноября, в 12 часов 30 минут по Московскому времени, в северо-восточном направлении был слышен сильный грохот, сопровождавшийся сотрясением всего нашего поля. Многие выскочили из домиков и приступили к осмотру окрестностей лагеря. Однако ничего не обнаружили.
23 ноября периодически слышалось торошение льда во всей северо-восточной части льдины. В этот день мне довелось дежурить по лагерю. Вот что я писал в вахтенном журнале:
«В 7 часов 45 минут замечена подвижка льда по всей северо-восточной части окраины льдины. Пошел туда с Цигельницким, Курко, Медведем и Разумовым. Во время осмотра обнаружили большое разводье, покрытое молодым льдом, сантиметров 1518 толщиной, которое, видимо, образовалось на этих днях. Разводье находилось от центра лагеря в 300 шагах. Вдоль разводья происходило торошение и подвижка льда, которые сопровождались сильный шумом, скрипом и ритмичными звуками, напоминающими грохот идущего поезда. Около 9 часов торошение и подвижка льдов прекратились. Во время осмотра большую помощь оказала фара, которую зажег Змачинский, но все же противоположный «берег» рассмотреть не удалось. В 10 часов торошение возобновилось. Началась более сильная подвижка с нарастающим шумом и скрежетом. Позвонил Змачинскому и попросил его еще раз зажечь фару для осмотра вала торошения. С ним вместе осмотрели льдину. Подвижка льда продолжалась по всему разводью до 11 часов, затем шум стих. Осмотр при помощи фары показал появление новых валов торошения молодого льда по всей кромке разводья. Штиль сменился северным ветром; видимо, этот ветер и обусловил нажим льда. Периодические подвижки продолжались до 13 часов, постепенна ослабевая. Как потом выяснилось при осмотре всей льдины, образовавшееся разводье прошло в 100 метрах от посадочной полосы, и, таким образом, наше поле еще раз значительно уменьшилось в размерах.
На следующий день стояла пасмурная погода с поземном и температурой воздуха минус 24 градуса. Между 19 и 20 часами в лагере слышны были сильные толчки, но все отнеслись к ним спокойно.
Наступил «вечер». Мы, аэрологи, только что легли в постели, окончив обработку очередного радиозонда. Куря последние перед сном папироски, мы рассуждали о том, что, дескать, если уже сломало льдину в стороне От лагеря, значит меньше шансов, что сломает еще раз. Здесь, мы полагали, должна быть аналогия с воронкой от снаряда, в которую прячется во время обстрела боец, считая, что, по теории вероятности, второй снаряд сюда уже не попадет. Обсудив этот вопрос и обменявшись еще несколькими, не менее глубокомысленными положениями, мы поплотней завернулись в одеяла и приготовились смотреть самые высокохудожественные сны.
Но вдруг раздался необычайной силы удар, сопровождавшийся грохотом и треском, напоминавшим звук разрываемого полотна, но в сотни раз усиленный. Сразу застеной домика начали скрежетать провода электроосвещения и трансляции, выдергиваемые какой-то неведомой силой из своих креплений.
Нас как ветром сдуло с коек, и, буквально влетев в брюки и унты, все выскочили наружу.
Домик весь сотрясался. В десяти шагах от него чернело быстро расходившееся разводье, клубившееся испарениями и распространявшее сильный запах серы. За разводьем, едва видимый в темноте полярной ночи, белел удалявшийся домик наших соседей, метеорологов, и слышались их возбужденные голоса. Не теряя ни одной минуты, весь коллектив под руководством А. Ф. Трешникова приступил к спасению приборов и имущества оставшихся на льдине. Как потом выяснилось, потери были невелики: Утонули только аэрологический теодолит, несколько мешков с углем и несколько баллонов с газом. Разводье, к счастию для нас, прошло мимо домиков, палаток, грузов и приборов, не тронув почти ничего, местами словно намеренно даже обходя их. Однако много ценного и необходимого имущества находилось под непосредственной угрозой: при первом же сжатии разводья могли пострадать домики аэрологов и метеорологов, магнитные приборы и штабели грузов. Надо было переместить все это подальше от разводья. Начался многочасовой аврал. Прежде всего требовалось разогреть и запустить вертолет, чтобы доставить на вторую половину лагеря продовольствие и тех зимовщиков, которые оказались по другую сторону от своих приборов и рабочих мест наблюдения.
Вертолетчики во главе с командиром Алексеем Бабенко бросились к своей машине, но здесь оказалось, что часть имущества, необходимого для ее запуска, медленно отплывала от места стоянки со второй частью поля. Выручил пилотов небольшой обломок льдины, который стоял поперек разводья и образовал нечто вроде моста. При помощи трапа и досок удалось перебраться к имуществу и перетащить его к вертолету. Это с большим мастерством и не без риска было сделано славными вертолетчиками с помощью Анатолия Малькова, Леонида Разбаша и Ивана Шарикова. Евгений Яцун, вооруженный своей кинокамерой, носился вдоль трещины, распространяя снопы искр и дымя магниевыми факелами. Ему удалось снять на кинопленку. интересные и редкие кадры.
Сурово и в то же время романтично выглядел лагерь в эти дни. Совершенно темная, с черными облаками ночь. Резкий ветер. Поземок, мороз и холод. У разводья заиндевелые, неуклюжие в своей одежде зимовщики с факелами и электрическими фонариками в руках работают упорно и настойчиво, перенося грузы, вытаскивая из начинающего покрываться молодым льдом разводья не успевшее утонуть имущество.