У Кооя текли слезы по щекам, оставляя на них чистые бороздки. Мальчик одновременно и плакал и смеялся..
Вдруг ему под ноги с лаем кинулся пес. Коой сразу узнал его. Это был Чахрлюбимец и лучший ездовик.
Чахр прыгал, стараясь лизнуть его в лицо, терся о ноги, всем твоим существом показывая беспредельную радость и восторг. Мальчик обнял пса за шею, прижался к нему лицом и, плача, мог только повторять: «Чахр! Чахр! Хороший!..»
Вскоре подъехали нарты с охотниками.
Встреча Кооя с Этуги была сдержанной, как и подобает мужчинам.
Подъехав, Этуги сказал:
Ну, здравствуй, охотник!
Потом оглядел зорким взглядом хижину, убитых нерп и медведя. Перевел глаза на стоящего потупившись Кооя, улыбнулся и, подойдя к нему, положил руку на плечо.
Ну, беру тебя в свою бригаду. Подавай заявление в артель. Ты прожил один на льду 17 дней. Убил много зверя. Молодец, товарищ пионер!
Коой поднял глаза, и в них было столько светлой радости и счастья, что Этуги не мог удержаться и прижал мальчика к своей груди.
В ЗАЛИВЕ ДЕ- ЛОНГА
Август подходил к концу. Бухта Теплитц замерла в нагромождениях недавно пришедшего полярного пака. Замолчали птичьи базары на скалах мыса Столбового. Все чаще остров Рудольфа окутывался покрывалом туманов и вуалью ранних снегопадов. Короткая полярная осень уже сковывала молодым льдом ледниковые ручьи и прибрежные разводья.
Наступала пора зимнего безмолвия, полярной ночи и сполохов северного сияния.
В эту осеннюю пору зверобойное судно «Нерпа» отвалило от вертикальной стены ледника и взяло курс на бухту Тихую, путь к которой лежал по Британскому каналу одному из проливов архипелага Земли Франца-Иосифа. Дул слабый северный ветер. Острова одевались шапками низкой облачности. Временами шел снег. Болиндер «Нерпы» ритмично выбрасывал из миниатюрной трубы хлопья черно-сизого дыма.
Перед судном открывалась живописная панорама архипелага с его седыми от свежего снега скалами, уснувшими в осеннем безмолвии; пустынными, базальтовыми террасами с замолкшими ручьями и с мрачными, в облачном уборе, куполами ледников. В проливах громоздились массы льда, и только восточная часть Британского канала была свободна. Этой узкой, мили в две шириной, полосой и пробиралась «Нерпа».
Уже остался позади остров Александра, и по курсу, сквозь легкую сетку снегопада, стали вырисовываться берега острова Джексона. По всем признакам полоса чистой воды шла вдоль всей группы островов до южной части архипелага, и не было пока оснований беспокоиться за успех перехода от острова Рудольфа до острова Гукераближайшей цели плавания.
На судне жизнь шла своим чередом. Вахтенная команда, находясь на местах, четко, как хорошо слаженный механизм, выполняла многообразную сложную работу. Кок готовил на ужин одно из своих классических блюд; которые, как всегда, вызывали неподдельное удивление не только всего судового состава, но и самого автора кулинарного произведения. Но кок невозмутимо оправдывался, ссылаясь на «продукт» и какой-то «заворот» в камбузе. Команда же была другого мнения, и в глубине души все подозревали, что этот непризнанный «шеф Кузинье» в недалеком прошлом плавал такелажником, так как все его классические блюда сильно походили на такелажные произведения.
В маленькой, тесной, как папиросный ларек, кают-компании командного состава собрались все свободные от вахты и, сидя на узких диванчиках у маленького стола, обсуждали свои морские разные разности.
Потрескивал чугунный камелек, выбрасывая иногда из дверцы желтоватый, пахучий дым каменного угля.
Старший механик Петрович, сидя в уголке между диванчиками, лениво растягивал видавший виды баян.
Корпус судна мерно покачивался под бодрые перестуки гребного вала. Капитана, старого архангельского помора, Дмитрия Михайловича в кают-компании не было. Он стоял на мостике, поминутно беря компасные пеленги на мыски островов и тревожно поглядывая на кромку льда, находящуюся недалеко, по правому борту судна. Ветер крепчал, заходя к норд-норд-весту. Шел мокрый, липкий снег, покрывая палубу и весь такелаж бело-серым, пропитанным водой налетом.
В кают-компании разговоры смолкли. Каждый задумался о своем. Петрович, растянув исцарапанные мехи баяна, так и задремал. Казалось, что вот сейчас грянет плясовая, но вместо нее послышалось только мерное, сладкое похрапывание, и баян натужливо вздохнул сложным аккордом.
Тишину нарушил Дмитрий Михайлович. Потопав у порога сапогами и стряхнув мокрые комья снега, он протиснул свой скользкий полушубок в узкую дверь и, присев на корточки перед камельком, стал как-то очень внимательно и озабоченно шуровать в нем кочережкой. Весь его вид, а главное внимательно-озабоченная возня с печуркой для привыкших друг к другу людей говорили многое.
Все насторожились и подтянулись. Петрович, охнув мехами баяна и очнувшись от дремоты, выжидательно уставился своими выразительными цыганскими глазами на командира.
Наступила пауза.
Аккуратно поставив в угол кочережку, Дмитрий Михайлович заговорил. У него был тихий, сиповатый голос с типичным архангельским говорком. Такие голоса слушаются почему-то особенно внимательной.
Да погодка! Прямо скажем, неправильная. Как бы нас не поджало к Джексону. Место-то уж больно неинтересное. Мы сейчас подходим к заливу Де-Лонга, а на траверзе у него мелкие островишки и банки. Ветер на Запад сворачивает, и кромка уже ползти начала. Как бы нам тут в ловушку не попасть. Уйти мористей кромка льда мешает. Под берег зайтиприжать может и раздавить, как скорлупу. Давайте, товарищи, обсудим этот вопрос производственно. Думается мне, что хоть и рискованно, а придется зайти отстояться в залив Де-Лонга. Ветер крепчает, и проскочить мимо Джексона не успеем.
Дмитрий Михайлович умолк и, скинув ушанку, устало присел на край дивана, протянув мокрые, застывшие руки к камельку. На его аккуратно подстриженных усах блестели капли воды. Все задумались. Каждый отлично понимал, что сейчас, осенью, когда уже начинается интенсивное образование молодого льда, а старый лед начинает смерзаться, быть затертым здесь, на 82 градусе северной широты, это по меньшей мере значит зимовать или вызывать из Мурманска на выручку мощный ледокол. И то и другое мало улыбалось всем присутствующим.
Обстановка, так просто обрисованная капитаном, была всем совершенно понятна, и не было оснований задавать вопросы. Пока длилось молчание, на трапе послышались шаги и в дверях появился вахтенный матрос.
Товарищ капитан! Рулевой просит вас подняться наверх. Лед подходит. Обстоятельства сами собой подсказывали решение задачи.
Дмитрий Михайлович внимательно оглядел всех присутствующих и, нахлобучив шапку, протиснулся в дверь. За ним поднялись наверх и все остальные. На диване остался забытый баян да тихо сипел чайник на камельке.
На палубе было мокро и сумрачно, как бывает только в Арктике осенью в конце дня. В это время уже почти темно, однако все предметы и морская даль видны отчетливо и ясно. Дул крепкий сырой ветер, и в то же время не было слышно шума моря и плеска волн о борта судна. Необычность этой обстановки невольно обратила взгляды в наветренную сторону. Там, в нескольких кабельтовых, белел лед. Изъеденные волной льдины, оторвавшиеся от кромки, тянулись, как щупальца, к кораблю.
Сразу за кромкой битого льда хорошо просматривалось большое паковое поле с отдельными нагромождениями торосов. Оно двигалось с заметной для глаза скоростью почти наперерез нашему курсу. Слева по борту трехугольной пирамидой высился скалистый мыс Милль, которым с юга ограничивается небольшой залив острова Джексона.
Прямо на носу в сумраке показались плоские скалы безыменного островка. Лед уже был почти со всех сторон. Только вход в залив чернел чистой водой.
Подвижка льда была столь интенсивной, что обстановка менялась буквально с каждой минутой. Раздумывать было нечего. Дмитрий Михайлович, словно скинув с себя тяжесть пожилых лет, быстро протопал по трапу на верхний мостик. Нос судна тут же стал отваливать влево, и «Нерпа» направилась в залив.
У самого мыса Милль имеется небольшая скалистая банка; под ее защиту, чтобы не притиснуло при сжатии, и зашла «Нерпа» в узкий проливчик. Только что застопорили машину, как лед подошел вплотную к острову, а большое торосистое поле с шумом и скрежетом полезло» на скалы спасительной банки. «Нерпа», находясь в относительной безопасности, оказалась запертой в мышеловке.
На судне был дан отбой, только на палубе осталась усиленная вахта, да Петрович получил приказание держать машину в десятиминутной готовности. Льды каждую минуту могло развести, а упустить этого нельзя.
Ветер крепчал. Вахтенный помощник, сидя в «вороньем гнезде» на грот-мачте, зябко ежился в промокшем от снега полушубке. Лед все более и более сплачивался вокруг судна. Льдины с шелестом и скрипом наползали одна на другую. Было ясно видно, как обломок ледяного поля над напором всей массы льда словно живой пополз на скалы мыса, выворачивая на своем пути обломки базальта и крупные камни.
Ночь прошла в тревожном, напряженном состоянии всего экипажа. Под утро раздался сигнал ледовой тревоги. Рында била глухо и призывно. Мгновенно послышался топот ног по трапам к палубам, словно никто и не спал в эту ночь на корабле, ожидая этого сигнала. Быстро разбирались у боцмана багры, пешни и ломики.
Корпус судна кряхтел и потрескивал. Временами от форштевня к ахтерштевню прокатывалась дрожь. Льдины громоздились почти вровень с фальшбортом, с шумом шевелясь и поворачиваясь. Сильное сжатие накренило «Нерпу» на левый борт и грозило совсем опрокинуть. Судя по всему, происходила приливная подвижка льда, усиленная ветром.
Экипаж пошел на приступ. Зазвенели лопаты и звонко-запели пешни. Люди старались не дать льдинам залезть на палубу, отпихивая, дробя и скидывая пористый, изъеденный волнами, но крепкий, как железо, лед. Кто-то выскочил за борт и, стоя на льду, подбивал пешней под основание ставшую на ребро льдину. Но вот судно заскрипело и борта стали приподниматься над льдом. Казалось, вся масса льда чуть заметно куда-то опускалась. Еще мгновение, и «Нерпа» плавно полулегла на левый борт. Сразу настала тишина, работа прекратилась. В наступившем молчании прозвучал голос Дмитрия Михайловича:
Отставить! Свободным от вахты идти на отдых. Вахтенным остаться на палубе! Боцман! Непосредственная опасность миновала, а чуть-чуть не раздавило нас, как скорлупу. Боцман! Осмотрите корму, проверить рулевое управление. И, тяжело ступая, капитан полез по трапу на верхний мостик.
Но никто не ушел на отдых. Каждому хотелось сделать хоть что-нибудь в этот тяжелый для корабля момент.
Группа людей собралась на льду под кормой. Притащили люстру, доски и багры. Яркий свет, пронизывая толщу воды, потерялся в морском глубинном сумраке. Сквозь зеленоватую воду серебрились кромки лопастей винта и краснело окрашенное суриком перо руля. К счастью, все было цело. Случайно под кормой склинились две большие льдины, оставив у самого баллера маленькую майну чистой воды. Это счастливое обстоятельство спасло от поломки.
Передали капитану, что все в, порядке, и скоро запыхала машина, винт, сначала медленно, затем все быстрее стал проворачиваться. Это Дмитрий Михайлович у проверял, не погнут ли вал винта. Машина замолкла, и только слабый шум вспомогательного движка нарушал тишину ледяного плена. Стих ветер, и повалил густой снег, закрывая, как саваном, беспомощное судно. Из-за тороса выглянула белая остренькая мордочка с черными бусинками глаз. Смешно подергав носом и пошевелив ушами, песец скрылся, и через мгновение его чуть видный силуэт легкой тенью промелькнул по направлению к берегу.
За обедом, пожалуй, впервые с таким аппетитом уничтожались «такелажные» блюда, приготовленные коком с особым старанием. Петрович опять принялся было терзать баян, но на втором аккорде задремал. Капитан поднялся в свою каюту, расположенную прямо над «салоном», и долго еще слышались его шаги и глухое покашливание. Наконец, скрипнула койка и наверху все смолкло.
Прошло несколько дней. Стояла ясная, морозная погода. Лед смерзся в одну компактную массу, его поверхность стала принимать даже обжитой вид. Появились тропинки, следы угля и камбузных отбросов. К последним с берега протянулась извилистая протоптанная песцами стежка, нахальные и смелые зверьки повадились лакомиться кухонными остатками произведений нашего кока. Видимо, последнему это очень нравилось, и он каждый раз, когда выбрасывал за борт мусор, улыбался и самодовольно подкручивал пушистые гусарские усы. Весь его вид, казалось, говорил: «Вот вам не по вкусу, а, смотри-ка, едят ведь!»
На судне начали заниматься кружки. Капитан со вторым помощником взвешивали и проверяли продовольствие. Петрович замерял наличие горючего и пресной воды в танках. О зимовке еще речи не было, но у многих в душе не раз проскальзывала о ней мысль. Уж слишком дружно и крепко взялась ранняя зима.
Все с надеждой ожидали ветра с восточной стороны. Только свежий ост или зюйд-ост мог освободить корабль. Но желанный день не наступал. Скалы мыса Милль все больше седели от снега и мороза, совершенно исчезли чайки, а у песцов только на самом кончике хвоста оставалась серая кисточка. Все это говорило о наступавшей зиме.
Однажды ночью вдруг заскрипел корпус судна, и оно, задрожав, выпрямилось и осело. Все в чем были высыпали на ставшую вдруг ровной палубу. Вокруг по-прежнему сплошной лед, но что-то почти неуловимое произошло в природе. Небо стало серым и пасмурным, снег больше не ссыпался пылью с такелажа, а шлепался В на палубу серыми комками. Это была оттепель.
В воздухе стоял чуть слышный далекий равномерный шум. Лед у бортов также зашевелился и заплескала вода под распадающимися льдинами. Отходили Спайки молодого льда.
Все говорило о том, что где-то началась подвижка. льда. В слабом утреннем рассвете прямо по носу судна над безыменным островком появилась полоска «водяного неба», это образовавшееся разводье давало свой отблеск на низкой облачности. Появление «водяного неба» вселило бодрость и надежду на освобождение.
Раздалась команда капитана, требовательно звякнул машинный телеграф, и сразу все судно ожило в бодром темпе рабочего дня.
Было решено попробовать форсировать лед в сторону разводья. На лед спустили всех свободных от вахты, вооруженных пешнями, баграми, ломиками и просто шестами.
Люди долбили и растаскивали отдельные льдины, расчищая судну дорогу. Надеяться на машину, а тем более испытывать крепость корпуса было по меньшей мере рискованно.
Закипела работа. Отдохнувшая команда снова с энтузиазмом принялась за дело.
Застучал двигатель, вот, дрогнув такелажем, «Нерпа» продвинулась вперед на несколько метров. Сдвоенно звякнул телеграф, и корпус стал откатывать обратно. Звонок, и снова полный вперед. Окованный стальными плитами деревянный нос распихивает и подминает под себя мелкие льдины. У льдины покрупней собирается сразу несколько человек, и начинают взлетать вверх пешни и ломики. После часовой работы адский труд вознаграждается. Льдина, наконец, трескается, и в образовавшуюся щель втискивается форштевень. Болиндер стучит, захлебываясь, выбрасывая темные клубы отработанных газов. За вахту продвинулись метров на пятьдесят и вышли из-под прикрытия скалистой банки. Но тут появилось неожиданное препятствие в виде обломка айсберга. Около него заманчивые разводья, но подходить опасно, так как сейчас время их «кувыркания», и этот с виду невинный ледяной сосед может, перевернувшись, подводной частью задеть корпус. Приходится сворачивать в сторону, где лед значительно плотней, а разводьев почти нет.
Но мы не унываем. С бодрыми шутками и здоровым смехом кипит работа. Вахтенные сменились, но никто не идетотдыхать. На судне нет ни одного свободного человека. Все на льду. Даже кок, забыв про таинственный «заворот» в камбузе, орудует на льдине пешней. Его вид весьма живописен. Из-под ватной тужурки торчат полы поварской куртки, на голове снежно-белый колпак, а на ногах кухонные тапочки.
Снова рында отбила смену вахты. Продвинулись еще на несколько десятков метров и миновали айсберг. Судно то ударялось форштевнем, то откатывалось для разбега назад, но упорно двигалось вперед. Останавливаться нельзя, так как моментально сомкнется за кормой майна, сократится разбег, а без него, одной силой машины, бесполезно пытаться пробить сплоченный лед.
Дмитрий Михайлович бессменно стоит на мостике, а иногда даже перебегает на самый нос, чтобы разглядеть, что под ним творится. Отдав несколько распоряжений, он снова появляется наверху и управляет работой судна. Корпус весь стонет от ударов о лед, но дубовая обшивка прекрасно выдерживает эту колоссальную нагрузку.