Хорошо и сумеречным зимним днем, выйдя из занесенного снегом дома, пройтись по звенящему снегу, покрывающему твердым слоем песчаную косу. Вдали в морозной дымке темнеют невысокие скалы Инчоуна. Воздух плотен от пятидесятиградусного мороза, но «вкусен» и ароматен после нескольких часов работы в «комнате». Пройдя с километр и остановившись, чтобы потереть рукавицей замерзшее лицо, невольно любуешься открывающейся перед тобой картиной. Бледно-голубое на юге небо с оранжево-красными отблесками, за которым» почти угадывается солнце, к зениту переходит постепенно в синие и почти Фиолетовые тона. Эти тона ложатся на снежные заструги тундры, которая в это время кажется необычайным атласным ковром, постепенно теряющим свои краски к горизонту.
Слева близко и ощутимо реально высится покатая громада мыса Дежнева. Пурги и снегопады не смогли закрыть его сплошным белым покровом. Оголенные скалы темнеют между пятнами занесенных углублений. Прозрачность воздуха и обманчивость света создают иллюзию отсутствия расстояния. Кажется, что вот несколько десятков шагов, и ты сможешь обхватить руками этот «холмик». И вдруг нарастающий рокот снежного обвала, так хорошо слышимый в морозной тишине» уничтожает обманчивую иллюзию и отголосками своего эха определяет величину расстояния.
Иногда в морозной дымке воздуха появляется силуэт большой птицыэто полярная сова неслышными взмахами широких крыльев летит на свою охоту. На мгновение остановившись в парящем полете, скользит на одно крыло и исчезает. Начинает темнеть. Поворачиваю обратно и отмериваю шаги к виднеющимся из-под снега трубам наших домиков. От яранг чукотского селения доносится нестройный хор собачьих голосов. Временами слышится гортанный окрикмгновенная тишина, и снова звуки завывающего лая ездовых собак.
Часто у нас бывают гости. Зайти в обсерваторию, посидеть за столом, попить чаю вошло в обычай с первых дней нашей жизни. В гости заходят не только наши непосредственные соседи, но часто приезжают жители Тунветлина, Уэлена и Наукана. Это общение скрашивает нашу жизнь. В несложном разговоре на смеси русского, чукотского и английского языков нами познается вековая мудрость жителей «края земли>, их практический опыт и навыки.
С глубокой благодарностью я вспоминаю друзей, так много давших мне как будущему полярнику, научивших меня понимать и любить Арктику, знать ее и никогда не считать, что все ее проявления ты знаешь до конца.
Из долгих и содержательных бесед с нашими гостями я понял, что почти все обычаи народов, населяющих Чукотский полуостров, имеют в своей основе глубокие связи с природой и ее суровыми здесь проявлениями и что эти обычаи могут служить хорошей основой жизненного опыта для людей, работающих в Арктике и связанных с ее изучением. Прежде всего мне бросилась в глаза исключительная наблюдательность местного населения.
Трудно забыть один из примеров такой наблюдательности и знания природы.
Это было в разгар чукотского лета, когда воды лагуны и бухты представляют одно спокойное зеркало, когда не видно на горизонте льда и когда охотники, сидя на возвышенностях берега, поджидают случайные появления морского зверя.
По программе мы должны произвести гидрологический разрез Берингова пролива.
Я работал аэрологом, но никогда не отказывался помочь гидрологам.
В нашем распоряжении, кроме необходимого комплекта приборов, была маленькая байдара, изготовленная из моржовой кожи, натянутой на деревянный Каракас несложной конструкции. Мой товарищ внимательно готовил приборы и байдару, а я, производя шаропилотные наблюдения, в течение нескольких дней выбирал момент, когда по всем высотам, доступным этому методу исследования атмосферы, появятся штили. Согласно признанным канонам аэрологии, в этом случае нет оснований ожидать сильного ветра у поверхности земли. Наконец, после обработки очередных наблюдений, мы единодушно решили, что для выполнения нашей программы нет никаких препятствий. Поскольку в это время день и ночь имели только условное понятие, мы быстро подготовились и вытащили свое снаряжение к берегу. Пока ходили к лагуне, у берега которой стояла наша байдара, и пока мы ее донесли к берегу моря, у наших вещей появился старик чукча Каам.
Зеленый прозрачный козырек из какого-то неизвестного нам тогда материала закрывал его лоб и, видимо, берег глаза от яркого солнечного света. Каам стоял неподвижно у наших вещей и о чем-то думал.
С шумом сбросив с плеч байдару и поставив ее на киль, мы начали укладывать свое хозяйство. Каам, казалось, не замечал нас. Он стоял спокойно и невозмутимо, чуть пошевеливая руками, как будто совершенно безвольно свисающими с палки, а когда все было уложено и мы уже хотели столкнуть наш корабль в воду, Каам, не меняя позы и не смотря на нас, произнес одно слово: «Эльхи», мы уже знали, что это значит «плохо», но что плохо, мы сразу понять не могли, слишком много «плохо» могло быть в наших сборах.
В результате короткой беседы выяснилось, что Каам не рекомендует сегодня выходить в пролив. «Аамын эльхи» (очень плохо), усилил Каам и, внимательно осмотрев горизонт, снова повторил: «Эльхи! аамын эльхи», но мы не обратили внимания на слова Каама. Свистнул песок под килем байдары, и вот мы гребем вдоль громады мыса Дежнева по гладкой лазури бухты Пеек. Впереди по носу нашего суденышка Берингов пролив, который сейчас темным цветом своих вод так привлекает нас. Нам даже кажется любопытной эта грань между лазурью бухты и темно-опаловым оттенком полоски, к которой устремлены все наши усилия.
Байдара идет легко и быстро, подчиняясь каждому удару весел. Одно удовольствие плыть на этом легком и послушном суденышке. Тихая погода, вид обманчиво близкого склона мыса Дежнева заставляет забыть предупреждение старого Каама.
Через полчаса мы сделали гидрологическую станцию и снова пошли вперед. Следующую станцию надо было сделать в самом проливе. Чуть плещет, волна о кожаное днище байдары, легкий ветерок временами разбрасывает шелестящую рябь. Мыс Дежнева изменяет очертания, словно Поворачивает к нам свою восточную оконечность. На глубине ста метров мы начали очередную станцию. С маленькой лебедочки, установленной на корме, в прозрачную синь воды потянулась на тросе серия батометров. Во время необходимой для выдержки приборов паузы вытираем руки и удовлетворенно закуриваем. И тут обращаем внимание, что все неуловимо изменилось вокруг. Исчезли голубые тона отраженного в воде неба, шелестящая морская рябь уже не разбрасывается порывами ветра, а слилась в сплошной, все усиливающийся плеск. Порывы ветра упругими ударами бьют по байдаре и срывают водяную пыль с гребешков мелких волн.
Море потемнело, и с каждым мгновением растущие волны уже не шелестят, а с шумом проносятся мимо нас, увенчанные срываемыми ветром султанами белой пены.
Работать больше нельзя. Дрейф байдары так велик, что трос, на котором спущена серия приборов, почти горизонтально тянется по поверхности воды. Пока мы убираем лебедку и укладываем наше оборудованы очертания мыса значительно изменились. Он как бы осел в воду. Зато на востоке появились из-за горизонта причудливые вершины острова Диомида.
Со всей очевидностью мы поняли, что сильным береговым ветром нас относит в море.
Домой мы гребли шесть часов. Шла борьба за каждый метр, за каждую вершину и впадину волн. Временами нам казалось, что силы оставляют нас, а легкие чукотские весла неимоверно тяжелеют. Из-за водяной пыли мы не видели берегов, а старались только держаться против ветра. Байдарка прыгала по волнам, гулко ударяясь о них своим кожаным днищем. Мы были беспомощны в этой неравной борьбе. Особенно мне запомнилось мокрое обострившееся лицо моего друга. В это время и он смотрел на меня. Я так и не узнал, что он в это время думал и чувствовал, но его взгляд, его темные глаза, всегда немного лукавые и с смешинкой, в этот момент были подернуты какой-то почти предсмертной мутностью.
Ветер стих почти так же неожиданно, как и начался, Сначала в его сплошном реве появились короткие паузы, затем эти паузы перешли в периоды затишья, и вдруг все стихло. Волны некоторое время еще продолжали свою толчею, но вскоре и они погасли. Медленно, усталыми движениями, как после тяжелой изнурительной болезни, мы подгребали к берегу. У самой воды стоял Каам и внимательно следил за нами. Когда байдара с шорохом ткнулась в прибрежный песок, а мы, уронив весла, застыли в долгожданном покое, Каам произнес только одно слово, «иетти», поправил на лбу зеленый защитный козырек и устало пошел по берегу к своей яранге.
В этот день мы узнали, что погода на местах подчас может быть более суровой и неожиданной, чем она прогнозируется на основании общих научных данных.
Через несколько дней Каам рассказал, что темноопаловая полоска моря на горизонте, полет и крики чаек говорили ему о том, что в пролив падает с гор злой ветер, страшный своей упругой силой и создающий в проливе не плавный бег волн, а их бешеную пляску Он вспомнил несколько случаев, когда этим ветром бывали потоплены или угнаны далеко в море лодки, управляемые более искусными и опытными людьми, чем мы. Летом на самой вершине мыса появляется как бы застывшее облачко. Оно предвещает сильный ветер в проливе. Если зимой среди скал пологой спины мыса появятся снежные, пыльные струйки, как клубы пара, возникающие на границе синевы неба и белоснежной поверхности горы, охотникам не следует выходить на припай. Будет пурга, и припай, оторвав от берега, может унести в открытое море.
Не оставалось сомнений, что, работая в Арктике в изучая ее природу, необходимо также внимательно и настойчиво познать в самых сокровенных мелочах различные ее проявления.
Быстро промелькнуло короткое лето. Осень принесла. штормы, и бывали дни, когда выбрасываемые накатом волн льдины гулко били в стены наших легких домиков. Чукчи утешали, что годы, когда через косу в лагуну прорывается море, бывают сравнительно редко.
Но вот и чукотская зима, отсвистав своими жестокими пургами, подходила к концу. Все чаще устанавливались ясные, морозные дни. Снежные заструги стали особенно плотными, и нередко, пройдя по тундре, можно было не найти своих следов. Еще не так давно большой диск низкого солнца казался совершенно холодным, а теперь уже чуть заметно грел своими лучами лицо.
С весной пришел и недуг. Почти весь наш маленький коллектив заболел цингой. Эта коварная болезнь подкралась тихо и незаметно. Сначала легкая, потом все усиливающаяся, изнуряющая одышка при малейшей работе разрывала наши легкие. Заболели суставы, кожа приняла серый, нездоровый оттенок. Потом заболели в начали кровоточить десны. Год был плохой для охоты, а большие снега заставили уйти далеко в тундру оленных чукчей. Всю зиму основным питанием нам служила солонина и разные крупы. Овощей не было совершенно. Грозные симптомы заставили нас принять срочные меры и изменить весь распорядок дня. Вспоминаю бесконечную ходьбу по берегу моря, когда ноги, особенно суставы, совершенно отказывались служить, а легкие с трудом хватали плотный морозный воздух. В одну из таких прогулок я услышал в воздухе свист крыльев. Над моей головой пронеслась стая уток и исчезла на севере за холмами тундры. Через несколько дней меню изобиловало дичью. Мы варили из уток бульоны, жарили их, тушили и даже однажды, вспомнив южную кухню, я изготовил из уток «кубэтэ». Тесто не отличалось сдобностью, но по количеству запеченных в нем утиных тушек можно было полагать, что все обойдется хорошо. Велико же было мое разочарование и мой позор перед всеми зимовщиками, когда из-под срезанной румяной корочки пахнул на нас отвратительный дух ворвани, напоминающий запах прогорклой оконной замазки, изготовленной на дельфиньем жире. Ну разве можно было, не имея опыта, догадаться, что морскую птицу, питающуюся рыбой, ни в коем случае нельзя готовить в закрытой посуде, а тем более запеченной в тесте?
Однако после некоторых колебаний злополучное «кубэтэ» было, конечно, съедено, но долго еще после этого обеда я слышал весьма нелестные намеки на мои кулинарные способности.
Охота, ощутимо теплое весеннее солнце и изобилие на столе дичи быстро вылечили нас от авитаминоза.
Чудесная пора, начало северного лета. Это самое лучшее время в Арктике. Воздух еще холоден, но солнечные лучи греют, и даже очень сильно. Сугробы снега становятся пористыми. Таяния, какое мы привыкли наблюдать, еще нет, а снег словно испаряется под действием солнечного тепла» На льду бухты появилось множество греющейся нерпы. Началась весенняя охота на морского зверя, и берег бухты Пеек ожил в радостной сутолоке конца зимы. То там, то здесь слышатся выстрелы, отражающиеся эхом в скалах, и дробящиеся вдали отголоски. Почти в каждой яранге день и ночь свежуются пестрые туши, кипят котлы с душистом мясом и вытапливаемым жиром. Даже собаки прекратили свой непрерывный вой, сытно растянувшись у яранг с южной стороны и греясь под лучами солнца.
Когда пришло настоящее северное летоопределить было трудно. Пожалуй, тот день, когда, потемнев и оторвавшись от берегов, гонимый юго-западным ветром из бухты величаво ушел ледяной припай, можно условно назвать днем начала лета.
В конце июня он всплыл, сбросив с себя талую воду, и обсох. Несколько дней темнел и, как бы вспухая, еще покрывал бухту, но в одну из ночей, когда посвистывал за окнами дома сырой весенний ветер, припай медленно и бесшумно ушел в свое недалекое плавание. Утром уже можно было видеть на синеющей поверхности моря темные точки охотничьих байдар.
С уходом припая заплескались по песчаным отмелым берегам волны Берингова пролива, появились на. их убегающих струйках табунки хлопотливых куличков, стал теплее воздух. Мыс Дежнева потемнел. Все чаще стали появляться облака, мха, трав и цветов.
Год зимовки подходил и нашими друзьями из соседних яранг возникали невеселые разговоры о том, что вот как это плохо, что вы должны уехатьмы подружились, привыкли друг к другу, многому друг от друга научилисьи вдруг надо расставаться. Оставайтесь с нами навсегда!
Прошло 26 лет. Теперь большинство из нашего состава первой зимовки на Чукотском полуострове может оказать: с вами, дорогие друзья, остаться мы не могли, но на работе в Арктике мы действительно остались навсегда. Так велико было очарование вашего сурового красивого края, вашей жизни, в которой каждый день приносит элементы борьбы, насыщенной благодарным трудом.
НА ОСТРОВЕ РАУТАН
Мы подошли к острову Большой Раутан на судовом катере.
Был один из тех ясных полярных дней, когда черта горизонта теряется где-то в недостижимой глазу хрустально прозрачной дали, когда все предметы особенно метко и рельефно выделяются на зеркальной поверхности моря и всеми своими очертаниями подчеркивают бездонность неба.
Покрытые первой снежной пеленой, окружающие Чаунскую губу горы своей дикостью, голыми осыпями шифера и выступающими местами острыми зубцами скал наводят на мысль об отдаленном прошлом Земли. Так должна была выглядеть наша планета до возникновения на ней жизни. Дикая, суровая и неприютная.
Цепи гор, хаотически следуя одна за другой, постепенно сливаются с воздушной голубизной. Величавая тишина и покой царят над ними, кажется, что это естественный барьер, отделяющий Арктику от всего мира, и стоит только перешагнуть через него, как сразу окунешься в привычную человеку кипучую жизнь природы.
На зеркальной глади бухты застыли в своем бесконечном пути отдельные льдинки, а среди них хлопотливо суетятся птицы. Не хочется отрывать глаз от красок этого изумительного дня.
На катере нас шестеро. Цель поездкиохота на все виды плавающей и ныряющей дичи и отдых от напряженных дней работы.
Остров Раутан расположен в Чаунской губе, у входа в бухту Певек. Своими песчаными отмелями он создает мелководье и низменной юго-восточной оконечностью защищает Певек от волн и льда Восточно-Сибирского моря.
На расстоянии полумили от берега наш катер сел на грунт. Дальше идти нельзя.
Застопорили машину и бросили якорь.
На борту у нас надувной клипербот, и двоим из нас представляется возможность съехать на берег, чтобы ознакомиться с жизнью чукчей, три яранги которых виднеются на гребне песчаной косы. Спускаем клипербот, с большим трудом усаживаемся в этом утлом суденышке и направляемся к берегу.
О тонкие резиновые борта хрустяще трутся осколки молодого льда. Целые поля его преграждают нам путь. С опаской прислушиваемсяне травит ли воздух наш «корабль». Холодная ванна мало прельщает, несмотря на привычку ко всяким случайностям. Но наша резиновая «галоша», как мы мало поэтично именуем клипербот, бодро ломает хрустящую корку «сала» и, как настоящий ледокол, продвигается между отдельными образованиями нилосового льда. Приближается берег, и уже отчетливо видны фигуры людей и силуэты ездовых собак, привязанных у яранг.